Кто Давал Прохору Шаляпину Деньги Для Игры В Казино
Финалист «Фабрики звёзд-6», телеведущий и певец Прохор Шаляпин считается главным российским ловеласом. Как зарабатывает артист после разрыва контракта с Виктором Дробышем? Биография и личная жизнь Несмотря на затишье в музыкальной карьере, сегодня Шаляпин по-прежнему даёт концерты и представления. Хотя это не единственный источник его заработка. Он часто участвует в программах на телевидении, а недавно начал работать и на НТВ. Неудивительно, что его компанией являются зажиточные дамы. Ещё с детства будущий артист возлагал большие надежды
2 года назад
Прохор Шаляпин – человек в нашем обществе известный. Но известен больше участием в скандальных историях, к сожалению, а не талантом, который у него есть. Такое вот противоречие, но каждый свой путь выбирает сам
3 года назад
1 год назад • 34,2K просмотров
Прохор Шаляпин Впервые Прохор Шаляпин появился на наших экранах в известной передаче «Фабрика звезд-6». Там он не особо проявил себя и практически никому из зрителей не запомнился. После окончания проекта о нем и вовсе стали забывать, так как песенных шедевров у него не было
3 года назад
Имя Прохора Шаляпина, конечно, на слуху у многих, но мало кто из этих людей может положительно отозваться о личности певца. Прохор больше запомнился всем как постоянный участник громких скандалов, а не талантливый исполнитель
3 года назад
2 года назад • 2K просмотров
2 года назад • 8K просмотров
2 года назад • 17,6K просмотров
2 года назад • просмотра
14 часов назад • просмотров
2 недели назад • 2,3K просмотров
8 месяцев назад • ,5K просмотров
3 месяца назад • 11,2K просмотров
1 неделю назад • 1,4K просмотров
Вольф Мессинг. Видевший сквозь время [Эдуард Яковлевич Володарский] (fb2) читать онлайн
Эдуард Володарский Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Москва, е годы
В году журналист Виталий Блинов готовил для газеты «Неделя» беседу с известным артистом-телепатом Вольфом Григорьевичем Мессингом. Интервью пролежало почти два года, и в году главный редактор «Недели» Валентин Архангельский заверил Виталия, что материал стоит в номере, но нужно еще раз получить визу его собеседника. Все-таки прошло два года. И Блинов снова отправился к Мессингу. Эту встречу журналист запомнил на всю жизнь……Дверь ему открыл сам Мессинг, пожилой мужчина с улыбчивым, но утомленным лицом. Широкий лоб с глубоко врезавшимися морщинами, зачесанные назад темные, курчавые, с густой проседью волосы. Лицо не старое, но немногие морщины столь глубоки и рельефны, что невольно приходила мысль: этому человеку довелось пережить немало.– Вольф Григорьевич, добрый вечер. Это я вам звонил час назад. Я Виталии Блинов.– Могли бы этого и не говорить, – улыбнулся Мессинг. – Я знал, что вы мне позвоните, еще месяц назад.– Простите, забыл, с кем имею дело…Они прошли по освещенному короткому коридору и вошли в кабинет. Мессинг предложил гостю сесть в кожаное кресло неподалеку от письменного стола, заваленного множеством бумаг и газет, включил настольную, старинной бронзы лампу со стеклянным зеленым абажуром и сказал с мягкой улыбкой:– Я даже могу назвать причину вашего визита. Вам нужно повторно завизировать интервью, которое я дал вам два года назад?– Мне остается только развести руками… – удивленно произнес Виталий и действительно развел руками.– Давайте интервью…Журналист протянул свернутые в трубку листы. Мессинг взял их и, проглядывая, сел за стол, предложил:– Хотите курить? Курите. Пепельница рядом с вами на goalma.org вновь, не скрывая удивления, покачал головой, достал сигарету и щелкнул зажигалкой, goalma.orgг быстро пробежал глазами строчку за строчкой, отложил один лист, потом другой… третий… Потом взял авторучку и сказал:– Автограф оставляю. Только вы зря нервничаете. В последний момент нашу беседу снимут без объяснения причин, статью вы опубликуете лет через двадцать, если, конечно, останется такое издание, как «Неделя». А меня уже на этом свете не будет…– Не понимаю, Вольф Григорьевич… впрочем, что я спрашиваю… просто невероятно… Почему интервью снимут? Мне главный сообщил, оно уже поставлено в номер. Почему его должны снять? – заволновался Виталий.– Этого я сказать вам не могу, – расписываясь, ответил Мессинг.– Странно, что вы этого не знаете…– Знаю. Но говорить не хочется. Вас это не касается, поверьте… – Вольф Григорьевич поднял голову и с улыбкой потянул журналисту подписанные листы. – Хотите кофе?…Он оказался прав, этот загадочный телепат… За два часа до подписания номера газеты в набор материал сняли по приказанию главного редактора без каких-либо объяснений. И опубликовали это интервью ровно через двадцать лет, как Мессинг и говорил. Опубликовали в «Неделе». Главный редактор Станислав Сергеев сказал Виталию, что это последний номер, еженедельник закрывают… Через год его открыли снова… А самого Вольфа Григорьевича уже давно не было в goalma.orgй Блинов встречался с этим человеком не однажды и каждый раз во время разговора боялся смотреть ему в глаза. Его пугала глубина этих глаз… страшная, пугающая глубина бездонного омута…Польша, конец года, через пару месяцев после вторжения германских войск
Вторжение германских войск в Польшу… Немецкие войска, не встречая сопротивления, переходят границу… Самолеты со свастикой на крыльях кружат над Варшавой, пикируют вниз. Сыплются бомбы… По улицам города в панике мечутся жители… Маршируют колонны немецкой пехоты. В строю – улыбающиеся, довольные солдаты… С грохотом движутся колонны танков с крестами на броне. На головном танке развевается штандарт с черной свастикой… Бредут понурые пленные – польские солдаты и офицеры……Вместе со своим многолетним импресарио Питером Цельмейстером и его помощником Левой Кобаком Мессинг почти сутки ехал по проселочным дорогам. Моросил мелкий ледяной дождь, шуршал по крыше кареты, копыта лошадей чавкали и хлюпали по непролазной грязи. Лева Кобак молча курил, Цельмейстер нервничал, то и дело смотрел на светящийся в полумраке циферблат часов. Вольф Мессинг дремал, прикрыв глаза, забившись в угол кареты, которую то и дело встряхивало и раскачивало из стороны в goalma.orgистер вдруг наклонился к Мессингу. спросил зло и настойчиво:– Ты знал, что это будет? Скажи, пророк чертов?! Ты знал, что будет такое? Почему молчал?– Нет, не знал… я видел только войну.. и говорил о ней… Нет, Питер, прости… не мог знать… – Мессинг закрыл глаза и добавил с болью, исказившей его лицо: – Такое мог знать только Господь Бог…– Да на кой черт мне нужен такой Господь! – выругался Цельмеистер. – Я и раньше в него не верил, а теперь тем более!Кучер, правивший парой лошадей, накрыв голову кулем из рогожи, постучал в стенку кареты и, когда дверца приоткрылась, сказал громко по-польски:– Подъезжаем, Панове! А вдруг там немцы?– Какие немцы?! – рявкнул Цельмеистер. – Что им делать в этой глухомани!– Темно чего-то… огней не видать! – произнес кучер.– Прячутся люди, не понимаешь, что ли? – зло прокричал Цельмеистер и захлопнул goalma.org въехала в местечко Гора-Кальвария. Действительно, дома по обе стороны улицы стояли черные, без единого огонька. Даже собаки не лаяли.– Остановись! – открыв дверцу, крикнул Вольф, и кучер послушно натянул вожжи. Лошади goalma.orgг спрыгнул в грязь, не жалея лакированных ботинок, и зашагал в темноту.– Ну куда ты, Вольф? Мы бы подъехали прямо к дому! – крикнул вслед Цельмеистер. – Охота по грязи шлепать?Не услышав ответа, он махнул рукой, тоже спрыгнул в грязь и пошел вслед за goalma.org кареты молча высунулся Лева Кобак и тоже спрыгнул на дорогу. Покрутил головой, обернулся и сказал кучеру:– Янек, поищи пока кого-нибудь. Должны же быть goalma.org вздохнул, поправил куль из рогожи и потянул вожжи. Лошади медленно goalma.org подошли к дому. Трухлявый, полусгнивший забор местами вовсе повалился, калитка была сорвана и валялась в стороне. А вот и яблоневый сад. Намокшие яблони низко опустили отяжелевшие от яблок ветви к самой земле. Вольф Мессинг пошел по тропинке, вдруг остановился, оглядывая яблоневый сад и почерневший от дождя дом в глубине сада. Память прошлого сдавила сердце. Вольф закрыл глаза, ладонями провел по мокрому от дождя лицу..
Старая Польша, год
Местечко Гоpa-Кальвария в Польше – место уж вовсе забытое Богом. Дороги – сплошное месиво грязи, где без сапог пройти немыслимо, по бокам этой широченной, разбитой десятком глубоких колей грунтовки стояли перекошенные в разные стороны, словно пьяные, домишки с подслеповатыми окошками и полусгнившими плетнями. На шестах сушились пустые горшки и кубаны, висело выстиранное тряпье – рубашки, кальсоны, юбки и goalma.org сейчас была ночь, и большущая луна, бледно-зеленая, словно лицо мертвеца, стояла в середине пустого, сизого цвета небосвода. Изредка взбрехивали собаки, начинали подвывать длинно и тоскливо, потом вновь наступала глубокая вековая goalma.org спал на полу у печки на большом ватном матрасе вместе с братом и двумя сестрами, и укрывались они одним одеялом. Волик и сам не goalma.org проснулся. Худенький мальчик лет десяти, он поднялся, откинув край одеяла, встал и медленно пошел через комнату, вытянув перед собой тонкие ручонки. Глаза у него были закрыты, и выражение лица – как у спящего человека. Волик медленно прошел по комнате к окну, открыл его и взобрался на подоконник. Постоял, обратив лицо к луне, большой и яркой, заливавшей землю зеленоватым светом. Мальчик протянул к ней руки. Он стоял на самом краю подоконника: одно неловкое движение – и он рухнет вниз, на завалину, откуда торчат острые колья. Но он стоял не двигаясь и тянул руки к goalma.org тихо подошла мама Сара, осторожно обняла мальчика за плечи, другой рукой взяла под коленки и понесла обратно в постель, прижав к груди. Она уложила его на матрас на полу, рядом с братом и сестрами, села рядом и долго сидела неподвижно, лишь рука ее гладила мальчика по голове, словно успокаивая…– Что это, ребе, я никак в толк не возьму? Неужели он лунатик? – с тревогой говорила Сара, глядя на раввина страдальческими глазами.– Ну и что, если лунатик? – спокойно ответил раввин. – Мало ли чего бывает на свете, Сара? Лунатики тоже люди и даже очень хорошие люди, ничем не хуже нас. – Он улыбнулся.– Ну почему он ходит? Стоит и руки к луне протягивает, будто молится, это же страшно, ребе.– Что же тут страшного? Манера у них такая, Сара, по ночам ходить… Луна их притягивает.– Кого это их? – со страхом спросила Сара.– Лунатиков. Да ты не пугайся, Сара, среди евреев лунатики не новость.– Мне-то каково с ним, ребе? – покачала головой Сара.– А утром ты спрашивала у него, что он ночью делал?– Спрашивала. Он ничего не помнит.– И очень хорошо. И ты ему не напоминай. Лунатики воды боятся – ты ему перед окном воду в тазике на пол поставь. Он как в окно полезет, обязательно в тазик наступит и сразу очнется, – посоветовал раввин.– Откуда ты знаешь, ребе?– Сара, я так долго живу на свете и так много видел, – вздохнул раввин. – Меня трудно чем-то удивить. Разве что хорошей выпивкой и закуской.– Да ты не больше меня живешь на свете, ребе.– Я с Богом общаюсь, Сара, а это очень старит человека… человек хоть и мудреет, но очень быстро старится… Так что живи и радуйся, Сара… А ты в школу его определила?– Так ведь далеко школа, ребе. Куда такому маленькому семь верст пешком… да еще через лес… через кладбище… Вот он и не хочет в школу.– Надо, чтоб захотел, – сказал раввин и вдруг усмехнулся. – Хочешь, помогу?– Всегда на твой совет и помощь надеемся, ребе. На кого же еще надеяться?
Польша, год, немецкая оккупация
– Вольф, ты оглох, что ли? – кричал Цельмейстер, стоя на крыльце дома. Входная дверь косо висела на одной петле.– Что? Извини… Что там? – очнувшись, спросил Вольф Мессинг и пошел по тропинке к дому.– Никого нет! – громко проговорил Цельмейстер – разбросанные вещи… побитая посуда… Они, наверное, уехали, Вольф.– Куда они могли уехать? Им некуда ехать. – Мессинг поднялся на крыльцо и вошел в goalma.orgительно, в комнатах повсюду были разбросаны вещи, под ногами хрустели осколки посуды, дверцы от буфета валялись на полу, ящики выдвинуты и goalma.org стоял посреди комнаты, растерянно оглядывался, и вновь сердце защемило от воспоминаний…Старая. Польша, год
Единственное, чего много было в Горе-Кальварии, – это солнца. Оно заливало убогое местечко жаркими лучами, и поэтому лопухи и крапива вдоль плетней и штакетников росли неистово, буйно, захватывая и пешеходные тропинки, и прополотые грядки с огурцами, помидорами и картошкой.У Гришки Мессинга был большой яблоневый и вишневый сад, в котором с утра до темноты трудилась вся его семья, кроме самого Григория. Мать семейства Сара носила на коромысле ведра с водой. Босые ноги утопали в жидкой грязи выше щиколоток, ступали осторожно, тяжело. Она сворачивала с дороги и шла к дому, огибала палисадник и по тропинке входила в сад. Устало ставила ведра на землю и утирала пот с лица. Здесь было прохладней – широко раскинулись густые кроны старых яблонь и вишен. К ведрам бежали дети – Волька, Семка, Сонька и Бетька. Вольке десять лет, и он самый старший. В руках у ребятишек – большие жестяные лейки. Они окружили ведра и стали набирать в лейки воду. Мать осторожно наливала, поднимая ведро все выше и выше. Наконец ведра опустели, малышня разобрала свои лейки и медленно двинулась к яблоням и вишням, чтобы полить взрыхленную вокруг стволов землю.А мать подняла коромысло с пустыми ведрами и вновь пошла к калитке месить босыми ногами черноземную грязь. Она подошла к колодезному срубу, поставила ведра на землю и начала крутить тяжелый деревянный барабан с металлической цепью, опуская пустое ведро вглубь, за goalma.orgив водой ведра, Сара зацепила их за крючки коромысла, подняла тяжелую ношу, уложила коромысло на плечи и, наклонив голову, пошла обратно к дому.– Мама, я больше не могу! – закричал самый маленький Сенька. – У меня руки болят!– И у меня болят! – подхватила Сонька.– Я тоже устала, деточки мои! – ответила Сара, опуская ведра на землю. – Но если мы не будем поливать яблони и вишни, будет плохой урожай… У нас даже не хватит расплатиться за аренду этого проклятущего сада. Кто об этом должен думать, я или ваш проклятый папаша? Об чем такой папаша только думает? Об хлопнуть рюмку водки и об дать кому-нибудь по морде…Григорий Мессинг сидел в шинке и был уже основательно пьян. По лысой голове и мясистому лицу стекали капли пота, жилетка расстегнута, рукава грязной рубахи завернуты по локти. Он сидел в компании двоих таких же людей. И одеты они были одинаково бедно, и пьяны тоже одинаково. В полутемном шинке стояли еще несколько столов, за которыми сидели такие же посетители. Тучи жирных мух жужжали над ними, над кусками вареной курятины, помидорами и солеными огурцами. Разговаривали все на смешанном польско-украинском диалекте, хотя мелькали в разговоре и русские слова.– Тебе, Гришка, хорошо! У тебя сад вон какой! По осени урожай-то соберешь, продашь – вот и зиму, и весну с прибытком будешь.– Э-э, Моня-балабоня! Твои слова да в жопу нашему раввину! Как я продам урожай, ка-ак?! Пока до Варшавы довезешь – сколько денег раздать надо? А где они у меня? Тут яблочко полушку стоит, а пока до Варшавы довезешь – оно и гривенник будет стоить! Уряднику дай, квартальному дай, городовому лапу позолоти! Да еще бандиты на базаре мзду свою требуют! А кто за гривенник покупать будет? И получается – себе в убыток торгуешь! А перекупщику разом урожай отдать – и вовсе без штанов останешься. А чем аренду платить? Уж два года в должниках хожу, будь она проклята – жизня эта! Э-э, да что там толковать-то!– Душат нас, душат… – качал головой Моня. – На что завтра жить? А ведь я только и слышу от поляков и русских – вы сами во всем виноваты! Господи, ну почему во всем виноваты только евреи!– Почему мы одни?– А кто еще-то?– Еще армяне во всем виноваты! И эти… как их?.. студенты! Поляки так говорят… – покачал головой Григорий.– И эти… как их? Русские! – засмеялся Моня.– А ты горилку не пей, вот и на завтра гроши будут, – засмеялся третий собутыльник. – А по мне – гори оно все огнем ясным! Будет день – будет пища! Господь не оставит…Моня проворно схватил штоф из темного стекла и разлил по кружкам горилку. Чокнулись, выпили, шумно задышали, стали закусывать курятиной, грызли дольки чеснока, ели помидоры.– Господи-и! – вдруг прошамкал с набитым ртом Григорий Мессинг и ударил кулаком в грудь. – Ну зачем ты уродил меня евреем?! За какие такие грехи моих предков?– А ежли б он тебя негром уродил? – с ехидцей спросил Моня.– Да хоть китайцем! – рявкнул Григорий. – Хоть папуасом! У меня вон четверо голодных ртов есть просют! Как их прокормить, ка-ак?Собутыльники рассмеялись, Моня стал вновь разливать по кружкам горилку. Рядом с шинкарем запела скрипка. Тощий, в белой рубашке и бархатной жилетке скрипач, согнувшись и улыбаясь, начал пиликать на старенькой скрипке знакомую мелодию «Семь сорок», и весь шинок встрепенулся. Бородатые и небритые, в картузах и камилавках, мужики заулыбались, начали в такт пристукивать по столам ладонями, а какой-то пожилой еврей вскочил и стал плясать. А скрипач все убыстрял мелодию, и танцор все быстрее перебирал ногами в стоптанных башмаках.– Ле хаим, евреи! – крикнул пожилой еврей, крутя ладонью над головой, и тут же из-за столов выскочили еще трое и пустились в пляс.
В комнате горела керосиновая лампа, и язычок пламени колебался, облизывая закопченное стекло. Четверо мальцов сидели за столом, и перед каждым была маленькая тарелка. Еще на столе стояла глиняная миска с горкой моченых яблок и кубан с goalma.org Сара большим ножом отрезала от темного каравая толстые ломти черного хлеба, ставила перед Воликом… перед Семой… перед Соней… перед Бетей. Потом налила из кубана молока в кружки.– Ешьте, мои хорошие, ешьте… – едва слышно сказала мама Сара.И дети быстро и одновременно схватили ломти хлеба и стали жадно есть. Брали из миски моченые яблоки, откусывали и то и другое и торопливо ели, ели, ели…Мама Сара отрезала еще один ломоть хлеба, потоньше, и тоже стала медленно есть, откусывая то хлеб, то яблоко. Она ела и смотрела на детей, и в ее глазах медленно закипали goalma.org ел хлеб с яблоком, запивал молоком, потом опустил обкусанный ломоть под стол, отломил корку и спрятал ее в карман коротких штанов.– Ешьте, деточки, ешьте… – тихо повторила мама Сара и тяжело поднялась из-за стола, пошла к goalma.org за ней, взяв два яблока, из-за стола выскользнул Волик и быстро вышел из комнаты.
Польша, год, немецкая оккупация
– Я говорю, ехать обратно надо! – голос Цельмейстера вернул Мессинга к действительности. – Если дождь не прекратится, дороги так развезет, что мы не проедем. Никакие лошади не вытащат. Ты слышишь, Вольф?– Слышу, слышу… не кричи… – поморщился Мессинг и пошел из дома.– Разве я кричу? – удивился Цельмейстер. – Я громко говорю, чтобы до тебя дошло! До тебя же все, что я ни говорю, доходит, как до жирафа!Они пошли по раскисшей тропинке через сад к калитке. Мессинг вдруг остановился, подошел к яблоне, поднял тяжелую, унизанную яблоками ветвь, уткнулся лицом в листву. Холодные капли воды покатились по липу. Казалось, Мессинг плачет. Он оторвал большое яблоко, холодное, мокрое, медленно надкусил его и так же медленно стал жевать.Старая Польша, год
В полумраке мальчик обогнул дом и вышел к небольшому хлеву, отворил тяжелую створку ворот, ступил внутрь. Куры, сидевшие на шесте рядом с сеновалом, обеспокоенно заквохтали, заходили по жердочкам. За невысокой загородкой стояла корова и мерно жевала. Ее большущие, с лиловым отливом глаза ярко блестели в полумраке.– Здравствуй, Розка… – тихо сказал Волик и погладил корову по длинной морде, почесал за ухом. Корова шумно вздохнула. Волик достал из кармана несколько хлебных корок и поднес одну на ладони. Корова ткнулась в ладонь мокрым большим носом, взяла корку, стала медленно goalma.org вновь погладил корову по морде, тоже вздохнул и проговорил:– Как жалко, Розка, что ты скоро умрешь… как жалко… – Он снова протянул ей корочку, и корова взяла ее. Волик поцеловал корову в морду возле огромного глаза, который, казалось, смотрел на него с благодарностью, повторил: – Как жалко…За его спиной неслышно возникла фигура матери.– Ты что тут делаешь? А ну спать быстро. Что ты тут бормочешь? Чего тебе жалко?– Розу нашу жалко… Она умрет скоро, – тихо сказал Волик и вновь обнял шею коровы и сунул ей последнюю goalma.orgое благодарно вздохнуло, принялось медленно двигать мощной челюстью, глядя на мальчика понимающим взглядом.– Кто умрет? – всполошилась мама Сара. – Розка умрет? Кто тебе сказал эту гадость?! Соседи, да? Небось Мойша Губерман сказал? У этого старого пьяницы одни пакости на уме! О, Господи праведный, за что ты наказал меня?! Таким мужем и такими детьми! – Сара схватила Волика за руку и потащила из хлева, ругаясь на ходу. – Один в шинке последние гроши пропивает, другой пророком заделался! Розка умрет, тьфу, чтоб тебя! Да если Розка умрет, мы все с голоду подохнем! Что ты вздумал предсказывать, сволочи кусок! Что тебе в башку всякая дрянь лезет! Не-ет, это не Розка, это я скоро умру! Боженька заберет меня к себе, и избавлюсь я от этих мук! От этой нищеты! От пьяницы мужа! От детей-дураков! Если Розка умрет, я тебя до смерти прибью, Волик, заруби это себе на носу! Прибью! До смерти!Бедный Волик молчал, тащился за матерью, морщился от боли, и слезы катились по его щекам.А ночью Волик снова проснулся. Он встал с матраса с закрытыми глазами и медленно пошел через комнату к окну. Он шел медленно, вытянув перед собой руки. У стены под окном мать поставила небольшое деревянное корыто с водой. И Волик, подойдя, ступил ногой в холодную воду и проснулся. Вздрогнул, открыв глаза, испуганно посмотрел вокруг goalma.org же за его спиной возникла мама, подняла его на руки, прижала к себе, стала целовать в щеки и глаза, шептала:– Не пугайся, мой дорогой… не пугайся, мой хороший… все у нас замечательно… пойдем спать, золотце ты мое…– А почему там вода? – спросил Волик сонным голосом.– А ты испугался?– Нет… просто я спал, и мне сон снился, а как попал в воду – сон сразу исчез…– А что тебе снилось?– Снилось, что я в поезде еду., а потом большой город снился… будто я в этом городе… и очень есть хочется…– Глупости какие, мой родной… – мама уложила его рядом с братом на матрас. – Разве мы собираемся куда-нибудь ехать? Мы никуда не собираемся уезжать… Спи, золотце мое, спи спокойно… пусть тебе только хорошие сны снятся… – Она присела рядом на полу и гладила Волика по голове…Утром Сара вымыла руки под рукомойником, перекинула через плечо чистое полотняное полотенце и пошла из дома в goalma.org и мрачный похмельный Григорий сидели за столом. Дети ели вареную картошку с мочеными яблоками, отец наливал из кувшина мутный рассол, пил из кружки и тяжко goalma.org прошла к хлеву, открыла створку ворот и шагнула внутрь, громко приговаривая:– Розочка, красавица ты наша! Кормилица ты наша! Радость ты наша ненаглядная! Я за молочком пришла. Дашь нам молочка. Розочка?Сара прошла к загородке и оцепенела: Розки не было видно. Приглядевшись, она увидела, что корова лежит на боку, мордой к дверце, совершенно неподвижно.– Роза… – прошептала Сара и кинулась к корове, открыв дверцу. Рухнула на колени, стала гладить морду коровы, шею, приговаривая: – Роза… Розочка… Господи, пресвятая Богородица! Да что это такое?! Померла! Померла-а-а!Сара сорвалась на крик, вскочила и выбежала из goalma.orgганно квохтали куры на насестах.
Раввин, Григорий Мессинг и его жена Сара молча рассматривали мертвую корову. Сзади переминались дети – Волик, Семка, Соня и Бетя.– Как же так, ребе, ничем не болела и вдруг подохла? – удрученно спросил Григорий.– Раз подохла, значит, чем-то болела – у Бога просто так никто не подыхает, – глубокомысленно изрек ребе.– Ох, ребе, а мой Волик вчера сказал мне – Розка наша помрет… Как вам это нравится, ребе? – И Сара посмотрела на раввина.– Мне это совсем не нравится, – ответил ребе. – Почему он так сказал?– А вы сами у него спросите, ребе, – посоветовала мама Сара. – Это уже не первый раз с ним такое!– Что? – не понял ребе.– Предсказывает, – шепнула на ухо ребе Сара. – В мае месяце сказал соседу Мойше Губерману, что у них скоро сарай сгорит. И что вы думаете, ребе? Через неделю сарай сгорел до последней досточки. – Сара хихикнула. – А Мойша до сих пор говорит, что это мы спалили его курятник, который и приличным сараем назвать нельзя… А вот помните, цирк приезжал? Так этот паршивец за неделю вдруг меня спрашивает: мама, а ты поведешь меня посмотреть на послушных медведей и собачек? Я уж подумала, умом тронулся, какие собачки? Какие медведи? Где он тут у нас мог видеть медведей?Ребе слушал трескотню Сары и смотрел на Велика мрачными черными глазами. Потом спросил:– В синагогу детей водите? Талмуд читаете? Детям читаешь Талмуд? Что-то я не видел тебя, Сара, в синагоге с детьми!– Хожу, ребе! Не сойти мне с этого места, хожу! – истово поклялась Сара.– Но я вас там не видел ни разу, Сара, – уставился на нее ребе.– Зато вы, ребе, часто моего мужа в шинке видите! – вспылила Сара. – Потому что пьянствуете с ним в этом проклятом шинке!– Придержи язык, женщина! – грозно сдвинул лохматые черные брови раввин. – Знай свое место!– У меня корова подохла! Хоть бы помолился за нас, ребе! Как мы жить теперь будем? Чем я детей накормлю? Конечно, разве тебя это интересует! Тебя больше интересует, сколько тебе денег принесут в синагогу! А потом ты в шинок пойдешь с моим обалдуем! Будете там горилку жрать и песни распевать!– Тьфу! – сплюнул ребе и быстро пошел из хлева, на ходу обернулся, крикнул: – На месяц лишаю тебя посещения синагоги! – Пройдя несколько шагов, он снова обернулся и приказал: – Ну-ка, Волик, пойдем со goalma.org вышел из хлева, раввин обнял его за плечи, и они вместе пошли по тропинке к калитке.– Ну-ка, скажи мне, пострел, а как ты узнал, что ваша Розка скоро умрет? Явление какое-то тебе было?– Нет, не было… Я просто закрыл глаза и увидел нашу Розку мертвой, – ответил Волик.– А почему ты увидел ее, а не что-нибудь другое? – допытывался раввин.– Не знаю… я про нее всегда думал… я очень любил нашу Розу..– Очень любил… – повторил негромко раввин, раздумывая. – И часто с тобой такое бывает? Ну, часто ты видишь будущее?– Не знаю… Вот помните Мойшу Чертока? Все тогда думали, что он в реке утонул, а я подумал про него и увидел его на базаре в Варшаве, он там картошкой торговал.– Помню Мойшу Чертока, помню… – пробормотал раввин.– Я тогда сказал, что он живой, так все надо мной стали смеяться. А он к Новому году сам пришел. Помните, ребе?– Помню, помню… А скажи мне, ты разве бывал на базаре в Варшаве?– Нет, не бывал.– А как же ты мог увидеть то, чего никогда не видел? Как ты узнал, что это Варшава?– Не знаю… – растерянно ответил Волик.– Ты не знаешь, и я не знаю… – вздохнул goalma.org открыл калитку, и они пошли по грязной улице, и рука раввина по-прежнему лежала на плече мальчика. За заборами брехали собаки, от низких, покосившихся домишек тянуло сыростью и навозом, доносились крикливые голоса, посреди изъезженной широченной дороги блестели длинные лужи. Ветер захолустья и нищеты гулял по местечку.– Слушай меня, мой мальчик, – вдруг заговорил раввин. – Господь дал тебе великий дар, и тебе будет тяжело жить с ним… Очень тяжело, но ты будешь жить и приносить большую пользу людям. Но ты… ты должен пообещать мне сейчас, что никогда, слышишь, никогда не будешь делать людям плохо… Обещаешь?– Обещаю… – ответил goalma.org Господь тебя самого страшно за это накажет… Тебе нужно уезжать отсюда, мальчик. Какое у тебя будущее в этом нищем, убогом местечке? Тут ни у кого нет будущего. А сколько великих, знаменитых евреев вышли из таких местечек! Потому что не побоялись и сами пошли навстречу своей судьбе. Пойдешь в школу? – вдруг спросил раввин и, остановившись, погладил Волика по голове.– Не хочу..– Почему?– Далеко ходить… через кладбище ходить боюсь…– Э-эх ты, а ведь уже взрослый мальчик…– А что мне школа? – Волик поднял на раввина черные глаза. – Я и так читать и писать умею.– Кто же тебя научил? – удивился раввин.– Сам научился…– Ладно, несносный еврейский мальчик, тебя не переспоришь, ступай домой. Мама Сара уже беспокоится.
– Дождалась? – зло глянул на Сару муж. – Э-эх, дура женщина… – И Григорий махнул рукой и тоже пошел из хлева за раввином, ругаясь на ходу: – Это все лунатик твой напророчил, чтоб его черти забрали! Предсказатель! Зачем мне такой ребенок нужен, а? А если завтра дом сгорит? Или я помру?! На луну насмотрелся, маленький негодяй! Прибью!Сара всхлипнула, концом платка утерла слезы в углах глаз и тихо завыла. Дети стояли в стороне, боясь подойти к матери, молча смотрели на нее печальными goalma.orgм, после изнурительной работы, они вновь сидели за столом при свете керосиновой лампы, ели вареную картошку с хлебом и огурцами и запивали пустым чаем. В дом ввалился отец, сильно навеселе. В руке у него был зеленый штоф с goalma.org молча прошел к столу, плюхнулся на свободный стул, с глухим стуком поставил штоф, при этом совсем не обращая внимания на детей и жену. Вытащил из кармана жилетки мешочек и брякнул им об стол. В мешочке звякнули монеты.– Вот и все, что осталось от нашей Розки…Сара проворно взяла мешочек со стола.– Сколько здесь? – Она высыпала монеты на ладонь, быстро пересчитала. – Как? Всего три рубля и два гривенника? Гриша, разве ты торговец? Ты просто кусок дурака!– А за сколько, по-твоему, можно продать мясо коровы, которая не была забита, а померла неизвестно от чего, за сколько?– Разве на эти деньги мы сможем купить телочку? – вместо ответа спросила Сара и сама себе ответила: – На эти деньги можно купить только полудохлую козу. Ты, наверное, пропил рублей пять? Признавайся, подлый пьянчужка? Вместе с ребе пропил, да?– М-м-м! – громко замычал Григорий, встал, открыл застекленный буфет и достал оттуда граненый стограммовый лафитник, снова плюхнулся за стол и налил в лафитник водки.– Ле хаим, евреи! – выдохнул он и махом выпил.– Какой ты еврей? – вздохнула Сара и погладила Волика, который сидел к ней ближе всех, по головке. – Кацап паршивый! Или того хуже – хохол нахальный… упаси меня. Боже, от таких евреев. Позор, и больше ничего… ни продать, ни купить не умеет – разве это еврей?– Цыц! – Григорий грохнул кулаком по столу, взял соленый огурец из миски и стал жевать. – Сколько денег в дом ни приноси, тебе все будет мало! Ненасытна алчность женская, сказал Соломон! Не могу я прокормить такую ораву! Вот его спроси, почему померла корова? – Отец ткнул пальцем в Волика. – Пусть он скажет! А что он завтра нам напророчит? Все помрем? Чтоб завтра же отправлялся в хедер!– Я не хочу в хедер, – сказал Волик. – Там плохо… там розгами бьют.– Бьют, зато жрать дают! – возразил Григорий. – Ребе обещал тебя на казенный кошт определить! Хоть одним голодным ртом меньше! Нету у меня возможностей тебя кормить, нету! Что зенки вылупил? Небось меня похоронить собрался? Пшел вон отсюда! Завтра в хедер не пойдешь, домой не приходи, лунатик чертов! Прибью! – И отец замахнулся на Волика goalma.org опрометью выскочил из дома.– Рятуйте, люди добрые! Идиот! Пьяный идиот мой муж! – взвыла Сара.
Мальчик шел по вечернему местечку. Тепло светили желтые огни в окнах домишек, блеяли козы и протяжно мычали коровы, доносились человеческие голоса. Кривой, похожий на ятаган серпик серебристой луны висел над домами. Совсем рядом за покосившимся забором громко захрюкала свинья, потом женский голос сказал со злобой:– Зарублю я тебя, сволочь! И дом подожгу! И пойду куды глаза глядят! Тут счастья нету – в другом месте обязательно встретится!И вдруг из-за поворота навстречу Волику вышел огромный бородатый мужик в длиннополом пиджаке, картузе со сломанным козырьком, в грязных высоких сапогах. Он поднял над головой длинные руки и зарычал низким гулким голосом:– Мальчи-и-ик! Ступай в школу-у учиться! Немедленно ступай! Ослушаешься меня, в пруду утоплю-у!!Волик шарахнулся от мужика, споткнулся и растянулся в грязи. Потом вскочил и побежал, не разбирая дороги…
Польша, 1 год, немецкая оккупация
Они вышли на дорогу, остановились. Продолжал шуршать мелкий дождь.– А где карета? – оглядываясь, спросил Цельмейстер. – Неужели он нас бросил, подлец?!– Я послал его поискать кого-нибудь из жителей, – сказал Лева Кобак. – Да вон он едет! Вон, видите?Из темноты показались лошади и темная коробка кареты. Лошади медленно приближались.– Ну, что, Янек? Удалось что-нибудь узнать?Когда лошади поравнялись с людьми, кучер потянул вожжи. Потом медленно слез на землю, высморкался, снял с головы рогожный куль.– Ну говори же, пень волосатый! – не выдержал Цельмейстер.– А чего говорить-то? Немцы тут были… какая-то зондеркоманда. Всех евреев угнали. Другие разбежались куда глаза глядят.– Куда угнали? – спросил Мессинг.– Сказали, в Варшаву..– Кто сказал? Да говори же ты, дьявол! – заорал Цельмейстер. – Каждое слово из него клещами вытаскивать надо!– Там два старика прячутся. В лесу живут. Пришли посуды кой-какой собрать да хлеба по пустым домам пошукать… Они и рассказали…– А много их там попряталось? В лесу? – спросил Мессинг.– Да нет. Сказали, человек пятнадцать… Тех, кто в гетто не хотел и прятался, немцы два дня искали. Постреляли много народу..– Постреляли? – вздрогнул Лева Кобак. – За что?– Лева, вы давно взрослый человек, а продолжаете задавать идиотские вопросы, – раздраженно ответил Цельмейстер. – Вольф, надо ехать… Я уверен, ты найдешь их всех в Варшаве… живых и goalma.org Мессинг не отвечал, стоял и расширившимися глазами смотрел в темноту. Дождевые капли стекали по его лицу, пальто на спине и плечах блестело от воды.Старая Польша, год
Волик остановился, послушал, но страшный голос бородатого человека больше не был goalma.org дошел до шинка. Его окна были ярко освещены, доносились пьяные голоса и бойкая мелодия, которую наигрывали на скрипке, в окнах мелькали черные тени. Потом из дверей в темноту вывалились два пьяных мужика и пошли, обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону. Волик стоял неподалеку и смотрел на освещенные окна шинка. Вдруг он круто развернулся и пошел прочь.…Мальчик пришел на станцию. Одинокий фонарь светил над маленьким станционным строением. На дощатом перроне, на двух деревянных сундуках с навесными замочками сидели толстая женщина и трое ребятишек – ровесники Волика. Мужчина в длинном черном пальто одиноко стоял под фонарем и курил папиросу. Над ним была видна покосившаяся вывеска с надписью «ГОРА-КАЛЬВАРИЯ».В станционном строении светилось всего одно окно. Из дверей вышел пожилой усатый железнодорожник в черном кителе и фуражке, сказал сипло:– Санкт-Петербургский прибывает… Стоянка пять минут…И в ночи, будто в подтверждение его слов, раздался протяжный гудок паровоза. Во тьме появился живой красный глаз. Он иногда мерцал, но становился все ярче и больше, и скоро донеслись перестук колес по рельсам и частые вздохи goalma.org заворожено смотрел во тьму на этот красный глаз, который быстро приближался.И вот черный промасленный паровоз промелькнул мимо Волика, его обдало облаком пара и дыма, и пошли вагоны с рядом освещенных окон. Поезд медленно останавливался. Из станционного строения вышли несколько человек – два господина и дама, которая несла на руках болонку. Здоровенный детина нес за ней кожаный кофр и несколько картонок. Все они направились к одному вагону первого класса. Толстая женщина, подхватив свои сундуки, засеменила к другому вагону, в конце поезда, и детишки затопотали за ней, как цыплята за goalma.org стоял и смотрел на освещенные окна – за ними мелькали люди, смутно доносилась патефонная музыка, голоса, женский goalma.orgц все пассажиры погрузились в вагоны, а Волик все стоял и goalma.org железнодорожник вышел на перрон и взмахнул зажженным фонарем, потом три раза свистнул в свисток. Паровоз отозвался длинным гудком, окутался клубами белого пара, и колеса медленно завертелись. Покачнулись и поплыли вагоны, и проводники стали закрывать двери.И тут Волик рванулся с места и бросился к вагонам. Он подождал, пока открытая площадка поравняется с ним, прыгнул на нее, схватившись за грязный поручень. Проводник, стоявший на площадке, влепил Волику сильную затрещину, и тот грохнулся на железный пол, ударившись лбом о противоположную дверь.– Марш в вагон, пся крев! – приказал проводник и сам пошел в вагон.В вагоне было много пассажиров. Все тесно сидели на лавках, положив на колени поклажу или посадив маленьких детей. Волик робко прошел несколько отделений и, увидев свободное место, юркнул под лавку, забился в угол, свернулся калачиком. Покачивался вагон, потрескивали старые деревянные переборки, стучали, перекликаясь, колеса на стыках рельс, тихо переговаривались пассажиры. Эта музыка убаюкивала, и Волик скоро и крепко уснул.…Проснулся он от громкого голоса:– Прошу предъявить билеты… Прошу предъявить билеты…По проходу шел контролер в форменном кителе и фуражке. Он был старый и сгорбленный, мешки под глазами, иссеченное морщинами лицо, круглые очки в железной оправе. Пассажиры показывали ему билеты, и контролер рассматривал их, потом пробивал компостером. Проверив всех пассажиров в отделении, контролер задержал взгляд на лавке – из-под нее виднелись кончики разбитых ботинок.– А там кто прячется? – спросил контролер. – Эй, ну-ка вылезай! – Контролер нагнулся и заглянул под goalma.org пассажиров отодвинулись в разные стороны. Контролер заглянул поглубже и встретился с перепуганными глазами Волика. Он смотрел на страшного дядю в потертом мундире и боялся пошевелиться.– Вылезай, заяц! – скомандовал контролер, хотя голос его звучал совсем не строго. – Или за ногу goalma.org вылез из-под лавки, но не вставал, и снизу умоляюще смотрел на контролера.– Билета, конечно, нет? – спросил goalma.org молча протянул ему небольшой клочок газеты. Контролер взял его, посмотрел с самым серьезным видом и вдруг, пробив газетный обрывок компостером, вернул Волику и сказал по-польски:– Чего ты под лавкой едешь? Садись – вон мест много, – и ободряюще улыбнулся.– Спасибо… – тихо ответил Волик и сел на свободное место на лавке, все еще со страхом глядя на контролера.– Странный какой мальчик, – улыбнулся еще раз контролер и пошел дальше по проходу.А Волик вдруг двинулся за контролером и все смотрел ему в спину. В конце вагона он остановился и увидел, что контролер вышел в тамбур. Дверь он лишь прикрыл, и было хорошо видно, как он остановился посреди тамбура, оглянулся в растерянности и вдруг открыл дверь вагона. Грохот колес сделался громче, он нарастал, заглушая goalma.org продолжал смотреть на контролера.А тот смотрел в открытую дверь вагона на мелькавшие перед ним насыпь, высокий густой кустарник, телеграфные столбы, редкие небольшие деревушки и кирху с высоким крестом…И вдруг контролер шагнул вперед, держась за поручень, снова оглянулся – лицо его было несчастным, смертельно испуганным. Он вдруг встретился взглядом с глазами Волика, которые стали огромными и страшными.– Не надо… – умоляюще прокричал кондуктор. – Не надо!Волик продолжал смотреть на него остановившимися, бездонными черными goalma.orgлер отпустил поручень и прыгнул вниз. Он страшно закричал, но грохот колес заглушил крик, и только пронзительно скрипела дверь тамбура…Волик вздрогнул, приходя в себя. Медленно вышел в тамбур, подошел к раскрытой двери и выглянул. Черные деревья в сумерках неслись навстречу, мелькали далекие огоньки, и желтая луна, пробираясь между туч, бежала, не отставая от поезда.Польша, год, немецкая оккупация
И вновь они тряслись в темной карете. Громко скрипели колеса, чавкали по грязи конские копыта.– Думаю, они собирают евреев по всей Польше, – вдруг проговорил Лева Кобак.– От вас всегда услышишь что-то сногсшибательное. Лева, – язвительно ответил Цельмейстер. – Интересно, зачем?– Чтобы всех держать в одном гетто.– В одном варшавском гетто все евреи не поместятся, – усмехнулся Цельмейстер.– Вы же читали творения Гитлера? Все евреи подлежат уничтожению, – сказал Лева Кобак. – Я читал…– Какой умный мальчик – читает все, что пишут сумасшедшие дегенераты, – опять усмехнулся Цельмейстер и вдруг помрачнел, зябко передернул плечами. – А впрочем, в нашем страшном мире все может быть… – Он взглянул на Мессинга. – Нет, Вольф, я никак не поверю, что вы этого не предвидели.– Такого безумия я предвидеть не мог, – хрипло выдавил из себя Мессинг. – Я даже не могу представить, что случилось с моей семьей… Пытаюсь и не могу..– Нам в Варшаве вообще появляться нельзя… – вздохнул Цельмейстер. – Это даже я предвижу…Вольф не отвечал, сидел, откинувшись на стенку кареты и закрыв глаза. Казалось, он дремлет.– У нас только один выход, Вольф, – продолжал Цельмейстер. – Бежать в Советский Союз… Я думаю, по всей Варшаве развешаны плакаты с твоей физиономией и обещание выкупа за твою дурацкую башку. Я думаю, надо остановиться в пригороде. Там у меня есть надежные люди. За хорошую плату они довезут нас до Буга и переправят на тот берег. Они старые контрабандисты, дорогу знают великолепно. То есть такую дорогу, по которой можно проехать и никого не встретить. Так что в Варшаву соваться не надо. Тем более что тебя там каждый прохожий знает в лицо.– Нет, мы едем в Варшаву, – не открывая глаз, проговорил Мессинг. – Я должен увидеть мать и братьев… я должен их увидеть…– Пойми, там на каждом шагу сейчас немцы… – снова начал Цельмейстер, но Мессинг резко перебил его:– Мы едем в Варшаву.. Проберемся в гетто, и я найду мать и братьев… – Мессинг открыл глаза, посмотрел на спутников. – Если вы не хотите… если боитесь, я не держу вас… и совсем не обижусь… Я пойду в гетто один.– Умное предложение… – пробормотал Цельмейстер. – Как-нибудь мы с Левой им goalma.orgг улыбнулся и снова закрыл goalma.org ехали молча. Цельмейстер и Лева Кобак задремали, съежившись, засунув руки в рукава пальто. Карету покачивало и встряхивало.Варшава, год
Мальчик бродил по Варшаве уже третий день, голодный и уставший. Останавливался у магазинов и жадными глазами смотрел на ветчины и колбасы, гирлянды сосисок и лоснящиеся окорока. Волик с трудом отрывал взгляд от витрин, проглатывая слюну, и брел дальше… И невольно останавливался у следующей лавки, смотрел, в глазах рябило. Вот у него закружилась голова, и Волик пошатнулся, шагнул к подъезду какого-то дома, сел на ступеньку и закрыл глаза. Сил подняться не было. Мимо текла толпа прохожих, одиночки и пары, и все были заняты своими делами и не обращали внимания на маленького бродягу, сидящего на ступеньке у goalma.org открыл глаза, с трудом поднялся и побрел дальше. Его взгляд упал на вывеску на польском языке: «ПОЧТА». Он постоял секунду, раздумывая, шагнул, ухватился за бронзовую ручку и потянул на себя тяжелую дверь.…В подсобном помещении коренастый мужчина в несвежей белой рубашке и суконной жилетке, с брезгливой миной разглядывая маленького Велика, спросил:– Тебе сколько лет, недоносок?– Мне две… – Воликбыстро поправился. – Четырнадцать лет.– Четырнадцать? Что-то не похоже. Зовут как?– Волик… Вольф Мессинг.– Откуда ты родом? – спросил мужчина, кривя губы.– Из goalma.org же тебя мать одного отпустила в Варшаву? Впрочем, меня это не касается. Зовут меня пан Анджел, запомни. Если нагрянет инспектор и будет спрашивать, сколько тебе лет, говори – шестнадцать, понял? Будешь по адресам разносить посылки. Получка каждую неделю. Вот, бери первую. Читать умеешь? – И мужчина ногой подвинул к Волику пачку чего-то, обернутого плотной бумагой и перетянутого бечевкой. Сверху на упаковку был наклеен адрес.– Умею.– Адрес на посылке. Давай быстро, туда и обратно. Чем больше посылок разнесешь за день, тем больше получишь, понял, Вольф?– А сейчас нельзя? – проглотив ком в горле, робко спросил Волик.– Что сейчас? – не понял Анджел.– Немного денег мне дать?– Жрать хочешь?– Пожалуйста, если можно…Мужчина достал из кармана жилетки две монеты, протянул Волику:– На, держи два злотых… Но сначала доставь по адресу посылку.– Да. Спасибо. – Волик взял посылку и вышел через черный goalma.org вез посылку на трамвае, потом шел по улице, отыскивая нужный номер дома… потом поднялся на второй этаж… позвонил в дверь… Ему открыла пожилая женщина. Волик вручил ей посылку и попросил расписаться в goalma.orgщую посылку – тяжелый фанерный ящик – Волик тащил на плече, неловко изогнувшись… опять на трамвае и потом пешком… тяжело поднялся по лестнице. Позвонил в дверь. Ему открыл старик в теплой безрукавке-жилетке из овчины. Старик долго расписывался в тетрадке…Следующая посылка – мягкий тюк, завернутый в рогожу. Волик тащил его, взвалив на спину, и едва передвигал ноги… И опять полутемный подъезд, широкая лестница с полустертыми ступенями. Звонок в дверь. Ему открыли, и он занес посылку в прихожую. Хозяин расписался в тетрадке…И так до вечера. Он забирал посылку на почте. При этом хозяин почты пан Анджел что-то сердито выговаривал Волику, тыча пальцем в его тетрадь. Волик кивал и, взвалив на плечо очередную посылку, шел к двери. Потом он опять ехал на трамвае… шел пешком… входил в подъезды… звонил в двери… В тетрадке на пустом листе уже выросла длинная колонка фамилий людей, получивших посылки. Вот он вышел из дома, побрел по улице. Уже вечерело, зажигались витрины магазинов, фонари на улицах. Стучали колесами и конскими копытами запряженные экипажи, рычали goalma.org смотрел перед собой, и цветные круги расплывались перед его глазами. Почти на ощупь он дошел до ступенек какого-то подъезда и упал. Послышался чей-то возглас:– Мальчику плохо! Мальчик упал!– Эй, пан полицейский! Тут мальчик упал!К столпившимся вокруг лежащего на ступеньках Волика людям подошел полицейский. Какая-то женщина в широкополой соломенной шляпке держала Волика за руку.– Он совсем не дышит! Господи Иисусе, он, кажется умер!Усатый полицейский наклонился над мальчиком, посмотрел внимательно на его лицо, потрогал Щеки, тонкую шею и пробормотал озадаченно:– И верно, не дышит, пся крев!Женщина в соломенной шляпке с ужасом посмотрела на полицейского:– Неужели он умер? Но почему?– А я почем знаю? – огрызнулся полицейский. – Небось от голоду.. Таких вот каждый день по улицам больше десятка подбираем!– Несчастный мальчик…Подошел средних лет человек, в пальто и картузе:– Я врач. Что случилось?– Да вот мальчишка… не дышит вроде… – развел руками полицейский. – Кажется, обморок у него с голоду.. А может, другая какая хвороба…Врач наклонился над Воликом, взял его руку, стал нащупывать пульс и проговорил озадаченно:– Так у него пульса вообще нет! – Врач похлопал Волика по щеке – тот никак не отреагировал. – Врач разогнулся, платком вытер руки. – Остановите карету и везите.– Куда? В больницу? – спросил полицейский.– Ну да, в больницу. А там в морг положат…Два санитара в грязных белых халатах на носилках внесли Волика в приемное помещение морга, поставили носилки на большой, обитый жестью стол и начали раздевать. Волик лежал бездыханный. Наконец его раздели, и он лежал голый, тощий, похожий на нелепую куклу.– Куда его? – спросил один из goalma.orgик, тоже в белом не первой свежести халате, послюнявил острие химического карандаша и написал на бедре мальчика крупными синими цифрами номер Скомандовал:– Несите в холодильник. На свободное место бросьте, – и стал записывать данные в толстый потрепанный goalma.org из санитаров легко поднял Волика, как мешок, перекинул тело через плечо и понес через приемное отделение к большой белой двери. Вдруг он обернулся и сказал:– Слушай, а чего он мягкий? У мертвецов-то ведь тело твердое, а у него мягкое…– Неси, тебе сказали! – повысил голос приемщик. – Успеет еще затвердеть.
В полумраке на деревянных трехэтажных стеллажах лежали голые трупы. Сквозь окна, забранные железными решетками, светила бледно-зеленая луна, придавая помещению морга вид еще более зловещий, чем при дневном свете. На одном из нижних ярусов находился и мальчик Волик. Он не подавал признаков жизни и ничем не отличался от других goalma.orgась тяжелая дверь морга, и неожиданно зажегся яркий свет. В морг вошел доктор Абель, а за ним еще четверо молодых людей в белых халатах и белых шапочках.– Прошу, господа практиканты, – громко заговорил по-польски доктор Абель. Он был тоже в белом халате и белой шапочке, высокий, с густой черной шевелюрой и черными усами. – Прошу ознакомиться с заведением под названием «холодильник морга». Здесь обретаются тела тех, чьи души отбыли, смею надеяться, в царствие небесное. В вашу задачу входит выбрать любой труп, который вам понравится (простите за подобное выражение), осмотреть его и сделать заключение о причине смерти сего несчастного. Даю вам пять минут. – Доктор Абель отодвинул полу халата, достал из кармашка жилетки золотые часы-луковицу, посмотрел на них и захлопнул крышку goalma.orgканты разбрелись вдоль стеллажей, с брезгливым любопытством осматривая трупы:приподнимали руки и ноги, всматривались в лица, переворачивали мертвые тела со спины на живот.– Пан доктор, он живой! – испуганно воскликнул невысокий толстячок, отпрянув от голого Велика. От испуга у него на лице выступила испарина.– Понимаю, бывает, и мертвые восстают, и кресты ходить начинают, и даже ведьма в ступе и с помелом летает, – насмешливо проговорил доктор Абель.– Честное слово, пан доктор, он живой! Рукой опять шевельнул, – вновь перепуганно воскликнул толстяк goalma.org Абель, а следом за ним и остальные практиканты направились к goalma.orgя, доктор Абель уставился на голого тощего мальчика. И мальчик смотрел на него широко раскрытыми глазами.– Здрасте! Милейший пан с того света? – поклонился доктор Абель. – Вы явились обратно, чтобы доложить нам, что там все хорошо и вы прекрасно устроились?– Пи-и-ить… – едва слышно просипел Волик. – П-и-ить, пожалуйста…– Воды кто-нибудь принесите, – обернулся доктор к практикантам. – Послушайте, как же вы здесь пробыли три дня и три ночи? Вы не замерзли? – Доктор взял мальчика за руку, погладил по груди, животу.– Я не помню… я спал… – ответил Волик.– Вы спали целых трое суток.– Не знаю…– А как вы проснулись, помните?– Я услышал голоса, а потом до меня дотронулись.– А эти три дня до вас никто не дотрагивался?– Я не помню… не знаю…Толстяк Житовицкий принес стакан с водой, передал доктору Абелю.– Вы сесть можете? – спросил goalma.org сел на стеллаже, свесив ноги и стыдливо прикрывая ладонями причинное место.– Нас вы можете не стесняться. – усмехнулся доктор, протягивая ему стакан с водой. – Нас вы не испугаете – здесь все мужчины. Да и пугать вам пока особенно нечем. – Доктор усмехнулся. – А покойникам вообще стесняться не goalma.orgканты, напряженно смотревшие на странного мальчика, заулыбались, переглядываясь.– Я не покойник, я живой…– Пейте, пейте… – Доктор Абель вновь обернулся к практикантам: – Житовицкий, голубчик, сходите за старшим дежурным по моргу. И одежду какую-нибудь там прихватите. Халат хотя бы.
– И часто подобные штуки с тобой случаются? – по-польски спросил доктор Абель, внимательно разглядывая goalma.org сидел напротив за столом, пил чай и жадно поедал бутерброды с колбасой и сыром, горкой лежавшие на тарелке.– Иногда бывает… – Волик тоже отвечал на польском, но иногда примешивал русские слова.– И сколько времени ты спишь вот так?– Говорили, дня три-четыре… – Волик прикончил очередной бутерброд и взял с тарелки следующий.– Это называется летаргический сон, тебе говорили?– Говорил как-то ребе… я не знаю…– Ты говорил, из Гора-Кальварии родом? Сбежал, что ли?– Сбежал…– Отец-мать били? Жили плохо? – вежливо допрашивал доктор Абель, глядя, как Волик поглощает бутерброды и запивает их сладким чаем.– Нет, они меня любили и брата с сестрами любили. Очень бедно жилось. Отец сказал, что четверых он не может прокормить…– Тебе сказал?– Нет, он маме говорил…– А ты подслушал… – улыбнулся доктор Абель.– Я не нарочно… я просто видел его желание, чтобы я пошел в хедер или вообще уехал. Он сказал, если не пойду в хедер, он меня из дому выгонит. Вот я и решил уехать…– Видел желание? – удивленно переспросил доктор Абель. – Ты умеешь видеть желания?– Иногда… не знаю, как сказать… я их, может быть, чувствую…– Интересно, интересно… – вновь улыбнулся Абель и закурил папиросу на длинном мундштуке. – Любопытный ты мальчик… весьма любопытный… Ну-ка, попробуй, почувствуй… или угадай… какое у меня сейчас желание будет? Ну как, попробуешь?– Попробую… – Волик перестал жевать бутерброд и уставился на доктора серьезными goalma.org долго смотрел ему в глаза, потом отвел взгляд и уставился в goalma.org поднялся из-за стола, прошел к двери и нажал кнопку выключателя – в комнате вспыхнул электрический свет.– Потрясающе, – восхищенно проговорил доктор Абель. – Как ты понял?– Не знаю… – Волик вернулся к столу, взглянул на Абеля. – Можно мне еще бутерброд?– Ешь, конечно, ешь! – Доктор подвинул к нему поближе тарелку.– Как вы думаете, меня с работы не прогонят? Ведь я столько времени не приходил. Начальник почты очень строгий дядечка.– А тебе и не надо туда ходить, – решительно сказал доктор.– Мне надо работать, а то будет не на что купить хлеба, – ответил Волик. – И жить мне тоже негде.– Будет у тебя другая работа, Волик. А жить пока будешь у меня. Нравится тебе здесь?Они сидели в кабинете доктора. Волик обвел глазами стеллажи со множеством книг, фотографий и небольших бронзовых и гипсовых статуэток, широкий кожаный диван, просторный письменный стол на двух тумбах, красивую настольную лампу на бронзовой подставке, старинные часы в корпусе из красного дерева, висевшие на стене.– Нравится…– Вот и живи, – улыбнулся доктор Абель и закурил папиросу, пыхнув дымом.– А какая у меня будет работа?– Будешь лежать в гробу! В хрустальном! – ответил доктор и goalma.org внимательно посмотрел на него и спросил:– А сколько мне за это будут платить?– Хорошо будут платить, пан Мессинг! – заговорщицким тоном произнес доктор и даже подмигнул Волику. – Мы с тобой богатыми людьми станем, пан Мессинг!– Я знаю, – ответил Волик. – Вы давно об этом goalma.org, ты опасный человек, пан Мессинг, с тобой ухо держи востро! – оторопел доктор Абель. И продекламировал: – «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои…» – Он перестал смеяться, вновь серьезно посмотрел на Волика. – Я говорю с тобой совершенно как со взрослым, деловым человеком. Ты сможешь помогать своей семье – отцу, матери, братьям и сестрам. Ты хочешь им помогать?– Конечно. Очень хочу.– Вот и будешь им помогать. И тебе хватит на приличную жизнь. Сможешь учиться дальше… – Доктор вдруг задумался, добавил невесело: – Если, конечно, не случится нечто ужасное…– Будет война… – сказал Волик.– Что ты сказал? Война? – вскинул голову Абель. – Черт возьми, я тоже об этом сейчас подумал. И когда, по-твоему, случится война?– В августе четырнадцатого года начнется большая война… – спокойно ответил Волик и взял последний бутерброд с тарелки, откусил и стал жевать…– Слушай, ты страшный человек… – вновь покачал головой доктор Абель. – Запомни: люди не любят пророков. Знаешь, что говорили древние данайцы, когда видели пророка? Они говорили: этот человек слишком умен, чтобы жить среди нас, его место у Бога. И вешали его на ближайшем дереве.– За что же вешали? – со страхом спросил Волик.– За шею, – улыбнулся доктор.– За какую вину? – поправился Волик.– За то, что слишком умный, слишком много знает. – Доктор наклонился к Волику, заглянул ему в глаза. – За то, что слишком много видит.
В большом зале, кунсткамеры с высокими готическими окнами всегда было сумрачно, что придавало таинственность фигурам, стоявшим вдоль стен, в проемах между окнами, и делало их почти живыми. Здесь были и премьер Великобритании Герберт Асквит, и бывший президент США Теодор Рузвельт, и Наполеон, и адмирал Нельсон, и польский король Стефан Баторий, и Николай Коперник, и страшный Дракула, и Джек Потрошитель, и множество знаменитостей того времени. Они стояли в разных позах, но все были обращены лицами к зрителям, и многие даже смотрели на них. Зрители смутно ощущали на себе эти взгляды, и невольный страх и смущение охватывали их, хотя умом они понимали, что смотрят на них всего лишь восковые фигуры.В центре зала на высоком постаменте находился открытый хрустальный гроб, в котором лежал обнаженный, в одних трусиках Волик. Глаза его были закрыты, а руки сложены на груди, как у покойника. Высокая женщина в черном жакете и юбке, сопровождавшая многочисленных посетителей, громко сказала, указывая на гроб:– Прошу вас, панове, обратите внимание. Вам повезло: этого мальчика можно увидеть здесь один раз в два или даже три месяца. Мальчик находится в летаргическом сне… пребывает в состоянии восковой гибкости… дыхание практически останавливается, пульс не прощупывается, но мальчик жив… Вы можете убедиться в этом, потрогав его за руку – это не рука мертвеца или восковой фигуры – это рука живого человека…– Как долго может длиться этот летаргический сон? – спросил кто-то из зрителей.– От трех до семи дней… Сейчас мальчик спит пятый день…– Когда он просыпается, он помнит что-нибудь?– Нет, он ничего не помнит и ничего не goalma.orgи столпились вокруг хрустального гроба, разглядывая лежащего в нем обнаженного мальчика со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами. Кто-то, самый подозрительный и смелый, протянул руку и потрогал мальчика, ущипнул за ногу, за бедро. И как всегда, как в каждой толпе экскурсантов, нашелся недоверчивый садист, который незаметно, но сильно несколько раз ткнул мальчика иголкой, внимательно следя за выражением его лица. Но оно было неподвижно. Мальчик на уколы не реагировал. Разочарование и даже злость появились на лице недоверчивого, он ткнул иголкой еще раз, затем медленно, нехотя отошел от гроба и даже оглянулся, в надежде увидеть хоть небольшую гримасу боли на лице спящего мальчика.– Прошу внимания, панове, великая Сара Бернар – кумир миллионов. Женщина-легенда, женщина-сфинкс, женщина-мечта…
Гора-Кальвария, год
Григорий, Сара и заметно подросшие дети Сема, Соня и Бетя работали в саду – собирали урожай яблок. Под яблонями стояли большие плетеные корзины, и дети поднимали с земли спелые плоды, относили их в корзины. Отец, забравшись на яблоню, сачком на длинной ручке снимал яблоки, потом опускал сачок вниз, и мать доставала из сачка яблоки, протирала их тряпкой и клала в goalma.org штакетником показалась фигура почтальона Збигнева. Он открыл калитку и, сняв фуражку, помахал ею в воздухе:– Э-эй, Григорий! Сара! Вы сейчас упадете в обморок! Приготовьтесь!– Кто это? – спросил с яблони Григорий.– Почтальон Збигнев, – ответила Сара. – Небось притащил налоговые квитанции.– От него другого ждать не приходится, – слезая с яблони, пробурчал Григорий.А почтальон уже шел по тропинке к саду и улыбался во всю физиономию:– Ни за что не догадаетесь, что я вам принес!– Что ты можешь такого особенного принести, кроме налоговых квитанций, Збигнев? – спросил goalma.org бежали к почтальону, и каждый нес в руке яблоко. Окружив Збигнева, они вручили ему по яблоку. Почтальон взял яблоки, погладил детей по головкам:– Спасибо, мои хорошие… спасибо… А ты все же попробуй угадай, Григорий. Сара, угадай попробуй!– Ну говори давай, старая ворона, – пробурчал Григорий.– Вы, наверное, забыли своего сына Вольфа? Ну скажите честно, небось и не вспоминаете о нем?– Волик, пресвятая Богородица Ченстоховская! – всплеснула руками Сара. – Волик, золотце мое, он прислал письмо?– Он прислал вам деньги! – Почтальон достал из кожаной сумки почтовую квитанцию с печатями, замахал ею над головой, повторил радостно: – Он прислал вам деньги! Ле хаим, евреи! Пляшите! – И почтальон запел мелодию «Семь сорок» и сам стал приплясывать.– Ну-ка дай сюда! – Григорий ринулся к почтальону, вырвал из его руки квитанцию, уставился на нее. – Что тут написано, Збигнев?– Там написано, что сын ваш Вольф Мессинг прислал вам целых десять рублей! Нет ничего прекраснее для отца с матерью, чем благодарный сын!– Сколько? – в ужасе выдохнул Григорий. – Десять рублей? Сара, ты слышала? Это же целое состояние! Ты слышишь, Сара? Десять рублей! Откуда у него такие деньги?– Пан Збигнев, прошу в дом, – кланялась Сара. – Такое известие непременно надо отметить. Прошу вас, пан Збигнев… – Сара поймала за руку Сему, шепнула ему: – Беги позови ребе, скорее…Мальчик кивнул и опрометью бросился бежать по тропинке, ведущей из сада.Посреди стола красовался жареный гусь, разрезанный на куски, а вокруг него блюда с разными закусками– Смотри, ребе, жена выставила все, что копили к празднику, – неодобрительно сказал Григорий.– А сегодня разве не праздник? – засмеялась Сара. – Сегодня мой самый большой праздник!– Муж умен умом жены, – глубокомысленно изрек раввин. – Сегодня и верно для вас большой праздник, ибо исполнилась одна из заповедей Моисея и дети стали кормить родителей своих…Григорий взял зеленый штоф с водкой, принялся разливать ее по граненым лафитничкам. Потом сказал повеселевшим голосом:– И то верно! Надо же, десять рублей! До сих пор не верится, ребе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Варшава, год
Волик сидел в кабинете за письменным столом и читал толстую книгу, время от времени делая карандашом пометки на полях, а потом принимался выписывать в блокнот отдельные строчки. Старинные часы мелодично пробили шесть, и в кабинет вошел доктор Абель с подносом в руках.– Хватит читать! Пора передохнуть! – Он составил с подноса на маленький столик у кожаного дивана серебряный кофейник, молочник, чашки для кофе, сахарницу и вазочки с печеньем и goalma.org за столом сладко потянулся.– Что читал? – спросил Абель, наливая в чашки горячий кофе.– Доктора Фрейда…– Неужели что-то понимаешь?– Кое-что неясно, но… в общем понимаю…– Смог бы ты такому человеку, как Фрейд, что-либо приказать сделать?. – Не знаю… не уверен… Но если сильно напрячься, то, думаю, да…– Боже мой, сколько сомнений. А ты очень напрягаешься, когда отгадываешь чье-то желание? – спросил доктор Абель. – Давай попробуем. Дай-ка руку, буду считать пульс… Ну, давай. Я кое-что загадал. Отгадывай. – Доктор сел рядом с Воликом, взял его руку, нащупал пульс. – Ну что, отгадываешь?– Да… пытаюсь… – Волик сосредоточенно смотрел в пространство.– Что я загадал? Учти, я загадал нечто сложное.– Я это уже понял.– Пульс учащается… на лбу у тебя испарина… – Доктор пальцами прикоснулся ко лбу Волика.– Я знаю, что вы загадали, – сказал Волик.– Ну-ну, давай…Доктор отпустил руку подростка, и тот встал, не спеша прошел к стеллажу с книгами, пробежался глазами по корешкам, отыскивая нужное название, и уверенно взял толстый том «Адам Мицкевич. Избранное».– Эта? – Волик повернулся к доктору.– Перший класс! – прищелкнул пальцами доктор Абель. – Молодец, пан Мессинг! А попробуем более сложный вариант. goalma.org присел на диван. Доктор отошел в угол кабинета, подумал секунду и сказал:– Я готов.– Я тоже, – улыбнулся goalma.org встал, прошел к стеллажу с книгами, поискал глазами и уверенно взял тонкую книжку с золотым тиснением «Восстание Костюшко». Мальчик открыл книгу и взглянул на Абеля:– Пятьдесят седьмая страница, девятнадцатая строчка сверху, правильно?Перший класс! – вновь восхищенно произнес Абель, прищелкнул пальцами и возбужденно заходил по кабинету. – Теперь давай посложнее вариант попробуем. Я, конечно, понимаю, ты меня давно знаешь, и потом я – врач… я занимаюсь телепатией, и поэтому мне внушить что-либо будет особенно трудно, но ты попробуй… Или уже пробовал? – Абель остановился и пытливо взглянул на Волика. – Или уже пробовал? Ну, говори, говори, я по твоей хитрой роже вижу, что пробовал.– Сознательно – никогда, но вот… бессознательно… Я ехал в Варшаву без билета. И тут контролер. Я перепугался до смерти, просто душа в пятки ушла. Он спрашивает : «Билет», а я трясусь весь от страха и протягиваю ему клочок газеты. Он этот клочок компостером пробил, мне вернул и говорит: «Чего ты под лавкой прячешься? Вон место свободное, садись». И ушел…– Замечательно! – улыбнулся доктор Абель и потер руки. – Перший класс! К черту эти кунсткамеры, восковые фигуры, хрустальные гробы! Ну-ка, попробуем, пан Мессинг! Вы мне что-то приказываете, а я выполняю. Идет?– Не знаю, получится ли… – смущенно улыбнулся Волик.– Давай, давай. Только что-нибудь погрубее. Я человек туповатый, тонких мыслей не goalma.org сосредоточился, потом взглянул на Абеля большими черными глазами, которые, казалось, стали еще больше, и в глубине их гасли и вспыхивали искры.– Готово…-тихо сказал goalma.org Абель некоторое время стоял неподвижно, потом закрыл глаза, открыл их снова и медленно пошел к двери. Волик остался на месте, глядя ему в goalma.org вышел в коридор, прошел до двери, открыл ее и вошел в столовую, огляделся, затем двинулся к столу, накрытому белой накрахмаленной скатертью, на котором стоял никелированный прибор с солонкой и перечницей, подумал, взял солонку и вышел из столовой.– Ты приказал мне принести это? – спросил Абель, входя в кабинет.– Это солонка?– Солонка… – пожал плечами доктор.– Плохо, – вздохнул Волик. – Я просил вас принести перечницу..– Я же говорил – попроще, погрубее, – усмехнулся доктор. – Я тонких мыслей не улавливаю… Брось, Волик, все отлично! Просто я бессознательно сильно защищался. А может, и сознательно – в знак подсознательного протеста.– Все равно, получается, результат не чистый. Я же просил вас принести перечницу, а вы принесли солонку.– Да они же одинаковой формы, и крышечки одинаковые, обе хрустальные! – возразил доктор. – Ну хорошо, предположим, не совсем чисто… но это ноль целых три десятых процента неточности! Это такая мизерная неточность!– И все-таки неточность, – упорствовал Волик, и теперь он выглядел не беззащитным подростком, а решительным, непреклонным ученым. – Вы не против, если мы попробуем еще раз?– Извольте, пан Мессинг, готов до бесконечности, – вскинул руки Абель. – Приказывайте…И вновь Волик уставился на доктора расширившимися черными большущими глазами.– Готово…Абель закрыл глаза, подумал и снова медленно пошел из кабинета, открыл дверь, вышел. Волик напряженно смотрел ему в goalma.org вышел в коридор, постоял секунду, оглядываясь, и направился в прихожую. Остановился перед вешалкой, отделил от висящей одежды светлый плащ, достал из кармана перчатки, некоторое время думал, глядя на них, затем положил правую обратно в карман плаща и с левой перчаткой вернулся в кабинет.– Это? – поинтересовался Абель.– Какую вы взяли, правую или левую?– Левую. Что, опять ошибся?– Правильно… – расплылся в улыбке юноша.– Что и требовалось доказать! – Доктор подбросил перчатку к потолку, ловко поймал ее. – Вперед, солдаты! Поют нам трубы, и барабан зовет в поход!Волик обессиленно сел на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза. На его лбу выступила испарина, он поморщился от боли и пальцами дотронулся до висков. И будто сквозь вату услышал голос доктора:– Что такое, Вольф? Тебе плохо?– Ужасно болит голова…– Ну-ка… – Доктор подошел к Волику, стал пальцами массировать ему голову. – Ну как, так легче?– Да, спасибо… – едва слышно ответил Волик.– Да, пан Мессинг, за все на свете, к сожалению, приходится платить. А за такие способности – втройне… Я думаю, дружище, хватит с тебя этой кунсткамеры, хрустальных гробов и прочей чепухи. Тем более, что заработки совсем не те, на которые я рассчитывал. Что ты хочешь, Вольф, нищая страна, люди не могут больше платить за билеты, чем они платят. Разве нас с тобой это устраивает? Разве в этом смысл жизни?– А в чем же смысл жизни?– В победах! В славе! Наполеон Бонапарт знал это лучше всех! Что нам нищая Варшава?– Вы хотите ехать в Берлин? – спросил Волик, не открывая goalma.org-гм, простите, пан Мессинг, все время забываю, с кем имею дело. Да, дружище, мы поедем в Берлин! Вся европейская высшая элита обитает там! Художники! Литераторы! Артисты! Ученые!– Раньше вы говорили, все это находится в Париже, – улыбнулся Волик.– Ив Париже тоже! Но Берлин ближе! В Берлине любят представления! Любят театр! Любят необычных людей! А ты как раз и есть тот самый необычный человек. А если ты станешь знаменитым в Берлине, ты скоро станешь известным на весь мир!Доктор перестал массировать голову Волика, прошелся по кабинету и резко обернулся:– Ну что, решено? Мы с тобой, пан Мессинг, поедем в Берлин!– В Берлин?– А о чем я с тобой только что разговаривал? Ты не слышал? Ты спал, что ли, Вольф?– Я смотрел Берлин, – улыбнулся Волик. – И он мне понравился. Я видел большой зал, полный зрителей… освещенный огромными люстрами… я видел себя на сцене… в белом смокинге… Едем в Берлин, пан доктор.Польша, год, немецкая оккупация
К утру карета выехала к небольшой железнодорожной goalma.org Цельмейстер встрепенулся, достал из-под сиденья саквояж, открыл его и стал рыться внутри.– Что вы там ищете? – спросил goalma.org… – Цельмейстер вытащил из саквояжа несколько пачек ассигнаций. – Это деньги, друзья мои. Неизвестно, как дальше сложится, где мы окажемся и будем ли вместе… Возьмите, Лева. – И Цельмейстер протянул Кобаку две пачки. – Здесь в каждой пачке по двадцать тысяч марок.– Если вы так считаете… – смутился Кобак.– У вас же нет денег с собой?– Кое-какая мелочь есть…– Вот и goalma.org взял пачки, а Цельмейстер уже протягивал две пачки Мессингу:– Возьмите, Вольф. И спрячьте получше…– Зачем?– А мало ли что… На всякий поганый случай, – улыбнулся Цельмейстер. – В пальто под подкладку спрячьте. Прошу вас, Вольф, послушайтесь глупого goalma.orgг взял деньги, спрятал их в карман пальто.– Нет-нет, за подкладку, – запротестовал Цельмейстер. – Ну-ка снимайте goalma.orgг досадливо поморщился, но повиновался. Цельмейстер взял пальто, вывернул его, ловко надорвал вверху под карманом подкладку и запихнул туда пачки ассигнаций. Встряхнул пальто и вернул его goalma.org подъехали к станции. Небольшое деревянное строение с длинным рядом освещенных окон. Рядом водокачка, деревянный сарай-склад, конюшня с распахнутыми воротами. У входа в здание станции горел подслеповатый фонарь, его обтекало седое облако водяной goalma.org остановил. Путники выбрались наружу.– Держи, Янек. – Лева протянул кучеру деньги. – goalma.org пересчитал деньги, проговорил гулко:– Премного благодарен, пан.– Будь здоров, Янек… – Лева Кобак помахал ему рукой, кучер дернул вожжи, и карета медленно покатила.– Когда поезд до Варшавы? – спросил Цельмейстер железнодорожного служащего. – Или уже не ходят?– Ходят… Только когда он пройдет, сказать вам не могу, уважаемый пан, – ответил пожилой железнодорожник.И в это время в глубине дороги сверкнули фары и послышался треск моторов. Железнодорожник с тревогой посмотрел в ту сторону и обернулся к Цельмейстеру:– У вельможных панов есть документы?– Ну, есть, конечно… А для чего? Это кто едет? – спросил Цельмейстер.– Немцы. Патруль. Вам и документов не нужно – достаточно взглянуть на ваши лица, – сказал железнодорожник, посмотрев на Вольфа, Цельмейстера и Кобака. – Пойдемте со мной. Скорее. – И он быстро направился ко входу в станционное goalma.orgг, Цельмейстер и Кобак заторопились за ним. Они вошли в небольшой зал ожидания, где толпилось до полусотни человек. Железнодорожник подошел к дверце рядом с окошком кассы, вошел внутрь, и друзья проследовали за goalma.org трое прошли небольшую комнату с кроватью, столом и шкафом. Железнодорожник отодвинул в сторону большой деревянный щит с расписанием поездов и открыл потайную дверь, оклеенную теми же обоями, что и стены. Жестом он указал на черный просвет.…К станции подкатили три мотоцикла с немецкими автоматчиками. Пятеро автоматчиков попрыгали на землю и не спеша направились ко входу на goalma.org вошли в зал ожидания, оглядели толпу. Люди сидели или спали прямо на заплеванном, закиданном окурками и бумажками грязном полу. Из двери рядом с окошком кассы вышел железнодорожник, неуверенно отдал goalma.org напряженно смотрели на немцев. Один из них, с погонами унтера, поправил ремень висевшего на шее автомата, прошел к высокому мужчине и произнес отрывисто:– Аусвайс!Мужчина полез во внутренний карман пальто, вынул затрепанный паспорт с польским орлом на обложке. Унтер брезгливо взял паспорт, открыл, посмотрел и поднял взгляд на мужчину:– Юде?Мужчина даже не успел ответить. Двое автоматчиков подошли, взяли его под руки и повели к выходу. Унтер еще раз внимательно оглядел толпу, ткнул пальцем в грудь черноволосой женщине:– goalma.orgа достала из потрепанной, вышитой бисером сумочки паспорт и протянула унтеру, глядя на него черными глазами. Он так же брезгливо взял паспорт.В это время за стенами станции раздалась короткая автоматная очередь……Мессинг, Цельмейстер и Кобак, сидевшие в темноте потаенной каморки, разом вздрогнули.– Немцы… – прошептал Цельмейстер. – Хотел бы я знать, а кого они стреляют.– В поляков… – прошептал Лева Кобак.– В евреев… – поправил его Цельмейстер. – Боже мой. Боже мой, что творится…Мессинг поморщился, вздохнул и вновь закрыл глаза… Память услужливо осветила прошлое…Берлин, год
Большой зал был переполнен зрителями. Разодетые дамы и солидные господа тихо переговаривались, шикарные туалеты и фраки дополняли сверкающие колье и диадемы, ожерелья и огромные перстни. Дамы подносили к глазам лорнеты, разглядывая высокого черноволосого юношу в белом смокинге, стоявшего на сцене. Среди всех зрителей выделялись два человека среднего возраста, но не шикарными костюмами – этих людей знала в лицо почти вся Европа. Один – с густыми усами, тронутыми сединой, с большими залысинами над выпуклым большим лбом и веселым, насмешливым взглядом темных глаз. Другой – сухощавый, с жестким взглядом, похожий, скорее всего, на строгого учителя, который не дает спуску своим ученикам. Это были Альберт Эйнштейн и Зигмунд Фрейд.А еще в зале сидел франтоватого вида молодой человек лет тридцати, со щегольскими усиками, в клетчатом сером костюме. На безымянном пальце его правой руки сверкал большой золотой перстень с внушительным бриллиантом. Человек этот не сводил со сцены пристального взгляда, наполненного фанатичным, лихорадочным goalma.org-за кулис появился ассистент в темном костюме, подошел к самому краю сцены и громко произнес, четко и раздельно выговаривая каждое слово:– Дамы и господа, начинаем второе отделение нашего концерта. У господина Мессинга есть предложение к зрителям. Может быть, кто-нибудь из господ желает что-нибудь загадать? Какую-либо комбинацию цифр, слово. Загадавшего прошу выйти на goalma.org прокатился по залу, дамы и господа перешептывались, пожимали плечами, скептически улыбались.– Неужели совсем нет желающих? – спросил ассистент. – Смелее, господа!Доктор Абель притаился за кулисами, у края занавеса, и напряженно следил за поведением Вольфа Мессинга. Тот стоял неподвижно и смотрел в goalma.orgц с места поднялся толстяк средних лет и стал пробираться к проходу, затем твердым солдатским шагом пошел к сцене. По виду – настоящий бюргер, толстощекий, с усами а-ля кайзер Вильгельм. Он поднялся на сцену. Ассистент подошел к нему, поклонился и жестом попросил выйти на середину. Бюргер подошел и остановился, свирепо глядя на Вольфа, будто собирался вступить с ним в схватку. Даже кулаки сжал.– Как вас зовут? – громко и отчетливо, чтобы слышали зрители, спросил ассистент.– Курт Майер, бюргер, – решительно ответил толстощекий.– Вы загадали господину Мессингу свое желание? – громко спросил ассистент.– Да, загадал… – хриплым от волнения голосом произнес бюргер, не отрывая взгляда от Мессинга.– Прошу вас, повторите, пожалуйста, громче, чтобы все слышали, – попросил ассистент.– Загадал…– Прошу вас, господин goalma.org на секунду задумался, закрыв глаза, потом обвел взглядом зал и так же громко и отчетливо проговорил:– Господин Майер, вы загадали число тысяча восемьсот восемьдесят один. Могу только добавить, что это год вашего goalma.org Абель, стоявший за кулисами, улыбнулся и победно потряс в воздухе кулаком:– Вот так-то, пан Мессинг, молодец!– Господин Майер, вас удовлетворяет ответ господина Мессинга? – продолжал ассистент. – Это то самое число, которое вы загадали?Курт Майер молчал, словно на него напал столбняк. Выпучив глаза и открыв от изумления рот, он смотрел на Вольфа Мессинга и не мог выдавить из себя ни слова.– Господин Майер, – повторил ассистент, – вы можете ответить на мой вопрос? Господин Мессинг правильно назвал число, которое вы загадали?– Правильно… – прохрипел Майер, весь побагровев. – Но откуда он знает, что я в этот год родился?По залу прокатился смех, раздались аплодисменты. Однако несколько голосов в разных концах зала стали выкрикивать:– Да это явно подставное лицо!– Неужели можно так просто дурачить почтенную публику?!– Мошенничество и больше ничего!– Почему мошенничество? Блестящие способности фокусника. Я видел в Париже нечто подобное.– Как вы думаете, Зигмунд, это очередной ловкий фокусник или в его проделках что-то есть? – весело спросил Эйнштейн у своего спутника.– Думаю, обычный шарлатан… – прищурившись ответил Фрейд. – Но… молодой, красивый…– Но ведь он угадал число. И даже угадал, что это год рождения, – возразил Эйнштейн. – Или вы думаете, что это опять подставное лицо?– Почему бы и нет?– Многовато получается подставных лиц, – усмехнулся Эйнштейн. – А сами не хотите попробовать?– Ну вот еще… выставлять себя на всеобщее обозрение? Мне только этого не хватало, – поморщился goalma.org тем толстяк бюргер вернулся в зал на свое место, и все время, пока шел, он не уставал повторять, разводя руками:– Черт знает что, в самом деле! Откуда он узнал, что это мой год рождения?Франтоватый молодой человек с тонкими усиками продолжал не отрываясь смотреть на Вольфа Мессинга, потом достал из внутреннего кармана тонкий блокнотик, карандаш, что-то быстро записал.– Уважаемые господа! Может быть, есть еще желающие выйти к нам на сцену со своей загадкой? – громко спросил ассистент. – Не бойтесь и не стесняйтесь! Загадывайте любые мысли и пожелания! Прошу вас, смелее!И вдруг в зале поднялся Эйнштейн и стал медленно пробираться к проходу. Зрители смотрели на него, и по рядам поползли перешептывания, многие начали оборачиваться. Все отчетливее слышалось:– Эйнштейн… Неужели это Эйнштейн?.. Это сам Альберт Эйнштейн! Все газеты пишут о каком-то его колоссальном научном открытии! Но он такой молодой. Неужели тот самый? Да, да, он самый. Знаменитый физик? Да, да, знаменитый физик!Раздались хлопки, сначала редкие, одиночные, но с каждой секундой их становилось все больше и больше, и наконец загремели аплодисменты. Раздались выкрики:– Господину Эйнштейну ура!Эйнштейн поднялся на сцену – он выглядел явно смущенным, – поднял руку, призывая к тишине. Зал долго не мог успокоиться. Альберт Эйнштейн подошел к Вольфу и протянул руку. Они поздоровались. Эйнштейн громко сказал:– У меня есть одно желание. Можете приступать к делу.– Сам знаменитый господин Эйнштейн изъявил желание быть участником телепатического опыта Вольфа Мессинга! – подхватил ассистент. – Как вы понимаете, господа, господин Эйнштейн никак не может быть подставным лицом!Медленно стихали хлопки, зрители взволнованно ерзали в креслах, не спуская взгляда с Вольфа Мессинга. Тот тоже смотрел в зал и молчал. Пауза goalma.orgйн все так же весело глядел на Вольфа, потом улыбнулся, словно подбадривал его.– Чтобы выполнить ваше желание, мне нужно пройти в зал, – наконец нарушил молчание Вольф.– Извольте, – улыбнулся Эйнштейн. – Разве я вам запрещаю?Вольф спустился по ступенькам в зал и решительно пошел по проходу между креслами. Зрители с удвоенным любопытством следили за ним, сидевшие впереди поворачивали назад goalma.orgг дошел до седьмого ряда и стал пробираться вдоль кресел, то и дело приговаривая:– Простите, пожалуйста, позвольте пройти… Простите великодушно, разрешите пройти…Зрители вставали, освобождая проход и переглядываясь. Вольф добрался почти до середины ряда, остановился перед Зигмундом Фрейдом и уставился на него пронзительным взглядом черных глаз. Под этим пронизывающим взглядом Фрейду даже стало как-то не по себе.– Я вынужден попросить вас, господин Фрейд, достать из левого кармана вашего пиджака носовой платок.– Извольте… – Фрейд достал из левого кармана белый платок и подал его goalma.org взял платок, аккуратно сложил его и проговорил:– Благодарю вас. Кроме того, у вас есть золотые часы-луковица фирмы «Лонжин» на золотой цепочке. Вы не дадите их мне?Зрители, затаив дыхание, следили за происходящим. Дамы, сидевшие вдали, не отрывали от глаз лорнетов.– Извольте… – Глаза Фрейда расширились от удивления, он достал из кармашка жилетки часы-луковицу. отстегнул цепочку и протянул Вольфу.– Благодарю вас, господин Фрейд. – Мессинг взял часы и добавил: – Кроме этого, господин Эйнштейн просил передать вам «Ку-ку!»– Что? – не понял Фрейд.– Господин Эйнштейн просил передать вам «Куку!». Что это обозначает, я не знаю.– Ну что ж, я тоже благодарю вас, – усмехнулся goalma.org поклонился и стал медленно пробираться вдоль кресел обратно к проходу. По залу прокатились смешки, перешептывания. Зрители спрашивал у тех, кто был поближе :– Что он сказал?– Ку-ку.– Что такое «ку-ку»?– Это Эйнштейн мысленно приказал Мессингу передать Фрейду.– А этого господина зовут Фрейд?– Ну да, это Зигмунд Фрейд.– Тот самый знаменитый врач-психоаналитик?– Ну да!– Черт знает что! Он-то здесь что делает?Потом Вольф прошел к сцене, поднялся по ступенькам и подошел к Эйнштейну. Он протянул ему платок и часы и громко сказал:– Это и было вашим желанием, господин Эйнштейн?– Совершенно верно, господин Мессинг, – вы исполнили мое желание с потрясающей точностью. Мне остается только развести руками. – Эйнштейн улыбнулся, забирая часы и платок. Потом повернулся к залу, посмотрел в сторону Фрейда и помахал рукой с зажатыми в ней предметами: – Не беспокойся, Зигмунд, все у goalma.org грохнул от смеха и разразился аплодисментами. Вольф кланялся и блестящими от счастья глазами смотрел в зал. Франтоватый молодой человек в клетчатом костюме старался хлопать громче всех.– Ваши опыты замечательны, – перекрывая шум аплодисментов, сказал Эйнштейн. – Вы не согласились бы прийти ко мне в гости? Буду с нетерпением ждать. – И он протянул Вольфу визитку.– Благодарю вас. – Вольф взял карточку и долго жал Эйнштейну goalma.org Абель смотрел из-за кулис на Вольфа Мессинга и Эйштейна, и глаза его наполнялись слезами от счастья и гордости за мальчика. Одна из них медленно поползла по щеке. Доктор достал платок, утер глаза и громко высморкался.…А франтоватый молодой человек в клетчатом сером костюме продолжал хлопать и глядеть на сцену, на Вольфа Мессинга, и по лицу его блуждала хищная улыбка.Берлин, год
Они сидели в кабинете Эйнштейна – доктор Фрейд, доктор Абель, Вольф Мессинг и сам Эйнштейн. Фрейд был, как всегда, в черном сюртуке, жестко накрахмаленный воротник подпирал худую, жилистую, уже в морщинах шею. На Эйнштейне – белая рубашка с расстегнутым воротом и наброшенный на плечи толстый шерстяной goalma.org кабинета великого физика представляли собой сплошные стеллажи, плотно заставленные книгами. Письменный стол завален бумагами и научными goalma.org один стол находился у окна, и на нем расположились чашки с чаем, пузатый заварной чайник, дольки лимона в большой вазе, сахарница. За этим столом пили чай и беседовали.– А недавно получаю я письмо от одного пожилого еврея из Польши, – улыбаясь, весело рассказывал Эйнштейн. – «Господин Эйнштейн, что вы там пишете о теории относительности? Это же проще пареной репы, это же у нас в местечке все знают с молодых лет. Неужели из-за такой ерунды можно стать знаменитым и богатым? Такие сумасшедшие деньги! Я бы на вашем месте постыдился брать такие деньги за подобное шарлатанство. Не лучше ли раздать их бедным?»Все расхохотались, и Эйнштейн тоже.– А я думаю, этот человек, написавшийтебе письмо, тысячу раз прав, – насмешливо сказал Фрейд. – Твою теорию относительности ни пощупать, ни, тем более, увидеть нельзя. А вот покажи ему то, что вытворяет господин Мессинг, – он же с ума сойдет. Он падет ниц, как древний египтянин пред великим жрецом бога Ра.– Я могу вам сказать, господин Эйнштейн, – глядя на молодого ученого, произнес Вольф, – что в двадцать первом году ваша научная деятельность будет отмечена очень высокой международной наградой….– В двадцать первом? – весело переспросил Эйнштейн. – М-м-м… очень долго ждать. Вы не могли бы, юноша, устроить это дельце побыстрее? – и Эйнштейн засмеялся.– Он намекает тебе, что ты получишь Нобелевскую премию, – ехидно произнес Фрейд. – Только могу тебя заверить, что ни черта ты не получишь.– Это почему же? – обиделся Эйнштейн.– Потому что в двадцать первом Нобелевскую премию получу я, – сказал Фрейд, и оба разом goalma.org вежливо улыбнулся и сказал:– Я говорю вам правду, господин Эйнштейн.– Я готов пасть ниц перед господином Мессингом, – улыбнулся Эйнштейн. – И я согласен: моя теория относительности чистой воды шарлатанство в сравнении с вашими гипнозами и телепатиями. Натуральное колдовство! Знаете, что я думаю, дорогой Вольф? Просто необходимо создать лабораторию… да-да, специальную лабораторию по изучению ваших необычайных способностей. Чтобы там работали самые разные специалисты: врачи, гипнотизеры, парапсихологи… и даже маги, колдуны и прочее, прочее… Вас надо изучать, господин Мессинг. Вы сами-то знаете, кто вы? Откуда у вас это? Как это в вас работает?– Нет… – покачал головой Вольф.– Это мучает вас?– Часто – да…– Оставьте молодого человека в покое, – потребовал Фрейд.– Не мешайте, Зигмунд, – нервно махнул рукой Эйнштейн. – Я все-таки немножко ученый… молодой и глупый, но тем не менее.– Дорогой Вольф, вы не поможете мне отомстить Эйнштейну за его выходку на вашем представлении? – не отставал Фрейд. – Когда он отобрал у меня золотые часы и заставил вынуть всем на обозрение несвежий носовой goalma.org опять засмеялись, и Вольф ответил:– Я готов помочь вам.– Хорошо, – ехидно улыбнулся Фрейд. – Я сейчас загадаю желание, а вы его исполните. – Фрейд замолчал, закрыв глаза, потом сказал после паузы: – Всё. goalma.org внимательно посмотрел на него, широко улыбнулся и проговорил:– Право, не знаю, удобно ли это?– С другим человеком это, возможно, и было бы неудобно, но с моим другом Альбертом – вполне. Он же доказал, что все в мире относительно. Так что прочь сомнения, Вольф, и действуйте. Действуйте! – ответил Фрейд, сидя в кресле с закрытыми глазами.– Господин Эйнштейн, вы не скажете, где у вас можно взять пинцет? – спросил Вольф, поднимаясь из кресла.– Пинцет? – встревожился Эйнштейн. – Зачем вам пинцет?– Для того, чтобы исполнить желание господина goalma.org этих словах Фрейд зловеще усмехнулся.– Извольте, пинцет лежит на письменном столе. Кажется, в стакане для карандашей, – ответил goalma.org подошел к столу, нашел в стакане с карандашами пинцет и вернулся с ним к Эйнштейну.– Прошу прощения, господин Эйнштейн, но придется потерпеть. Будет немножко больно.– Больно? – вновь встрепенулся Эйнштейн. – Я очень плохо переношу боль. А при виде крови могу упасть в обморок, так что…– Успокойся, Альберт, крови не будет, – понизив голос, проговорил Фрейд. – А жаль…– Что вы там задумали? – с некоторой тревогой спросил Эйнштейн. – Вы ведете себя, как типичный маньяк-садист.– Мне лучше знать, как ведет себя маньяк-садист, – вновь зловеще осклабился Фрейд. – Я врач, психиатр. А вы… жалкая пародия на великого ученого.– Ну и черт с вами, – пробормотал Эйнштейн и закрыл глаза. – Делайте что хотите. Сопротивляться маньякам вдвойне опасно…Вольф наклонился к Эйнштейну и пинцетом ловко выдернул у него волосок из левого уса.– Ой! – вскрикнул Эйнштейн, хватаясь за усы. – Больно же, черт вас подери!– Прошу прощения, это не все… – сказал Вольф. – Я должен сделать это еще два раза.– Нет-нет, достаточно одного! – запротестовал Эйнштейн, закрывая ладонями усы. – Я полагаю, одного волоса из моих усов достаточно, чтобы удовлетворить чувство мести самого злобного маньяка… коим вы и являетесь, господин Фрейд…– Что ж, если вам так жалко двух волосиков из ваших усов, придется уступить, – вздохнул Фрейд. – Я бы на вашем месте на голове волосы берег – смотрите, совсем лысый.– Я очень лысый, потому что очень умный. Это мне так мешает жить, вы даже не представляете, как мне это мешает жить… – сокрушенно вздохнул Эйнштейн и спросил, глядя на Фрейда: – А вам, я вижу, хорошо и легко живется?– О да! – важно кивнул Фрейд. – Я лысеть не собираюсь…И тут все начали хохотать, показывая пальцами друг на друга. А Эйнштейн смеялся заливистее всех и даже в порыве озорства показал Фрейду язык, хлопая себя ладонями по коленям.…Когда они прощались, Альберт Эйнштейн обнял Вольфа за плечи и проговорил:– Дорогой юноша, вас ждет необыкновенная жизнь… и необыкновенное будущее. Я не обладаю вашими удивительными талантами, но могу с уверенностью предсказать это… – Эйнштейн похлопал Мессинга по плечу. – И если вдруг вам будет плохо, приходите ко мне. Чем смогу – помогу… Кстати, насчет такой лаборатории я постараюсь что-нибудь придумать. Не уверен, что скоро получится – для этого нужны деньги, – но буду стараться… и сразу вас извещу..Польша, год, немецкая оккупация
Двое немецких автоматчиков вернулись в зал ожидания, высокого черноволосого мужчины с ними не goalma.org посмотрел на паспорт, потом на черноглазую темноволосую женщину, усмехнулся и спросил:– Юде? – и еще произнес пару фраз на goalma.orgа не отвечала, с ужасом глядя на него. Унтер спрятал паспорт в карман кителя и сделал знак рукой. Автоматчики подошли к женщине, один взял ее под руку и повел к двери. Женщина не сопротивлялась, только один раз оглянулась на людей страшными черными goalma.org вышли, хлопнула дверь. Унтер остановился перед пожилым человеком в старом пальто и поношенной кепке, с улыбкой сказал:– goalma.orgйстер и Кобак напряженно прислушивались к тому, что делалось в зале ожидания. Мессинг сидел, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Неожиданно снова прогремела автоматная очередь. Мессинг вздрогнул и открыл глаза, спросил:– Опять стреляли? Или мне померещилось?– Стреляли, стреляли, успокойтесь, Вольф Григорьевич… – горько усмехнулся Цельмейстер. – Интересно, сколько нам еще придется здесь сидеть?– А вы хотите выйти подышать свежим воздухом? – поинтересовался Лева Кобак.– Я-то могу выйти, Лева, – парировал Цельмейстер. – Я на еврея совсем не похож, а вот вы… и документов спрашивать не надо, ваш нос – это нос Моисея, идущего по пустыне.– Прекратите, – резко оборвал их Мессинг. – Нашли время шутить…– А когда же шутить, Вольф, солнце мое? Когда в нас стрелять будут?– Послушайте, Питер, никогда не думал, что после стольких лет совместной жизни вы начнете мне надоедать, – пробурчал Мессинг.– Совместной? – спросил Цельмейстер. – Что вы имеете в виду?– Перестаньте паясничать. Если не прекратите, можете убираться ко всем чертям, – уже зло проговорил Мессинг. – Концертов и выступлений больше не будет… стало быть, и необходимость друг в друге отпала.– Благодарю тебя. Господи, наконец-то я стану свободным человеком, – пробормотал Цельмейстер. – Ни секунды больше не задержусь в этой проклятой, сумасшедшей Европе… В Америку, только в Америку!За стенами взревели мотоциклы, послышались громкие голоса, говорившие по-немецки, смех. Потом рев мотоциклов сделался громче, а затем стал быстро затихать.– Кажется, они уехали… – пробормотал Цельмейстер.– Тише, – прошептал Лева Кобак. – Сюда кто-то goalma.orgительно, за стенами послышались шаги, потом узкая дверца отворилась, в кромешной тьме образовалась полоска света, и в ней стал виден железнодорожник:– Выходите… Скоро поезд…Они вышли из своего убежища, прошли через комнату с кассиршей и оказались в зале ожидания. Цельмейстер достал несколько крупных купюр, протянул железнодорожнику:– Возьмите, пожалуйста. Не могу передать, как мы благодарны вам…– Благодарю, вельможных! пан. – Железнодорожник спрятал деньги в карман форменного кителя. – Я же пана Мессинга сразу узнал…– Вы его видели?– А как же! В позапрошлом году был в Варшаве… на его представлении был… каждый его фокус помню… Волшебник, да и только! – Железнодорожник довольно улыбался. – Неземной человек!– Как вы сказали? – вытаращил на него глаза Цельмейстер. – Неземной человек?– А как же? Самый что ни на есть… разве простой смертный такое делать сможет? goalma.orgйстер покосился на Мессинга и ничего не goalma.org вышли из здания станции и сразу увидели лежащих на земле у стены мужчину и женщину.– Пресвятая Дева Мария! – охнул железнодорожник, быстро пошел куда-то в сторону и исчез, свернув за угол дома.– Хуже зверей… – тихо проговорил Цельмейстер, глядя на убитых людей, потом глянул на Вольфа Мессинга: – Теперь вы понимаете, что в Варшаву ехать нельзя?– Куда нам еще можно ехать? – спросил Мессинг.– Да куда угодно. Я смогу договориться с нужными людьми, и нас переправят через Буг в Советский Союз. Сейчас это единственное место, где мы будем в безопасности. Поймите, Вольф, я говорю совершенно серьезно… Вас ищут. Вы, надеюсь, не забыли, что за вашу расчудесную голову Гитлер обещал сто тысяч марок? Да вас первый встречный опознает!– Я должен найти мать и братьев, – упрямо повторил Мессинг.– Вы уверены, что найдете их в Варшаве?– Я уверен, что они живы. Значит, я должен их найти.И в это время в туманной морозной дали послышался долгий гудок паровоза, предупреждавшего о своем goalma.org здания станции стали выходить люди, толпились на перроне. Многие оглядывались на мертвых мужчину и женщину, торопливо goalma.orgлся маслянисто-черный паровоз, пускавший клубы белого пара. И вновь он тонко, пронзительно загудел…Вена, год
Гостиничный номер состоял из нескольких комнат – большой гостиной, двух спален и кабинета с громадным камином. Две горничные и дежурный администратор внесли в гостиную большие букеты цветов и сложили их прямо на столе. Потом горничные расставили букеты по вазам и графинам, доставая их из большого застекленного буфета. Еще на столе стояли бокалы и бутылки шампанского. Некоторые бутылки были уже пусты.– Черт возьми, сколько можно приносить цветы? – спросил доктор Абель.– Там еще много, – ответил дежурный.– Ты стал знаменит, как Карузо или Шаляпин! – усмехнулся Абель и сказал администратору: – Хватит, хватит! Остальные заберите себе!– Но, repp Абель, нам их тоже некуда девать, – улыбнулся тот.– Дарите всем дамам, которые проживают в отеле! И достаточно, дайте нам побыть одним! Не беспокойте нас! – Доктор Абель буквально силой вытолкал из гостиной дежурного и горничных и захлопнул за ними тяжелую дубовую goalma.org, уставший, но счастливый, сидел в кресле, держа в руке бокал с goalma.org налил себе шампанского, поднял бокал:– Что-то вы, дружище, не пьете шампанское. Или не рады ошеломительному успеху?– Я не люблю спиртное… – слабо улыбнулся Вольф. – И без него голова болит.– Спиртное, голубчик, пьют не для того, чтобы болела голова, – назидательно произнес доктор Абель. – Спиртное пьют, чтобы испытать чувство радости! Чувство эйфории! Пьют, чтобы стряхать с души горести и тяготы каждодневной жизни! А голова болит – это уж, милейший, потом! Это называется похмелье! Впрочем, немцам это чувство незнакомо. И евреям тоже… Вот поляки или русские – это да! Они ужасно страдают от похмелья.– Почему же такое разделение?– Да потому, что у немцев и евреев срабатывает чувство самосохранения. А поляки и русские… у них этого чувства нет, бесстрашные народы – хлещут без всякой меры! Я бывал в Петербурге и Москве: Боже мой, как там пьют! Ведрами!– И шампанское? – улыбнулся Вольф.– Все что угодно! – Доктор осушил бокал с шампанским, почмокал губами от удовольствия. – Однако вкусно очень!Раздался стук в дверь, потом она медленно отворилась, и в гостиную уверенно вошел франтоватый молодой человек в клетчатом темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Однако дверь за ним не закрылась – в гостиную вошли еще двое плечистых молодых людей в темных костюмах и остановились на пороге.– Простите, господа, за внезапное вторжение. Могу ли я поговорить с господином Вольфом Мессингом? – Молодой человек, не дожидаясь ответа, шагнул ближе к Вольфу, сидевшему в кресле, чуть поклонился. – Прежде всего хочу вас еще раз от всего сердца поздравить с таким выдающимся успехом! Ваши способности феноменальны!– Послушайте, милейший, – остановил его доктор Абель. – Господин Мессинг никого не принимает! Разве администратор не сообщил вам об этом? И вообще, как вы прошли сюда?– Прошу прощения, с кем я разговариваю? – с той же радушной улыбкой спросил молодой человек.– Прежде я вас должен спросить, с кем я разговариваю, – нахмурился Абель.– Генрих Мария Канарис, коммивояжер. А это… – он указал на мрачных молодых людей у дверей, – мои работники.– Так вот, герр Канарис, потрудитесь сию же минуту покинуть номер… вместе со своими… гм-гм. работниками.– Ну зачем же так грубить, господин Абель? – продолжал улыбаться Генрих Канарис. – Я пришел поговорить о важном деле…Если уж вы знаете мое имя, то отвечу вам как можно вежливее. Господина Мессинга не интересуют ваши дела. И потрудитесь выйти. Иначе я вызову полицию.– Не надо полицию, доктор, – произнес Вольф и отпил глоток шампанского. – Я слушаю вас, господин Канарис. Что у вас за дело?Доктор Абель красноречиво развел руками и отошел в сторону. Канарис обернулся к своим людям и сделал едва заметный знак рукой. Оба молодых человека молча повернулись и вышли из номера, закрыв за собой дверь.– Я хотел бы поговорить наедине, господин Мессинг, если не возражаете, – сказал Канарис.– Возражаю. От этого человека у меня нет секретов, – ответил Вольф, снова отпил глоток шампанского и поморщился. – Говорите, пожалуйста…– Ну, что ж… – подумав, проговорил Канарис. – Прежде всего хочу еще раз поздравить вас. Ваши феноменальные способности вызвали у меня не только чувство безмерного восхищения, но вместе с тем невольно заставили задуматься… Вы так точно настраиваетесь на телепатическую волну любого человека, входите с ним в мысленный контакт, читаете его желания… – Канарис замолчал, внимательно глядя на Вольфа.– Я слушаю вас. Что дальше? – поторопил goalma.org Абель между тем подошел к столу и налил себе еще шампанского. Он отпил глоток, насмешливо разглядывая молодого человека по имени Генрих Канарис.– Но тут есть определенное взаимное стремление друг к другу. Ваш объект загадал желание и теперь ждет, когда вы настроитесь на него и прочитаете то, что он загадал. А если сделать это против воли объекта? Если вы видите человека и хотите узнать, о чем он думает, чего хочет в ближайшие, Допустим, час-полтора?– А объект этого не знает, – неожиданно продолжил Вольф. – Допустим, скачки… и я настраиваюсь на одного, другого… третьего жокея… и таким образом я могу выяснить, кто из них хочет ехать на победу, а кто не готов к этому… или сговорился с кем-нибудь и будет придерживать свою лошадь… А я, зная все это, смогу сделать верную ставку и сорвать куш. Об этом вы собирались рассказать мне, господин Канарис? По крайней мере такие мысли были у вас, когда вы шли goalma.org Канарис даже попятился, со страхом глядя на Вольфа Мессинга, и забормотал, смешавшись:– Я… мне, право, не по себе… еще я хотел рассказать вам про рулетку., и про карты… А вы действительно страшный человек, господин Мессинг: читать чужие мысли – это большой грех!– Еще больший грех иметь такие плохие, а сказать точнее, преступные мысли, – вставил доктор Абель. – Только что вы, господин Канарис, пытались втянуть господина Мессинга в преступные действия, и я могу заявить об этом в полицию.– Да-да, конечно… можете… – Генрих Канарис пришел в себя, отступил на шаг к двери. – А то, что вы выступаете со своими психологическими опытами, которые могут нанести психическую травму зрителю, а лицензии на подобные выступления у вас нет, – об этом вы тоже заявите в полицию? Или это вы предоставите сделать мне?– Какую травму? Что за чушь взбрела вам в голову? Я – врач! Широкого профиля! В том числе я практиковал и лечение психоанализом…Значит, эти разрекламированные концерты следует рассматривать как лечение? – усмехнулся Генрих Канарис. – Интересная получается картина, господа! Людей лечат, когда они об этом совсем не просили. Если через пару дней в газетах появятся статьи об этом, вы представляете, что начнется, господа? Вас сразу арестуют – в этом я даже не сомневаюсь. Но что потом начнется, а? Процесс века! Второе дело Дрейфуса! Вы действительно станете знаменитыми на весь мир! Ну уж на всю Европу – я просто ручаюсь!Генрих Канарис говорил и не отрывал хищного взгляда от доктора Абеля. Он увидел, как тот побледнел, как дрогнул в его руке бокал с шампанским и вино пролилось на goalma.org спохватился, взял себя в руки, медленно выпил глоток, оценивающе посмотрел на Канариса. И не сказал ни слова, хотя было видно, что он лихорадочно раздумывает.– Я вижу, вы серьезно восприняли мои слова и сможете сделать определенные… правильные выводы, – подчеркнул Генрих Канарис. – Поверьте, мое предложение весьма заманчиво. Сколько вы имеете гонораров за эти представления? И сколько вы сможете иметь, если примете мое предложение? Знаете, какие выигрыши бывают, когда первой приходит, допустим, темная лошадка? До сорока пяти тысяч марок за один выигрышный билет, господин доктор. До сорока пяти тысяч… В одном заезде. А за один игровой день происходит семь заездов. – Генрих Канарис выдержал паузу и добавил медленно и вкрадчиво: – Это золотое дно, господа… и, кстати, никакого криминала. Все чисто и недоказуемо. – Он опять улыбнулся. – Совершенно недоказуемо. У меня большая просьба к вам, господин Абель, и к вам, господин Мессинг: подумайте хорошенько. Я приду за ответом послезавтра, в это же время. Засим позвольте откланяться. – Молодой человек коротко кивнул по очереди Вольфу и Абелю и вышел из goalma.orgлась долгая тишина. Абель поставил недопитый бокал на стол, торопливо достал коробку с папиросами, закурил и медленно прошелся по гостиной, пуская длинные и густые струи дыма. Наконец проговорил:– Лицензии у нас действительно нет… действительно все может произойти так, как только сейчас говорил этот молодой мерзавец. До уголовного суда, думаю, дело не дойдет, но скандал может быть огромный. Как говорят русские, знать бы, где упасть, соломки подстелил бы.– Значит, нужно прекратить мои выступления, – решительно сказал Вольф.– Ты с ума сошел, Вольф! Ни в коем случае! Все только начинается! И как прекрасно начинается… Если бы не этот молодой негодяй… Пойми, Вольф, я нисколько не преувеличиваю. Тебе нужно развиваться, нужно углублять, совершенствовать свои уникальные способности. Вольф, это нужно не только для концертов, славы и денег. Это нужно для науки, ты понимаешь, Вольф? Я ведь веду записи всех выступлений, всех наших занятий… тренировок… – Доктор посмотрел на Мессинга лихорадочным, тревожным взглядом, он сильно волновался. – Гипноз… парапсихология… телепатия – эти явления так мало изучены… это бездна… Фрейд был глубоко прав, когда сказал, что за этим будущее… Человек не сможет управлять миром, не научившись управлять самим собой… Он не познает мира, не познав самого себя…– Вы думаете, это возможно?– Что именно? – не понял доктор Абель.– Познать самого себя… – уточнил Вольф. – Разве это кому-нибудь удавалось из живших ранее в этом мире?– Но человек всегда стремился к этому, – резко возразил доктор Абель. – Ибо это и есть стремление человека к истине… это есть стремление к Богу.. Иначе зачем Господь наделил тебя такими способностями? – Он подошел к Вольфу, наклонился и горячо зашептал на ухо: – Ты понимаешь меня?– От ваших слов мне становится страшно, доктор, – глядя в упор в глаза Абеля, ответил Вольф. – Неужели вы не видите, как я страдаю от своих способностей?– Вижу. Но ты такой, каким тебя создал Бог, и грешно проклинать свою судьбу… Надо жить…– Значит, нам надо уезжать из Берлина… из Германии, – подумав, сказал Вольф.– Конечно! – повеселел Абель. – Мы немедленно уедем! В Цюрих! В Париж! Куда желаете, пан Мессинг?– Куда-нибудь подальше… Вы знаете, доктор, меня все это время не покидают нехорошие предчувствия. – Глаза Вольфа почернели, он замолчал, глубоко задумавшись или, скорее, впадая в транс.– Что ж, предчувствия твои сбылись: появился этот мошенник и сорвал нам гастроли. Контракты на несколько месяцев вперед – хуже не придумаешь…– Нет, предчувствия другие – мне кажется, грядут страшные времена… Мне кажется, скоро будет война.В его черных глазах словно вспыхнули огни… они всплывали из самой глубины, озаряя лицо изнутри. В эти секунды он не видел ничего вокруг… он видел будущее…Доктор Абель несколько попятился в страхе, не в силах оторвать взгляда от лица goalma.org большой театральной тумбе пестрели афиши. И среди них выделялась одна: «ВОЛЬФ МЕССИНГ. СЕАНСЫ ТЕЛЕПАТИИ И ГИПНОЗА». Прохожие останавливались и goalma.orgшки бежали по улице с большими почтовыми сумками на ремнях через плечо, их крики разносились во все стороны:– Вольф Мессинг! Сеансы телепатии и гипноза! Предсказание будущего! Невиданный успех! Человек, который читает чужие мысли!Мальчишек охотно останавливали и раскупали у них газеты.И снова большой зал переполнен зрителями. На сцене – Вольф Мессинг и доктор Абель. Представление продолжается. Доктор что-то сказал, обращаясь к залу.. и на сцену вышел человек… Вольф Мессинг заговорил с ним, человек кивнул, соглашаясь, и на лице его отразилось неприкрытое удивление и даже некоторый страх. Он покачал головой и развел руками… Зал взорвался аплодисментами. Вольф и Абель поклонились. На сцену полетели цветы…А в зале, в гуще аплодирующих, находился франтоватый молодой человек Генрих Канарис. Он с улыбкой смотрел на Вольфа и с силой бил в ладоши. Вот взгляды их встретились, и Канарис весело подмигнул goalma.org на сцену вышли сразу двое зрителей. Вольф закрыл глаза и что-то мысленно приказал им… Возникла пауза… Зрители смотрели на сцену, затаив дыхание… И вот один зритель медленно подошел ко второму, взял его за руку, не очень ловко вытащил из рукава рубашки золотую запонку и отнес ее Вольфу. Потом возвратился к своему партнеру, снял свой галстук и надел ему на goalma.org снова взорвался аплодисментами. Доктор Абель что-то проговорил, пытаясь перекрыть шум и поднимая вверх руки, а потом жестом указал на Вольфа Мессинга…***
Вольф Мессинг сидел в кабинете за письменным столом. Напротив него на стуле пристроилась пожилая женщина. Она часто сморкалась в измятый, мокрый платок. Вольф внимательно изучил фотографию, которую держал в руках, потом посмотрел на женщину и медленно сказал:– Успокойтесь, фрау Грасс, ваш муж жив и здоров. Он в Америке. Он много работает…– Но уже год от него нет вестей, – всхлипнула женщина и приложила платок к глазам. – Ни одного письма… Он всегда был такой внимательный. Он обещал немедленно вызвать нас в Америку, как только устроится.– Он нашел работу, смею вас уверить, – спокойно ответил Вольф. – И скоро вы получите от него известие.– Правда? – Лицо женщины преобразилось, она с надеждой поглядела на Вольфа. – А когда будет это известие? У меня двое детей, герр Мессинг… Я совсем измучилась – так трудно их прокормить…– Дела у него пошли хорошо. Скоро он даст знать о себе… – повторил Вольф.– Скоро? А когда скоро? – настойчиво допытывалась женщина, продолжая прикладывать платок к глазам.– Через две недели… – помолчав, проговорил Мессинг и вновь повторил уже уверенно: – Да, через две недели.– Через две недели? – переспросила женщина и робко улыбнулась.– Да, через две недели, – заверил Мессинг и тоже улыбнулся.– Благодарю вас, герр Мессинг. – Женщина поднялась со стула, открыла сумочку, которую до этого держала на коленях, стала рыться в ней, бормоча: – Я не могу много заплатить вам, герр Мессинг… это все, что у меня есть.– Оставьте это. Я не возьму с вас денег. Только одна просьба: когда получите известие от мужа, сообщите об этом мне.– Конечно, герр Мессинг. – Женщина защелкнула сумочку и попятилась к двери. – Вы будете первый, кто об этом узнает… Еще раз примите сердечные благодарности…Близился полдень. Мглистое пасмурное небо едва пропускало солнечные лучи. На тихой узкой улочке в пригороде, у старого двухэтажного дома, толпились с десяток журналистов в котелках, легких пальто, некоторые в одних пиджаках. Многие курили папиросы с длинными мундштуками. Один, в клетчатом пиджаке и такой же клетчатой кепке, надвинутой на глаза, установил на треноге большой ящик фотоаппарата и сосредоточенно возился с ним. Журналист с папиросой во рту достал из кармана жилетки часы, щелкнул крышкой:– Однако без десяти полдень, а почты все нет, господа.– Привезет ли почтальон письмо, вот что меня больше всего интересует, – проговорил второй.– Господа, если письма не будет, я разгромлю этого шарлатана в завтрашнем номере, – сказал третий репортер, дымя папиросой. – Я наконец доберусь до него!– Отто, ЧТО вы возитесь со своей бандурой? Надеетесь снять обезумевшую от счастья фрау Грасс с письмом в руках?– Надеюсь, – коротко ответил фотограф в клетчатой кепке. – Послушайте, господин Вернер, отойдите от дверей – из-за вас ничего не будет видно.В это время в глубине улицы показалась почтовая карета. Почтальон, толстяк в форменном темно-синем мундире с блестящими медными пуговицами и форменной же фуражке правил лошадью, сидя на козлах.– Господин Штрумпф! – хором закричали репортеры. – Что вы везете фрау Грасс?Господин Штрумпф принял важный вид и не ответил, словно не слышал вопроса. Лошадь остановилась точно напротив подъезда, украшенного дырявым жестяным навесом. Почтальон Штрумпф медленно слез с козел, не обращая внимания на журналистов, открыл дверцу кареты, покопался в почтовой сумке, достал оттуда желтый, с сургучной печатью конверт и торжественно прошествовал к входной двери.– Неужели это письмо для фрау Грасс? – спросил репортер с папиросой.– Да, – коротко ответил почтальон.– Оно из Америки?– Да, – последовал такой же короткий ответ.– Эй, Штрумпф, остановись-ка! – зычно произнес goalma.orgк Штрумпф послушно остановился и приосанился. Перед собой на уровне груди он держал желтый goalma.orgул магний, поднялось облако дыма. Фотограф разогнулся от ящика, довольно улыбнулся:– Эй, Штрумпф, тебя хорошо снимать! Ты такой большой!Штрумпф тоже улыбнулся и вошел в подъезд. Репортеры с шумом бросились за ним.В квартиру фрау Грасс они ворвались лишь тогда, когда она уже прочитала письмо. Рядом с ней стояли два подростка, а женщина возбужденно говорила, и слезы текли у нее по щекам.– Он жив! Он пишет, что скоро вышлет нам деньги на дорогу! У него там свое дело! Мы поедем в Америку.. – Фрау Грасс всхлипнула и заплакала в goalma.org стали обнимать ее и успокаивать.И в это время раздался грубый голос фотографа:– Ну-ка, посторонитесь!Он внес в комнату треногу с тяжелым ящиком, которые держал на плече, поставил на пол, раздвинул опоры треноги и склонился к ящику, блестевшему глазом-объективом.– Фрау Грасс! Я должен запечатлеть вас. Завтра вы увидите себя и своих счастливых детей в газете!
Польша, год, немецкая оккупация
Они ехали в полупустом вагоне. Бедно одетые пассажиры сидели тихо, старались не смотреть никому в глаза. И они тоже не глядели друг на друга. Мессинг и Цельмеистер устроились один напротив другого, Лева Кобак – рядом с Цельмейстером. Рядом с ними на лавках – пожилой человек в плаще и шляпе и две пожилые женщины. Мессинг все так же дремал, прикрыв глаза. Питер Цельмеистер поднял голову и долго, пристально смотрел на него. Потом с натянутой улыбкой спросил:– Вольф, о чем ты все время думаешь? Так много думать опасно для здоровья. Это еще мой дедушка говорил. А он понимал в жизни побольше нашего и потому прожил сто два года.– Я не думаю, я вспоминаю, – не открывая глаз, ответил Мессинг.Вена, год
Мессинг заканчивал завтрак в гостиной, когда вошел доктор Абель с пачкой газет.– Доктор, простите, так хотел есть, что начал завтрак без вас, – извинился Мессинг, привстав из-за стола.– Пустяки, Вольф! Я выпью только кофе. – Доктор бросил на стол пачку газет. – Читайте, герр Мессинг! Фрау Грасс получила письмо ровно через две недели, как ты и предсказал, и теперь ждет денег от мужа, чтобы ехать в Америку! Вена и вся Австрия снова потрясены! Почитайте, почитайте.– Не буду, – нахмурился Вольф. – Мне эта шумиха порядком надоела.– Нехорошо, Вольф! Я понимаю, слава, конечно, утомительна, но ее надо воспринимать с достоинством и уметь получать от этого удовольствие.– Сомнительное удовольствие.– Эти сомнительные удовольствия, герр Мессинг, для вас только начинаются, – усмехнулся Абель, поднимая чашку с кофе и отпивая глоток. – Ч-черт, кофе совсем остыл…По улицам Вены бежали мальчишки с газетными сумками через плечо. Крики оглашали утренний воздух:– Россия объявила войну Австро-Венгрии! Германия объявила войну России! Война! Война! Выступление кайзера Вильгельма! Война!
14 августа года началась Первая мировая война… БЕРЛИН. Кайзер Вильгельм выступает перед войсками, отправляющимися на Восточный фронт. Его окружают генералы в парадных мундирах, касках с шишаками… Полки солдат маршируют по площади… по улицам Берлина, Толпы разодетых дамочек и бюргеров, визжа от восторга, приветствуют своих защитников… под ноги солдатам и офицерам летят цветы. Офицеры улыбаются, отдают честь… Упряжки тяжелых, мощных лошадей тянут пушки… ВЕНА. Император Франц-Иосиф напутствует армию… полки солдат проходят по улицам… и снова восторженные толпы обывателей, провожающих войска на смерть… цветы под солдатскими сапогами… улыбающиеся офицеры… ПЕТЕРБУРГ. Николай II в парадном мундире с саблей на боку… Свита в белых мундирах и белых перчатках, сверкают золотые погоны и аксельбанты… Перед императором проходит гвардия… рысят казачьи сотни… кавалерия… Генералы в белых мундирах, их грудь украшают ордена… Солдаты маршируют по площади, по Невскому проспекту… И та же беснующаяся экзальтированная толпа – женщины в шляпках, господа в черных сюртуках и белых рубахах… Все охвачены патриотическим, смахивающим на безумие восторгом…Они завтракали в молчании. Ели яичницу и сосиски, пили чай из белых пузатых чашек с розовыми цветами. За столом сидели втроем – Вольф, доктор Абель и его помощник Лев Кобак. Кроме чая на столе стояли никелированный кофейник, небольшие чашки с кофе и молочник. На краю стола – полуразвернутые газеты, их недавно просматривали.– Лева, подайте, пожалуйста, кофейник, – попросил Абель. – Хочу попробовать, как наша новая хозяйка варит кофе…Кобак молча передал кофейник и молочник доктору. Тот налил в чашку кофе, добавил молока, отпил глоток, причмокнул и заговорил:– Так, дорогие мои коллеги и компаньоны, вой на разворачивается по всей Европе, и скоро кровь польется реками…– А кто победит, по-вашему? – осторожно спросил Кобак. – Антанта или Тройственный союз?– Лева, мне совершенно наплевать, кто победит – скривил губы доктор Абель. – В любом случае будут сотни тысяч убитых… А не лучше ли спросить нашего дорогого Вольфа… что он видит?– Будут миллионы убитых… – после паузы ответил Мессинг. – Ужасно, что будет…– Кто же победит, Вольф? – нетерпеливо пере спросил Абель.– Антанта… – вновь после паузы ответил Мессинг. Он походил на художника – в те времена именно они носили длинные, почти до плеч, волосы, тонкие подстриженные бородки и усы. Ко у Вольфа не было бородки и усов – только густые длинные черные волосы.– И когда же это случится, господин Мессинг? – вновь спросил goalma.org долго смотрел в окно, наконец произнес:– В семнадцатом… нет, в восемнадцатом году…– Даже не могу представить, какая страшная будет бойня, – покачал головой Абель.
Вена, год
В кабинет Мессинга заглянул молодой человек и негромко сказал:– Посетитель к вам, Вольф Григорьевич.– Проси, проси…– Позвольте представиться: Ганс Швебер, коммивояжер. – Снимая кепку, в комнату вошел мужчина лет пятидесяти, в пиджаке, штанах-галифе и высоких сапогах. – Мне посоветовали обратиться к вам, герр Мессинг, потому как я в большой тревоге: письмо от сына получил месяц назад, сказал, что едет домой, а его все нет и нет. А из Марселя дороги самое большее неделя… Вот, может, посмотрите? Говорят, вы большой мастак на эти дела. – И Швебер положил на стол письмо в конверте, присел в кресло напротив стола.– На какие дела? – чуть улыбнулся Мессинг.– Ну, это… – несколько растерялся Ганс Швебер. – Увидеть через время… или как это еще сказать? Через расстояние? Ну, не знаю, вам виднее… – совсем смешался коммивояжер.– Увидеть через время? – переспросил Мессинг, разворачивая конверт. – goalma.org долго читал строки письма… дочитывал до конца и возвращался к началу. Лицо его сделалось напряженным, и черные глаза вновь расширились. Потом он положил письмо, встал из-за стола и отошел к окну. Он смотрел в окно, а за спиной с нарастающей тревогой звучал голос коммивояжера Швебера:– Понимаете, repp Мессинг, три года назад скончалась моя супруга от сердечного приступа, а в прошлом году умерла дочь Марта от воспаления легких. Сын – все, что осталось у меня. Когда умерла Марта, я стал звать сына домой… и вот наконец получил от него письмо. Но в нем он пишет о том, что скоро вернется, а его все нет и нет. Право, мне стало не по себе…Мессинг вернулся к столу, вновь стал читать письмо, наморщил лоб. Потом положил письмо на стол, пальцами стиснул виски и закрыл глаза. Господин Швебер со страхом наблюдал за ним.– Должен вас огорчить, господин Швебер, – наконец глухим голосом заговорил Мессинг. – Ваш сын не приедет… вы напрасно его ждете…– Что? – перебил Швебер. – Как это не приедет? Он же пишет, что собирается домой. Как вы можете так говорить? У вас же в руках письмо.– Это почерк мертвого человека… – с трудом выдавил из себя Мессинг.– Как мертвого? Вы хотите сказать, что… что вы хотите сказать?– Только то, что я сказал, господин Швебер. Поверьте, мне очень тяжело говорить вам это, но… письмо написано человеком, который… теперь уже goalma.org вскочил, схватил со стола письмо, конверт, с ненавистью посмотрел на Мессинга:– Грязный шарлатан, ты заплатишь мне за это… Грязная жидовская морда! Всех вас на виселицу! – Швебер потряс сжатым кулаком и почти выбежал из кабинета, топоча goalma.orgг грустно смотрел ему вслед. Потом проглотил ком в горле, в глазах его блеснули слезы. Вошедший в кабинет Абель успел заметить этот блеск и мягко проговорил:– К этому надо быть готовым, друг мой Вольф.– К чему? – спросил Вольф, отворачивая лицо.– Вас еще не раз назовут жидом и грязным шарлатаном…– И что вы делаете, когда вас так называют? – спросил после паузы Мессинг.– Представьте себе – ни-че-го… – улыбнулся Абель. – Ибо что я могу сделать? Ударить в ответ? Или выругаться? Разве это поможет чему-либо? Разве я не перестану быть грязной жидовской мордой?– Я не понимаю вас, доктор… пытаюсь понять и не понимаю… – нахмурился Мессинг.– И не надо, не напрягайтесь, Вольф… все равно не поймете. Об одном только прошу: отнеситесь к этому со спокойствием Спинозы… или Альберта Эйнштейна… И учтите, коллега, идет война… сердца людские наполняются злобой все больше и больше… Вы заметили, как пустеют залы? Закрываются театры… музеи… Кстати, вы хоть знаете, что мы зарабатываем все меньше и меньше?– Вы мне ничего не говорили об этом, доктор.– Господин Кобак вам не докладывал? – удивился Абель.– Н-нет, он тоже ничего не говорил.– И вы ни о чем не догадывались, когда видели полупустые залы?– Я как раз думал, что именно в это тревожное время люди и будут приходить, чтобы удивляться… узнавать о будущем…– Дорогой мой романтик, у людей нет денег, чтобы покупать билеты на ваши концерты, – укоризненно произнес доктор Абель. – Каким же слепым вы иногда бываете…Вена, месяц спустя
Поздним вечером после представления Абель и Мессинг вышли из служебного подъезда театра. Доктор Абель дымил сигарой.– Ну что, дорогой мой, неужели созерцание полупустого зала не навело вас на некоторые мысли? – спросил Абель. – Люди нищают… придется снизить цены на билеты… и притом значительно…– Что ж, снижайте.– И тогда придется расстаться с комфортабельной жизнью. А вы… простите, а мы к ней привыкли, – усмехнулся доктор.– Есть русская пословица: по одежке протягивай ножки, – ответил Мессинг.– Мудрая пословица, но меня она не goalma.org они спустились по лестнице и ступили на тротуар, освещенный в этом месте газовым фонарем, как к ним быстро подошли двое. В одном Мессинг узнал пожилого немца Швебера, который обозвал Мессинга грязным жидом, второй был намного моложе, высокий и плечистый, в шляпе и дорогом шерстяном пальто, под которым виднелись белый воротничок и галстук. Чем-то он неуловимо напоминал самого Швебера.– Господин Мессинг, мы долго ждали вас… Дело в том, что… я пришел попросить у вас прощения… – с ходу быстро заговорил Швебер.– Неожиданное желание… даже для меня, – усмехнулся goalma.org Абель пыхнул дымом и вынул сигару изо рта.– Нет-нет, господин Мессинг, я совершенно искренне приношу вам свои извинения. Вот смотрите: это мой сын. Он приехал живой и здоровый. Я счастлив, господин Мессинг!– Значит, я ошибся… – нахмурился Вольф. – Зачем же тогда извинения? Или вы извиняетесь, что назвали меня грязным жидом?– И за это тоже приношу самые искренние извинения. Но вы не ошиблись, господин Мессинг, вы не ошиблись! Вы действительно волшебник! Письмо писал не мой сын, а его приятель, понимаете? – Господин Швебер торжествующе улыбался. – Курт был очень занят и попросил его написать письмо, чтобы успеть отправить его утренней почтой. Приятель написал, а вечером он утонул…– Утонул? – удивленно переспросил Вольф.– Вот именно, утонул! – почти с ликованием воскликнул Швебер. – Поэтому вы и сказали, что письмо написано мертвым человеком! Вы просто провидец, господин Мессинг! Что ты молчишь, Курт? – Швебер глянул на сына. – Скажи что-нибудь! Тебе выпало счастье увидеть великого человека!– Я счастлив, господин Мессинг… – чуть поклонился Курт. – Я сперва не поверил отцу, но потом… это просто похоже на чудо… Благодарю вас, господин Мессинг. Надеюсь, отец хорошо заплатил вам? Он человек… довольно прижимистый, так что я готов выписать чек на любую сумму.. – С этими словами Курт достал из пиджака чековую книжку и карандаш, быстро написал сумму, затем вырвал листок из книжки и протянул его Вольфу.– Теперь я поверил в искренность ваших слов, – усмехнулся доктор Абель и вновь пыхнул дымом.– Благодарю вас, – улыбнулся Вольф, принимая чек.– Вас подвезти? – спросил Курт и указал на экипаж, стоявший у обочины тротуара.– Благодарю вас. Мы пройдемся – нам недалеко, – ответил Вольф.– Еще раз позвольте от всего сердца поблагодарить вас, – улыбнулся Курт. – Пойдем, отец…Они неторопливо пошли к экипажу Доктор Абель хмыкнул:– Напрасно вы отказались. Нам совсем не близко идти. Прокатились бы с ветерком…Битва на Сомме… Окопы, где располагаются французские и английские солдаты и офицеры… Пулеметы, захлебываясь, ведут огонь по противнику…. Батарея орудий стреляет… Усатый офицер дает команду «Огонь.»… Разрывы снарядов… Солдаты, припое к земле, ползут сквозь ряды порванной колючей проволоки… Немецкие окопы… та же картина: строчат пулеметы… Черные смерчи взрывов… Поля, усеянные трупами… На фронтах Первой мировой войны продолжаются ожесточенные сражения противоборствующих сторон… Восточный фронт – лавина казаков летит в атаку… сверкают над головами шашки… застыли пики, выставленные вперед, лошадиные морды в пене… комья земли вздымаются от взрывов… кругом трупы людей и лошадей… Русские армии под командованием генерала Брусилова осуществили огромный прорыв на австро-венгерском фронте…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Париж, год
Представления шли в огромном зале одного из знаменитых парижских ресторанов. За столиками, изобиловавшими всяческими яствами – вино, закуски, фрукты, – сидели богатые посетители, господа и дамы в вечерних goalma.org располагалась в дальнем конце ресторана. Под фривольную опереточную мелодию на сцену выходил артист, разодетый под миллионера. Блестящий фрак, цилиндр, пальцы в перстнях, толстая золотая цепь от золотых часов, висящая поперек большого живота, запонки с огромными бриллиантами. Громкий голос из-за кулис сопровождал выступление:– Мсье Жак – известный миллионер! Мсье Жак вышел вечером погулять по Елисейским Полям, за быв, что в наше тревожное время опасно прогуливаться goalma.org же из-за занавеса появились злые разбойники. Они набросились на бедного мсье Жака и после короткой борьбы связали его, театрально размачивая огромными ножами. Потом несчастного миллионера ограбили, вытащив у него из карманов бумажник с деньгами, часы и разные goalma.org размалеванные разбойники, в надвинутых на глаза шляпах, с ужасными ножами и револьверами. прошлись между столиками и раздали смеющимся посетителям драгоценности, часы, портсигар, бриллиантовые запонки, перстни, снятые с пальцев. Достали из бумажника купюры разногодостоинства и тоже раздали самым разным посетителям за столиками. И каждый из разбойников, отдавая мужчинам и женщинам какую-нибудь драгоценность или деньги, негромко приговаривал:– Спрячьте это где захотите, только одна просьба: не выносите из goalma.orgтели, смеясь и весело переговариваясь друг с другом, спрятали деньги и драгоценности.И вот на сцене появился «сыщик» Вольф Мессинг. Голос из-за сцены сообщил, что миллионер заявил в полицию об ограблении и полиция прислала знаменитого сыщика Вольфа Мессинга, чтобы он нашел драгоценности, отнятые goalma.org мало походил на сыщика. В темном сюртуке, с черными волосами до плеч, в котелке, он выглядел, как вылитый художник с Монмартра или бродячий поэт-музыкант. Зрители с интересом разглядывали его, многие самодовольно улыбались, уверенные, что их тайник он уж точно не goalma.org медленно ходил между столиками, задумчиво поглядывая то на одного, то на другого посетителя… улыбался дамам, приподнимая черный котелок. И вдруг он остановился у одного столика и вежливо сказал:– Простите, мадемуазель, не будете ли вы столь любезны достать из вашего бюстгальтера бриллиантовые запонки?Мадемуазель смутилась, удивилась, но затем изящным жестом под аплодисменты присутствующих извлекла запонки из бюстгальтера. Однако среди смеха и одобрительных хлопков послышались и другие голоса:– Наверняка эта дама подставная… она с ним работает…Вольф пошел дальше, миновал пару столиков и вдруг остановился у третьего и произнес с полупоклоном:– Простите, мсье, не достанете ли вы из кармана панталон три купюры достоинством в пятьдесят goalma.orgа восхищенно покачал головой и действительно вынул из кармана брюк три купюры. И снова раздались goalma.org своей привычке, доктор Абель наблюдал за происходящим в зале из-за занавеса, прикусив мундштук погасшей папиросы, улыбался, хмурился и снова улыбался.– Простите, мсье, но вам придется дать распоряжение официанту, чтобы он принес золотые часы из кухни, где он их спрятал.– А где он их там спрятал? – спросил посетитель, goalma.orgнт уже подошел, и Вольф обратился уже к нему:– Вы их спрятали в правом ботинке в шкафчике, где висит ваша одежда.– Правильно… – Официант расплылся в улыбке. – В правый ботинок я их и положил.– Несите сюда часы, – велел Вольф Мессинг. – Побыстрее, пожалуйста…Официант исчез, а Вольф направился еще к одному столику и объявил с изящным полупоклоном:– Два золотых луидора, которые вам дали, вы, мсье, передали вон тому господину за соседним столиком, а тот в свою очередь передал эти два луидора… – Вольф огляделся, прошел к самому дальнему столику и вновь поклонился: – Мадемуазель, будьте столь любезны отдать мне два луидора. Вы положили их вот в эту вазочку с мороженым.– Браво! Шарман! Браво! – засмеялась полуголая красавица и в порыве чувств кинулась Вольфу на шею, поцеловала в щеку, успев при этом прошептать на ухо: – Господин Мессинг, у вас ведь есть свободное от ваших безумных представлений время? Буду счастлива, если мы увидимся наедине… – Полуобнаженная красавица едва уловимым движением сунула в нагрудный карман сюртука Мессинга маленькую визитную карточку и вновь шепнула: – Буду ждать и надеяться… – Затем она выпрямилась, поклонилась всему залу, потом обратилась к своему спутнику – чопорному господину средних лет в темном фраке с белой гвоздикой в лацкане: – Ты не сердишься, дорогой, что я уделила так много внимания этому чародею? Он того заслуживает…Господин улыбнулся и кивнул в знак согласия, продолжая хлопать.И пока зал аплодировал, официант ложечкой выудил из вазочки с растаявшим мороженым золотые монеты и показал их всему залу.В это время появился официант с золотыми часами и с поклоном вручил их Вольфу Мессингу. Зал зааплодировал еще громче, многие вставали из-за столиков, продолжая goalma.orgг во все стороны раскланивался публике и вдруг во время очередного поклона он встретился глазами с господином Канарисом. Тот, как и все, бил в ладоши и улыбался Мессингу, даже подмигнул пару раз. Мессинг тоже улыбнулся и поклонился отдельно Канарису. А Канарис, казалось, расцвел от счастья и в свою очередь поклонился Мессингу, прикладывая руку к сердцу. Потом взял со своего столика бокал с вином, высоко поднял его, отсалютовал Мессингу и стал медленно пить. Зал взорвался новыми аплодисментами.***
Вся комната и коридор перед кабинетом Мессинга были заполнены людьми – главным образом пожилыми дамами и молодыми женщинами. Они сидели на стульях вдоль стены, некоторые стояли, и вид у всех был goalma.org Кобак, расположившись за небольшим столиком у двери в кабинет, что-то писал в пухлую конторскую тетрадь. Из кабинета, забыв притворить за собой дверь, вышла женщина. Слезы текли по ее щекам, она утирала их мокрым платком и комкала в другой руке исписанные листки. Она прошла мимо ряда посетителей, продолжая беззвучно плакать, и все женщины с молчаливым состраданием и нескрываемым ужасом проводили ее goalma.org Кобак встрепенулся, проговорил:– Следующий, пожалуйста. Вы, мадам? Будьте любезны, goalma.orgх лет дама, в простеньком платье и скромной соломенной шляпке, поднялась со стула и направилась к двери в goalma.org Мессинг сидел за столом, лицом к двери. Усилием воли он попытался прогнать с лица горечь и усталость.– Здравствуйте, мсье Мессинг, – войдя, поздоровалась женщина. – Меня зовут Лили Пуатье. Вот фотография моего сына. Он на фронте с марта прошлого года. Он регулярно писал, но вот уже четыре месяца нет ни одного письма. Я очень волнуюсь, мсье Мессинг. Может, вы сможете мне помочь… – Она положила на стол фотографию молодого goalma.org сильно потер ладонями лицо и взял фотографию. Долго смотрел. Потом перевел взгляд на посетительницу, затем снова стал смотреть на фотографию. Затем положил ее на край стола поближе к женщине, резко встал, отошел к окну и проговорил оттуда глухим измученным голосом:– Простите, мадам Пуатье, но я вынужден сообщить вам тяжелое известие: вашего сына нет в живых.– Его убили? – упавшим голосом спросила женщина.– Не знаю… его нет в живых… Наверное, убили… на войне ведь убивают…– Благодарю вас, мсье Мессинг. – Мадам Пуатье взяла фотографию, спрятала ее в небольшую расшитую бисером сумочку и встала. И вдруг резко пошатнулась и чуть не упала, но успела ухватиться рукой за спинку стула.– Вам плохо? – резко повернулся к ней Мессинг и бросился поддержать женщину, но она усилием воли устояла на ногах и строго проговорила:– Благодарю вас… не надо ничего… я сама… – и медленно пошла к goalma.org смотрел ей вслед, и смертная мука отражалась на его лице. Мадам Пуатье вышла, но через секунду дверь отворилась и в кабинет решительно шагнул доктор Абель:– Ты посмотри на себя – это черт знает что такое! – со злостью заговорил он. – Ты изматываешь себя до последней степени! Завтра выступление – как ты будешь вести представление, ты подумал? Ты же свалишься, и дело кончится больницей, Вольф! А представление? Если полетит контракт, знаешь, какую придется платить неустойку?– Я не могу им отказать, как ты не понимаешь этого, а еще доктор, – устало возразил Мессинг. – У людей горе…Ты выгляни из кабинета, посмотри, сколько их там сидит. И очередь не уменьшается, к вечеру она будет в два раза больше! Ты же с ума сойдешь от такой работы! А если ошибешься? Они же тебя растерзают – никакая полиция не защитит. Ведь вероятность ошибки при таком количестве объектов будет возрастать с каждым днем. Ты что, не понимаешь этого? Ты знаешь, сколько денег ушло на оплату твоей учебы у разных профессоров? У Владычко, Регенсбурга, Орловского, подумай! А ты работаешь бесплатно – дурацкое благородство! Ты хоть знаешь, что все страшно дорожает?– Что дорожает? – испуганно спросил Вольф.– Все, черт бы тебя побрал! Хлеб! Мясо! Кофе! Овощи! Молоко! А гонорары наши мизерные, неужели ты этого не понимаешь? – Абель оперся руками о стол, глядя Вольфу в глаза. – Тебе надо отдохнуть, Вольф. Иначе твои способности начнут сходить на нет… ты будешь работать все хуже и хуже… Эти чертовы фотографии, письма… Сколько можно?– Но люди в отчаянии, – ответил Вольф. – Они ждут помощи… они надеются…– Ждут помощи? Надеются? – зло переспросил Абель. – А кто кричал «Ура! Ура!» Кто ликовал, когда началась война? Кто бросал цветы под ноги солдатам, марширующим на фронт? Визжал от восторга! Мы покажем этим бошам! Мы покажем этим лягушатникам! Мы загоним русского медведя в берлогу! Они радовались этой войне, как Рождеству Христову! Разве я это кричал? Или ты? Или Альберт Эйнштейн это кричал? Зигмунд Фрейд это кричал? Ромен Роллан? Бернард Шоу? Это они кричали! Восторженные дамочки! Которые сейчас со скорбными физиономиями сидят в прихожей! И тычут тебе фотографии своих сыновей и мужей! Помогите, мсье Мессинг! Скажите, живой или уже мертвый мой сын, муж, брат?В это время раздался стук в дверь, и заглянувший Лева Кобак спросил осторожно:– Вольф, вы будете вести прием? тут огромная очередь.– Не будет больше приема! – рявкнул разъяренный Абель и ринулся из кабинета. Следом за ним бросился Лева goalma.org услышал из-за дверей сердитый голос доктора Абеля:– Мсье Мессинг больше никого принимать не будет! Будьте любезны покинуть помещение! И завтра не будет! Мсье Мессинг устал! Он заболел! Вы его замучили! Вы его смерти хотите? Вы думаете, это легко?! Я повторяю вам, уважаемые дамы, мсье Мессинг никого больше принимать не будет! Прошу вас покинуть помещение! Лева, помогите мне, черт вас возьми! И не надо плакать, умоляю вас! Слезами не поможешь! Очень прошу вас, покиньте помещение!Женщины в ответ что-то возражали, но слов было не goalma.org сидел за столом, тупо глядя в пространство. И вдруг память обожгла вспышка воспоминания……Тамбур вагона, открытая дверь, и контролер стоит у этой двери, держась за поручень, и со страхом смотрит наружу, на мелькающие деревья, кустарник и телеграфные столбы. Оглушительно стучат колеса на стыках рельс. Контролер оборачивается, смотрит в глубь вагона, туда, где стоит мальчик Волик, смотрит на него, мысленно goalma.org лице контролера гримаса ужаса, он отпускает поручень вагона и с криком летит наружу. И отчаянный крик, как ножом, обрывает оглушительный стук колес..…А бель вернулся в кабинет, нервными движениями достал коробку с папиросами, вынул одну, прикурил.– Уезжать надо отсюда к чертовой матери…– Куда уезжать? – спросил Вольф.– Да куда угодно! Хоть к черту на рога! Вон из Европы, вон! Здесь пока крови по ноздри не нахлебаются – спокойствия не будет! Нет, нет, ехать и немедленно!– Куда?В кабинет вошел Лева Кобак, присел за маленький столик, платком вытер взмокшее лицо и шумно, с облегчением вздохнул.– В Америку! Монтевидео! Рио-де-Жанейро! Замечательные города! Богатые! Беспечные! И главное, Вольф, там нет войны! Там карнавалы! Там пальмы! Там вечное солнце! Там тебя на руках будут носить!– Как у вас все просто, доктор… – покачал головой Вольф.– А вам видится другое? – Абель подошел к столу, пыхнул дымом. – Посмотрите на себя, Вольф. Вы же старик! Где ваша молодость? Где ваши женщины? Любовь где ваша? Вы за это время в кого-нибудь влюблялись? Вам столько пишут разные прекрасные дамы, а вы что же? Гуляете в одиночестве по Елисейским Полям?Вольф помолчал. Потом вытащил из кармана визитную карточку, повертел в пальцах и усмехнулся.– Кстати, Вольф, с этими посетителями я все забыл. Посыльный доставил тебе записку. – Лева Кобак поднялся и подошел к столу, положив на него небольшой конверт.– Когда он ее доставил? – спросил Вольф, вскрывая конверт.– Кажется, в двенадцать дня. Извини. – Лева развел goalma.org развернул записку. Неровным стремительным почерком было написано:«Наверное, это Вы внушили мне на расстоянии написать Вам. В таком случае это не очень порядочно с Вашей стороны – манипулировать несчастной женщиной. И даже жестоко. Я не хотела писать, я сопротивлялась изо всех сил, но вот села и пишу вам. Я хочу вас видеть. Я не могу без Вас. Мне кажется, я умру, если не увижу Вас сегодня в семь вечера в кафе „Черный аист» на Елисейских Полях…»– Сколько времени? – спросил Вольф, комкая записку и поднимаясь из-за стола.– Половина седьмого. – Абель достал часы, щелкнул крышкой. – Тебе назначили свидание? – Доктор улыбался во все лицо. – Вперед, малыш, покажи, на что ты способен!Вольф сунул записку в карман пиджака и, не попрощавшись, почти бегом вылетел из кабинета.
Они встретились в одном из бесчисленных кафе на Елисейских Полях. Молодая женщина подкатила в открытом автомобиле. За рулем сидел шофер в большой клетчатой кепке, темных очках, клетчатых же галифе и высоких, едва ли не до локтя, кожаных крагах. Молодая женщина была в длинном платье с глубоким вырезом на груди и голубом жакете, ее личико скрывала широкополая шляпа с вуалью. Она что-то сказала шоферу, вышла из машины и застучала каблучками по мостовой, направляясь ко входу в goalma.orgнел колокольчик у двери, молодая женщина вошла в маленький зал и сразу увидела Вольфа, сидящего за столиком в дальнем углу. В зале находилось еще с десяток столиков, которые были пусты, за исключением крайнего, у окна. Там сидела пожилая черноволосая женщина. Она курила сигарету, перед ней стоял стакан с абсентом.У стойки бара на высоких стульях сидели два пожилых господина – перед ними стояли недопитые бокалы с темно-красным goalma.orgя женщина подошла к Вольфу, присела за стол и решительно заявила:– Меня зовут Анна Фогт… – Она улыбнулась, обнажив ряд сверкающих белизной зубов. – Остальное вы, я уверена, уже знаете.– Почему вы так решили? – усмехнулся Вольф.– Ну как же? Вы же видите человека насквозь… его прошлое… настоящее… и даже будущее. Разве не так? Или вы действительно ловкий иллюзионист? Шарлатан?– Наверное, ни то и ни другое… Кое-что я о вас уже знаю…– Замечательно, – коротко рассмеялась Анна. – Я правильно решила – с вами будет ужасно интересно. Так что же вы уже обо мне знаете?– Вы жена очень богатого человека. Если не ошибаюсь, господин Фогт – крупный промышленник. Сталь и алюминий. Входит в финансовую группу господина Круппа, – медленно и спокойно произнес Вольф, глядя на женщину. – Я не ошибся?– Потрясающе… – восхищенно прошептала Анна, улыбаясь и качая головой.– Перестаньте, – вновь усмехнулся Вольф. – Как только вы назвали свою фамилию, я сразу вспомнил все, что читал в газетах о промышленнике Фогте. А пишут о вашем муже много – один из германских богов войны… Баснословное состояние, влияние, власть…– Это все про мужа… – перебила его Анна. – Мне бы хотелось, чтобы вы сказали про меня… – Она повторила многозначительным шепотом: – Про меня… господин Мессинг…– Что же вы хотите знать о себе? Разве вам мало того, что вы знаете сами?– Мало, господин Мессинг, очень мало… Да и кто из людей знает о себе много? Скорей всего, ничего… Еще Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». Ведь правда же? Ну скажите…– Так ведь Сократ уже сказал, – засмеялся goalma.orgл официант, молодой парень в белой рубашке, вопросительно уставился на Мессинга.– Божоле, пожалуйста, – сказал Вольф и взглянул на Анну. – Вы именно божоле хотели?– Именно божоле… – с улыбкой подтвердила Анна. – Потрясающе… вы умеете читать чужие мысли?– Иногда получается. Эти мысли прочитать нетрудно…Официант принес на подносе бокал темно-красного вина, поставил его перед Анной и ушел.– А какие трудно? – тут же спросила Анна. Она буквально атаковала вопросами, улыбалась и смотрела ему прямо в лицо миндалевидными, прозрачно-зелеными глазами, в которых плясали goalma.org опустил глаза, и Анна тихо рассмеялась:– Вы похожи на моего старшего сына. Ему всего двенадцать лет, но вы застенчивы, точно как он.– У вас нет детей, зачем вы говорите неправду? – тихо произнес Вольф.– Вы правы. Это дети первой жены моего мужа, но я их люблю ничуть не меньше, чем родная мать, – ответила Анна и вдруг перегнулась через стол, спросила участливо: – Вы обиделись на меня, мсье Вольф?– Н-нет… – Он вновь поднял на нее взгляд. – Я просто прочитал ваши мысли…– И что скажете? – Она откинулась на спинку стула, взяла бокал и отхлебнула глоток вина, не сводя глаз с Вольфа.– Мужа не боитесь?– А вы? – спросила в свою очередь Анна и рассмеялась, глядя прямо ему в лицо. Вдруг перестала смеяться, вновь перегнулась через стол и прошептала: – Мсье Вольф, а вы очень красивы, вы знаете об этом?– Вы ошибаетесь, Анна…– Нет, нет, вы похожи на художника с Монмартра… или на молодого Веласкеса… А я красивая? Как по-вашему? – она выпрямилась на стуле, чуть сдвинула шляпу на затылок, приняв эдакий бесшабашный вид, и залихватски подмигнула. – Ну, что скажете?– Вы красивы… даже очень… – смутившись, ответил Мессинг.– Тогда читайте мои мысли дальше… читайте, мсье Вольф, читайте… – Улыбка змеилась по ее губам, в зеленых глазах вспыхивали искорки…
Автомобиль привез их к небольшому отелю на окраине города. Уже сгустились вечерние сумерки. Из автомобиля первым выбрался Вольф, за ним вышла Анна. Вольф успел подать ей руку. Женщина надвинула шляпу на глаза и опустила темную goalma.org, застыв словно изваяние, остался сидеть в goalma.org и Вольф вошли в отель. Звякнул колокольчик, и дверь за ними закрылась……Небольшая керосиновая лампа-ночник освещала широкую кровать, смятые простыни и два обнаженных, переплетенных друг с другом тела – женщины и мужчины. Слышались тихие стоны, всхлипывания и горячий шепот:– О, Вольф… о, милый… о, мой божественный Вольф…Шофер сидел в автомобиле и курил папиросу, поглядывая на одно из освещенных окон на втором этаже отеля. Из дверей время от времени выходили парочки… другие парочки заходили внутрь. Звякал колокольчик, хлопала дверь. Тусклый газовый фонарь светил над goalma.org докурил папиросу и выбрался из машины, прошел через тротуар к двери в отель. Он вошел внутрь. В баре было пусто. Пожилой господин дремал за столиком в углу. Перед ним стоял бокал с недопитым вином. Бармен, смуглый парень в белой рубахе и расшитой золотой арабской вязью жилетке, протирал стаканы. Шофер что-то буркнул ему и уселся на высокий стул. Бармен налил в бокал вина, поставил на стойку. Шофер отпил большой глоток, огляделся…Они лежали обнявшись, едва прикрытые смятой простыней. Анна гладила, перебирала пальцами его спутанные длинные волосы.– Ты думал обо мне? – спросила Анна.– Конечно… все время…– И мысленно внушал мне на расстоянии, чтобы я написала тебе, – усмехнулась Анна.– Нет. Никогда, – решительно ответил Вольф. – Ты думаешь, я на это способен?– Мужчины все негодяи. – Она поцеловала его в губы.– Я просто все время думал о тебе… и очень хотел написать, пригласить на свидание.– Отчего же не написал?– Ты меня опередила… Я скоро уеду из Европы, – проговорил Вольф. – Мы поплывем в Америку… Хочешь, поплывем вместе?– Бежать от мужа? – усмехнулась Анна. – Дорогой мой, это невозможно…– Почему?– Ты женишься на мне? – Она посмотрела ему в глаза.– Конечно… – Он прижал ее к себе, поцеловал шею, щеку, губы.– Я католичка и развестись не могу… и если муж узнает о моих увлечениях… – Она многозначительно goalma.org спросил:– А если твой шофер ему скажет?– Никогда. Муж вышвырнет его на улицу – а у него такое жалованье, какое не снилось даже хозяину этого отеля. Но, мой милый Вольф, ты не сможешь содержать меня.– Почему же? Я буду гастролировать и неплохо зарабатывать.– Знаешь, сколько стоит автомобиль, на котором мы сюда приехали? – усмехнулась Анна. – Двести тысяч марок…– А без такого автомобиля ты не сможешь жить?– Не смогу… и без драгоценностей не смогу.. без прислуги… без путешествий, без праздника я жить не смогу.. – улыбаясь, проговорила Анна.– Понимаю, ты очень дорогая женщина, – натянуто улыбнулся Вольф.– Нет… – Она поцеловала его в кончик носа. – Я ужасно дорогая женщина… Я ведь тоже скоро уезжаю… в Германию – там дом… дети… семейная жизнь…– Для тебя это будет самым тяжелым испытанием, – снова улыбнулся Вольф. – Долго ты не выдержишь и сбежишь…– Куда же, интересно?– Не знаю…– С кем же, интересно? – кокетливо проворковала Анна.– С новым возлюбленным, – ухмыльнулся Вольф. – Может быть, даже и со мной…– Ах ты-ы… прорицатель… – Она обняла Вольфа и почти впилась губами в его губы. Ее темные волосы упали ему на лицо, и обнаженные тела сомкнулись и переплелись, и вновь послышался тихий стон женщины…
Шофер Анны сидел на высоком стуле за стойкой бара, и перед ним стояли уже три пустых бокала. Шофер курил папиросу, бармен меланхолично протирал бокалы. Затренькал телефонный аппарат, стоявший на полке под стойкой. Бармен снял трубку, выслушал и ответил:– Да, мадам. Сию минуту, мадам… – Он положил трубку и с улыбкой взглянул на шофера. – Твоя хозяйка вина требует.– Чтоб ее черти взяли, сколько они там еще кувыркаться будут? – мрачно пробурчал тот. – Тогда и мне еще налей…Бармен налил в бокал, стоявший перед шофером, вина, усмехнулся:– Она у тебя мужиков меняет, как перчатки… любвеобильная дамочка, даром что немка…– У меня? – тоже усмехнулся шофер. – Да если б у меня такая была, я б ее придушил goalma.org достал поднос, поставил на него бутылку, два бокала, налил в стаканы сок из высокого графина, тоже поставил на поднос и вышел из-за стойки.У тротуара напротив отеля, почти вплотную к машине, на которой приехали Анна и Вольф, с визгом затормозил еще один автомобиль, крытый, с небольшими боковыми окнами. Дверцы с обеих сторон отворились, оттуда выскочили двое молодых людей в темных костюмах и шляпах и быстрым спортивным шагом направились в goalma.org прошли мимо бара, и шофер, сидевший за стойкой, вздрогнул, увидев их, и со страхом посмотрел им вслед. Молодые люди быстро поднимались по goalma.org машины, стоявшей у отеля, выбрался третий пассажир среднего возраста, в легком пальто из тонкой шерсти, повязанный белым шарфом, в котелке и лакированных goalma.org медленно направился к двери в goalma.orgе люди остановились перед дверью в номер, и один, повыше ростом, громко постучал. Никто не отозвался. Тогда он отошел на два шага и с размаху саданул ногой в дверь. Звякнула сорванная щеколда, дверь распахнулась, и тут же из глубины номера, освещенного лампой-ночником, раздался женский goalma.org кровати лежали Анна и Вольф, едва прикрытые смятой простыней. Вольф вскочил и, как был голый, бросился с кулаками на молодых людей. Парень повыше с ходу ударил Вольфа в челюсть. Тот только ойкнул и рухнул на пол.– Одевайтесь, мадам, – сухо проговорил второй молодой человек. – Герр Пауль ожидает в машине.– Негодяи… шпионы… – с ненавистью прошептала Анна, торопливо goalma.org приподнялся на полу, сплюнул кровь изо рта. И в это время в номер медленно вошел Пауль Фогт. Он окинул спокойным взглядом комнату, подошел к сидевшему на полу голому Вольфу. Молча постоял над goalma.org тем Анна оделась, встала у окна и проговорила дрожащим голосом:– Я никуда не пойду. Я не хочу с вами никуда идти. Слышите? Вы мне осточертели! Я ненавижу вас! Никуда. С вами не хочу!Молодые люди молча подошли к Анне, крепко взяли ее под руки с обеих сторон и почти вынесли из номера. Носки туфель женщины едва касались goalma.org остались в номере одни. Фогт помолчал, глядя, как Вольф медленно поднимается. Потом сказал холодно и размеренно:– Если я еще раз узнаю, что вы встречались, вам никакая телепатия не поможет, господин Мессинг. Я просто уничтожу вас… Физически… – Фогт повернулся и медленно пошел прочь. В дверях он остановился. – Вы, кажется, собираетесь уехать… далеко из Европы… Это для вас был бы наилучший выход. Видите, я тоже умею читать чужие мысли… – Он захлопнул дверь номера, из коридора донеслись громкие твердые шаги…
Вольф появился дома под утро. Он прошел через прихожую и хотел было идти к себе в комнату, но увидел, что дверь в гостиную приоткрыта. Оттуда пробивалась полоска света. Вольф подошел и заглянул goalma.org столом сидели доктор Абель, Лева Кобак и незнакомый господин в белой рубашке и серой жилетке. Его пиджак висел на спинке стула. Судя по сервировке, здесь сидели давно, но пили исключительно кофе – на столе большой серебряный кофейник, чашки, вазочки с сушеными фруктами. Пепельница переполнилась окурками, и во рту у доктора Абеля дымила очередная папироса. Он первым увидел вошедшего Вольфа, и папироса едва не вывалилась у него изо рта.– О-о, не успело наступить утро, а вы уже дома, милейший друг! – протянул Абель и, приглядевшись к кровавой ссадине в углу рта Мессинга, добавил: – Наконец-то вы превратились из юноши в мужчину.. Кто же вас так отделал? Бьюсь об заклад, муж вашей возлюбленной застал вас врасплох!Вольф подошел к столу и поздоровался с незнакомым мужчиной:– Добрый вечер… вернее, утро… Я – Вольф Мессинг.– А я – Цельмейстер, господин Мессинг. Питер Цельмейстер, доктор психологии. Импресарио. Много слышал о вас, не раз бывал на ваших представлениях и весьма рад познакомиться.– Между прочим, Питер ждал тебя всю ночь. Мы ведро кофе выпили, – сказал goalma.org сел за стол, налил в чистую чашку остывший кофе, выпил и потрогал разбитую губу. Все молчали, глядя на него. Абель затушил папиросу.– Вы говорили, нам надо уезжать из Европы, доктор? – проговорил Вольф. – Я с вами согласен. И чем скорее, тем лучше.И тут доктор Абель громко захохотал, откинув назад голову и указывая пальцем на Вольфа.– Чему вы смеетесь, доктор? – обиженно спросил Вольф.– Байрон от несчастной любви уехал в Грецию! Сражаться за свободу греческого народа! – сквозь смех выговаривал Абель. – А вы… а вы… в Америку.. Не далековато ли?– При чем тут Байрон? При чем тут несчастная любовь? Вы что, издеваетесь надо мной? Вы же сами говорили, что из Европы надо уезжать, и как можно скорее, разве не говорили?Абель перестал смеяться, медленно поднялся, прошел к секретеру, достал из ящика пачку билетов, вернулся к столу и бросил их перед Вольфом.– Пожалуйте, дорогой мой Вольф. Билеты железной дорогой до Марселя. А оттуда океанским лайнером – в Рио-де-Жанейро. Роскошное путешествие. – Абель сел, закурил еще одну папиросу. – Прощай, Европа, здравствуй, Америка. Ура, Вольф, ура!Вольф растерянно рассматривал билеты. Питер Цельмейстер смотрел на него с умильным выражением лица, потом переглянулся с Кобаком, затем с Абелем и снова уставился на Вольфа Мессинга.– Одно небольшое обстоятельство, дорогой Вольф, – после паузы проговорил Абель. – В это путешествие вы отправитесь без меня.– Как без вас? Что вы говорите, доктор? Как без вас?– Очень просто. Вот Питер Цельмейстер – доктор психологии и профессиональный импресарио, человек в высшей степени порядочный, это мое личное поручительство. Надеюсь, вы ничего не имеете против этого человека?– Да нет, конечно… – Вольф взглянул на Цельмейстера. – Но…– А у меня все же семья есть, дорогой Вольф. – Абель поднял вверх обе руки. – Я все эти годы видел жену, дочь и сына от случая к случаю… И я хочу вернуться к своей медицинской практике. В общем, я хочу обратно в Варшаву.. честно говоря, устал общаться с ними при помощи писем… да и вы мне порядком надоели… Все! Я хочу в родную Варшаву..– Я вас понимаю, доктор… – негромко произнес Вольф. – Я вам благодарен на всю жизнь… Если бы вы не нашли меня тогда в морге…– Э-э, оставьте вы эти сантименты, Вольф, не люблю… – поднял руку Абель. – Пожелаем ДРУГ другу удачи – этого достаточно…
Варшава, год, немецкая оккупация
Поезд прибыл на Варшавский вокзал, и пассажиры быстро заполняли перрон, торопясь выйти в город. У здания вокзала в разных местах маячили фигуры немецких солдат с автоматами. Над крышей вокзального здания развевался красный флаг с черной свастикой.– Мимо патруля пойдемте отдельно. Когда три человека вместе, они сразу прицепятся, – тихо сказал Цельмейстер. – Я пойду первым. Вольф, ты за мной… только на расстоянии…Так они и пошли, держась друг от друга метрах в пяти-шести. У высоких дверей стояли трое солдат и фельдфебель. Солдаты рыскали глазами по сторонам, быстро ощупывая взглядами проходящих. Фельдфебель курил и смотрел прямо перед goalma.orgув шляпу на глаза, Цельмейстер спокойно прошел мимо солдат и вышел на привокзальную goalma.org шел Мессинг. Он тоже надвинул поглубже шляпу и опустил глаза, глядя под ноги. Лева Кобак с тревогой следил за ним и за goalma.org один из солдат заметил в толпе Мессинга, какое-то беспокойство мелькнуло в его глазах, что-то в облике Мессинга показалось ему знакомым, но тут другой солдат окликнул его, и первый отвлекся, кивнул, достал из кармана зажигалку и протянул товарищу. Тот прикурил и вернул зажигалку. Мессинг в это время уже прошел мимо них и вышел на goalma.org мимо солдат проходил Лева Кобак, фельдфебель узрел среди пассажиров подозрительного мужчину в черном плаще и темной шляпе и что-то резко приказал солдатам. Двое стремительно шагнули к мужчине, и один загородил дорогу, вскинул автомат:– Аусвайс!Мужчина вздрогнул, остановился, со страхом глядя на солдат, медленно полез во внутренний карман плаща. Потом взглянул в глаза солдату и вдруг выхватил пистолет и выстрелил ему прямо в грудь. Второй солдат нажал спусковой крючок автомата. Выстрел и автоматная очередь прозвучали почти одновременно, и почти одновременно упали солдат и мужчина в черном плаще. Потом раздались крики других солдат – они со всех сторон бежали к месту происшествия, стреляя поверх голов. Люди шарахались в стороны, многие падали на землю, закрывая руками головы.– Идемте. Быстрее, – вполголоса проговорил Цельмейстер и быстро пошел с площади, сворачивая за goalma.orgг и Кобак поспешили следом за goalma.org полдень, но улицы были пустынны, редкие прохожие торопились пересечь открытое пространство, опустив головы, скрывались в подъездах, в небольших goalma.org моторами, по улице то и дело проносились мотоциклы с автоматчиками, грузовики с солдатами в кузовах, черные «опели» и «майбахи» с офицерами. Один из «маибахов», вероятно, вез крупное начальство. На его номере красовалась свастика, впереди машины шел мотоцикл охраны, и за машиной тоже ехал мотоцикл с двумя автоматчиками.И вдруг «майбах» протяжно засигналил и резко затормозил. Передний мотоциклист услышал сигнал, но успел проскочить довольно далеко и тут же стал разворачиваться. Задний мотоцикл затормозил вплотную к автомобилю. А сам автомобиль остановился почти рядом со спешившими по улице Мессингом, Цельмейстером и goalma.orgяя дверца «майбаха» распахнулась, и на мостовую выбрался человек средних лет, в черном эсэсовском мундире с серебряными погонами штандартенфюрера и в черной фуражке с черепом и костями на тулье. Он улыбался и, раскрыв объятия, двигался к Мессингу. Вольф с ужасом узнал в офицере Генриха goalma.orgг, Цельмейстер и Кобак остановились, смотрели на Канариса, словно парализованные.– Пан Мессинг! Дорогой мой! А я вас по всей Европе ищу! Вот уж никак не думал встретить вас в Варшаве! Все же я везучий человек, пан Мессинг!Он подошел вплотную к Мессингу, резко обнял его и похлопал руками в перчатках по спине и плечам. Мессинг демонстративно отстранился, поправил пальто.– О, и пан Цельмейстер здесь! И пан Кобак, если не ошибаюсь. Ну ладно, с вами потом, господа. – Канарис вновь уставился на Мессинга, продолжая улыбаться. – Вы наверняка знаете, что фюрер назначил награду за вашу жидовскую голову? Сто тысяч марок, Мессинг, сто тысяч! И я их получу! Повезло, ничего не скажешь, крупно повезло! Что вы так страшно на меня смотрите, Мессинг? Вы же помните: ваши чары на меня не действуют… У меня психика покрепче вашей!– Я рад за вас, – сказал Мессинг. – Хотя, насколько помню, вам всегда не везло… вы и играть по-настоящему никогда не умели.– Да-да, я помню, как вы помогли мне. И поверьте, сердце мое до сих наполняет чувство благодарности, – продолжал улыбаться Канарис.– И арестуете нас исключительно из чувства благодарности, – усмехнулся Мессинг.– Я должен арестовать вас, пан Мессинг, ибо есть приказ о вашем аресте, – развел руками Канарис. – А я – солдат, и для меня приказ превыше всяких личных чувств.В это время Цельмейстер, стоявший чуть в стороне и слушавший разговор, вдруг рванулся и стремительно побежал по улице к ближайшей подворотне. Солдаты растерянно смотрели ему вслед. Разговор начальника с Мессингом притупил их бдительность. В следующую секунду сорвался с места и побежал Лева Кобак.– Стреляйте, болваны, что рты разинули?! – заорал Канарис и сам выдернул из кобуры вальтер, стал стрелять. Следом за ним, почти одновременно, нажали спусковые крючки автоматов goalma.org рухнул, сраженный едва ли не десятком пуль. Лева Кобак. Он был убит мгновенно. Кобак упал лицом вниз, вытянув вперед руки, словно хотел продолжить goalma.orgйстер почти добежал до спасительной подворотни, но пули достали и его. На бегу он споткнулся, ударился всем телом и лицом о булыжник и goalma.orgг проглотил сухой ком в горле – кадык дернулся вверх-вниз, резче обозначились морщины и глубокие складки вокруг рта. Его большие черные глаза странно блестели, словно в них набухали слезы.– Примите мои соболезнования, пан Мессинг, но ваши друзья совершили глупейший поступок, – проговорил Канарис. – Разве можно убегать, когда тебя арестовали? Надеюсь, вам такая мысль в голову не пришла? Прошу вас, пан Мессинг. – Канарис шагнул к машине и открыл заднюю дверцу «майбаха».Мессинг прошел к машине, сел. Канарис захлопнул дверцу и занял место впереди, рядом с водителем. Автоматчики расселись по коляскам мотоциклов, и через секунду кавалькада тронулась, ревя goalma.orgг оглянулся и через заднее стекло успел увидеть лежащих на булыжнике Цельмеистера и Леву goalma.org мчалась по опустевшей Варшаве. Канарис все время что-то говорил, оборачивался к Мессингу, улыбался и говорил, говорил… но Мессинг не слышал голоса, только ненавистное лицо маячило перед глазами…Где-то у берегов Южной Америки, год
Февраль года. Революция в России… Невский проспект запружен демонстрантами. Казаки обнимаются с участниками массовых шествий… В руках у людей трехцветные знамена… плакаты с лозунгами «Долой самодержавие!», «Да здравствует демократическая Россия!»… Играют духовые оркестры… Из тюрем выпускают политических заключенных, толпа радостно приветствует их, люди обнимаются, целуются… На Восточном фронте братание немецких и русских солдат… На Западном фронте продолжаются позиционные бои… Артиллерия, залп за залпом, посылает смертоносные снаряды на позиции противника… Англичане применили новый вид современного оружия – танки… Тяжелые бронированные коробки, переваливаясь на ямах, беспрестанно стреляя из пулеметов и башенных орудий, ползут по полю на позиции немцев… За танками бегут солдаты…Белоснежный пятипалубный океанский лайнер, казалось, застыл на неподвижной глади океана. На западе тянулись тоненькие полоски красноватых от заходящего солнца goalma.org лайнере было все необходимое, чтобы богатые пассажиры не заскучали во время долгого пути, – бассейны с изумрудной морской водой, многочисленные бары и рестораны, где пила и веселилась разодетая, сверкающая драгоценностями публика. Разумеется, не обошлось и без казино с рулетками и карточными столами, там тоже собиралось множество пассажиров. В игре солидные ставки, и унизанные перстнями пальцы мужчин и женщин слегка подрагивали, располагая на клетках зеленого поля стопки фишек, а глаза не отрываясь следили за тем, как скачет по вращающейся цветной рулетке шарик…Среди игроков, столпившихся вокруг игорного стола, находился и господин Генрих Мария Канарис. Он проигрывал. Вот он сделал очередную ставку, подвинув стопку фишек на зеленое поле с номером Шарик рулетки весело побежал по желобку и замер на цифре Лицо Канариса напряглось, а губы зашептали беззвучные goalma.org улыбнулся, предлагая делать новые ставки. Вновь к игорному полю потянулись руки – молодые и совсем старческие, с набухшими венами и узловатыми пальцами, с дорогими кольцами и goalma.orgс, опустив голову, побрел прочь из игорного зала…На средней палубе лайнера располагался ресторан, служивший также залом для выступлений.и там давал представления Вольф Мессинг. У входа были развешаны большие афиши, на них – улыбающийся Мессинг и надпись крупными буквами: «ЧИТАЕТ МЫСЛИ, УГАДЫВАЕТ ЖЕЛАНИЯ, ВИДИТ БУДУЩЕЕ».Генрих Канарис остановился перед афишей, долго смотрел на веселое и довольное лицо Мессинга, затем медленно вошел в goalma.org залу были разбросаны десятка три столиков, за которыми по двое, трое и четверо расположились пассажиры. Дамы и господа щеголяли вечерними туалетами – атласные длинные платья с глубокими декольте, колье и серьги, фраки, смокинги и ослепительной белизны рубашки. Представление уже началось, и все взоры были обращены в глубину зала, где на небольшой сцене стояли Мессинг и Цельмейстер.– Дамы и господа! – ослепительно улыбаясь, вещал Цельмейстер. – Продолжим наши увлекательные развлечения…В зале раздались жидкие хлопки.– Господин Мессинг, вы можете ненадолго уйти со сцены, – громко предложил goalma.orgг прошел через весь зал и остановился в противоположном конце, лицом к стене и спиной к зрителям и сцене. Пассажиры с любопытством смотрели на него. Вольф стоял неподвижно.– А теперь я попрошу вас, уважаемые дамы и господа, поучаствовать в следующем эксперименте. Желающие могут подняться на сцену и положить вот на этот столик какую-нибудь драгоценность, надетую на них или лежащую у них в карманах, и вернуться на свои места. За сохранность своих вещей можете не волноваться – они будут вам немедленно возвращены. Каждому персонально! И сделает это наш маг и волшебник Вольф Мессинг!В зале воцарилась тишина, раздались отдельные смешки, потом мужской голос спросил:– А если не вернет?– Куда же он денется, господа? – улыбался Цельмейстер. – Мы же на одном корабле плывем! Все вместе в бескрайнем океане! И вам ведь хочется интересно скоротать время? Тогда смелее!В зале засмеялись, захлопали, но на сцену выйти никто не торопился. Многие то и дело оглядывались на неподвижную фигуру Мессинга, стоявшую спиной к залу.– Так, понятно, глухая стена недоверия. Вот так народы Европы не доверяют своим правительствам… А мы вот что сделаем, – вдруг обрадовался Цельмейстер. – Мы попросим капитана – вон он сидит у самой стены – выделить нам двоих матросов для охраны драгоценностей. Согласны, господа? Господин капитан! Прошу вас, окажите содействие!Капитан лайнера действительно сидел у стены, под иллюминатором, в компании с первым помощником. Он улыбнулся, покивал и что-то сказал помощнику. Тот поднялся, оправил белоснежный китель с золотыми пуговицами и быстро вышел из зала ресторана. Среди публики вновь раздались goalma.org помощник быстро вернулся в сопровождении двух матросов. Он что-то негромко приказал им, и они направились к сцене, поднялись на нее, замерли возле столика.– Ну вот, дамы и господа, ваши драгоценности будут под надежной охраной. Кто желает участвовать в телепатическом психологическом эксперименте?! Прошу!Наконец из-за столика поднялась высокая светловолосая дама, в чинном белом платье с глубоким декольте, и нетвердой походкой направилась к сцене. Цельмейстер предупредительно спустился, подал ей руку и поднялся по ступенькам вместе с goalma.org, улыбаясь, сняла бриллиантовое колье и положила на столик. Потом послала залу воздушный поцелуй. И зал ответил дружными аплодисментами. Лиха беда начало – к сцене уже направлялись двое господ в вечерних фраках. Один вручил Цельмеистеру большие золотые часы-луковицу на толстой золотой цепочке. Другой выложил золотую папиросницу, а потом похлопал матроса по плечу, дескать, смотри в оба.А за ним уже поднимались новые желающие. Одна дама оставила на столике жемчужное ожерелье, другая сняла с себя серьги, подумала и добавила к ним большой черепаховый гребень. Третья отстегнула золотой браслет, украшенный дорогими камнями. Седоволосый господин расстался с толстым бумажником из крокодиловой goalma.orgним поднялся на сцену Генрих Канарис, достал визитку и карандаш, затушевал карандашом надписи на карточке, начертил три восклицательных знака и положил визитку на столик рядом с драгоценностями.– Достаточно, господа, достаточно! – громко проговорил Цельмейстер. – Вы обеспечили господина Мессинга работой до позднего вечера!Цельмейстер выдержал паузу, пока все не расселись за своими столиками, потом громко произнес:– Прошу вас, господин Мессинг!
бОДТЕК мБЪБТЮХЛ, нЙИБЙМ хУРЕОУЛЙК
бЧФПТЩ РТЙЪОБФЕМШОЩ дНЙФТЙА вЩЛПЧХ ЪБ ТБУЫЙЖТПЧЛХ Й РПДЗПФПЧЛХ Л РЕЮБФЙ УФЙИПЧ ЙЪ ЮЈТОПК ФЕФТБДЙ.
пФ БЧФПТПЧ : рПЧЕУФЧПЧБОЙЕ ПУОПЧБОП ОБ ТЕБМШОЩИ ЖБЛФБИ. бЧФПТЩ УПЮМЙ ОЕПВИПДЙНЩН ЙЪНЕОЙФШ ОЕЛПФПТЩЕ ЙНЕОБ Й ОЕУЛПМШЛП УНЕУФЙФШ НЕУФП Й ЧТЕНС ПФДЕМШОЩИ УПВЩФЙК.
ТПНБО
чПМЫЕВОБС УЛТЙРЛБ
чБМЕТЙА вТАУПЧХ
нЙМЩК НБМШЮЙЛ, ФЩ ФБЛ ЧЕУЕМ, ФБЛ УЧЕФМБ ФЧПС ХМЩВЛБ,
оЕ РТПУЙ ПВ ЬФПН УЮБУФШЕ, ПФТБЧМСАЭЕН НЙТЩ,
фЩ ОЕ ЪОБЕЫШ, ФЩ ОЕ ЪОБЕЫШ, ЮФП ФБЛПЕ ЬФБ УЛТЙРЛБ,
юФП ФБЛПЕ ФЈНОЩК ХЦБУ ОБЮЙОБФЕМС ЙЗТЩ!
фПФ, ЛФП ЧЪСМ ЕЈ ПДОБЦДЩ Ч РПЧЕМЙФЕМШОЩЕ ТХЛЙ,
х ФПЗП ЙУЮЕЪ ОБЧЕЛЙ ВЕЪНСФЕЦОЩК УЧЕФ ПЮЕК,
дХИЙ БДБ МАВСФ УМХЫБФШ ЬФЙ ГБТУФЧЕООЩЕ ЪЧХЛЙ,
вТПДСФ ВЕЫЕОЩЕ ЧПМЛЙ РП ДПТПЗЕ УЛТЙРБЮЕК.
оБДП ЧЕЮОП РЕФШ Й РМБЛБФШ ЬФЙН УФТХОБН, ЪЧПОЛЙН УФТХОБН,
чЕЮОП ДПМЦЕО ВЙФШУС, ЧЙФШУС ПВЕЪХНЕЧЫЙК УНЩЮПЛ,
й РПД УПМОГЕН, Й РПД ЧШАЗПК, РПД ВЕМЕАЭЙН ВХТХОПН,
й ЛПЗДБ РЩМБЕФ ЪБРБД, Й ЛПЗДБ ЗПТЙФ ЧПУФПЛ.
фЩ ХУФБОЕЫШ Й ЪБНЕДМЙЫШ, Й ОБ НЙЗ РТЕТЧЈФУС РЕОШЕ,
й ХЦ ФЩ ОЕ УНПЦЕЫШ ЛТЙЛОХФШ, ЫЕЧЕМШОХФШУС Й ЧЪДПИОХФШ, -
фПФЮБУ ВЕЫЕОЩЕ ЧПМЛЙ Ч ЛТПЧПЦБДОПН ЙУУФХРМЕОШЙ
ч ЗПТМП ЧГЕРСФУС ЪХВБНЙ, ЧУФБОХФ МБРБНЙ ОБ ЗТХДШ.
фЩ РПКНЈЫШ ФПЗДБ, ЛБЛ ЪМПВОП ОБУНЕСМПУШ ЧУЈ, ЮФП РЕМП,
ч ПЮЙ ЗМСОЕФ ЪБРПЪДБМЩК, ОП ЧМБУФЙФЕМШОЩК ЙУРХЗ,
й ФПУЛМЙЧЩК УНЕТФОЩК ИПМПД ПВПЧШЈФ, ЛБЛ ФЛБОША, ФЕМП,
й ОЕЧЕУФБ ЪБТЩДБЕФ, Й ЪБДХНБЕФУС ДТХЗ.
нБМШЮЙЛ, ДБМШЫЕ! ъДЕУШ ОЕ ЧУФТЕФЙЫШ ОЙ ЧЕУЕМШС, ОЙ УПЛТПЧЙЭ!
оП С ЧЙЦХ - ФЩ УНЕЈЫШУС, ЬФЙ ЧЪПТЩ - ДЧБ МХЮБ.
оБ, ЧМБДЕК ЧПМЫЕВОПК УЛТЙРЛПК, РПУНПФТЙ Ч ЗМБЪБ ЮХДПЧЙЭ
й РПЗЙВОЙ УМБЧОПК УНЕТФША, УФТБЫОПК УНЕТФША УЛТЙРБЮБ!
goalma.orgЧ
жЕС: оЙЮЕЗП ОЕ РПДЕМБЕЫШ, С ДПМЦОБ УЛБЪБФШ ЧБН РТБЧДХ: ЧУЕ, ЛФП РПКДЈФ У ДЕФШНЙ, ХНТХФ Ч ЛПОГЕ РХФЕЫЕУФЧЙС
лПЫЛБ: б ЛФП ОЕ РПКДЈФ?
жЕС: фЕ ХНТХФ ОБ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ РПЪЦЕ
нПТЙУ нЕФЕТМЙОЛ
- тЕЧПМШЧЕТ ДБ ЪХВОБС ЭЈФЛБ - ЧПФ Й ЧУЈ, ЮФП ОБН РПОБДПВЙФУС.
лПОБО дПКМШ
1
ч ЬФПН ОЕФ ОЙЮЕЗП ОПЧПЗП, ЙВП ЧППВЭЕ ОЙЮЕЗП ОПЧПЗП ОЕФ.
оЙЛПМБК тЕТЙИ
лПОЕГ УЧЕФБ, ОБЪОБЮЕООЩК, ЛБЛ ЙЪЧЕУФОП, ЪОБНЕОЙФЩН ЛПОПФПРУЛЙН РТПТЙГБФЕМЕН ВЕЪХНОЩН БТБВПН бМШ-иБЪТЕДПН ОБ УЕДШНПЕ СОЧБТС, ОЕ УПУФПСМУС.
б НПЦЕФ, Й УПУФПСМУС, РПДХНБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ЗМСДС ОБ ЪБУОЕЦЕООХА Й РТПНПТПЦЕООХА ДП ОЕРПДЧЙЦОПУФЙ ФБКЗХ. юФП, ЕУМЙ РП ЧУЕК ЪЕНМЕ УФПСФ УЕКЮБУ ФБЛЙЕ ЦЕ ИПМПДБ, УФЕОЩ ХФПОХЧЫЕЗП Ч ЪБТПУМСИ ЛТБУОПЛБНЕООПЗП ИТБНБ Ч ЧЕТИПЧШСИ ТЕЛЙ мХБМБВЩ РПЛТЩФЩ НЕТГБАЭЙН ЙОЕЕН, УФБЧЫЙЕ УФЕЛМСООЩНЙ МЙБОЩ ЛТПЫБФУС УП ЪЧПОПН РПД ФСЦЕУФША УОЕЗБ Й ПУЩРБАФУС ОБ ЗТБОЙФОПК ФЧЈТДПУФЙ ФПТЖСОЙЛЙ, ОЕПВПЪТЙНЩЕ ВЕЗЕНПФШЙ УФБДБ РТЕЧТБФЙМЙУШ Ч ТПУУЩРЙ ЪБЙОДЕЧЕЧЫЙИ ЧБМХОПЧ, Й ВБЫОС вЕОШПЧУЛПЗП ОБ нБДБЗБУЛБТЕ ОЕТБЪМЙЮЙНБ ОБ ЖПОЕ ЧОЕЪБРОП РПВЕМЕЧЫЙИ ЗПТ
- чПФ ФБЛ, ЪОБЮЙФ, РТСНП Й РПКДЈЫШ? - ЧЛТБДЮЙЧП РПЙОФЕТЕУПЧБМУС ПДЙО ЙЪ РЙМПФПЧ-ЧЕТФПМЈФЮЙЛПЧ, РПЦЙМПК, НПТДБУФЩК, ОБЗМЩК, ЧБЦЙЧБЧЫЙК Ч УЧПЈ ЧТЕНС РП ПИПФОЙЮШЙН ЪБЙНЛБН РТЕЦОЕЗП ВЕУРТЕДЕМШОПЗП ЧМБДЩЛХ ВЕУРТЕДЕМШОПЗП ЛТБС. чМБДЩЛБ МАВЙМ, ПФПИПФЙЧЫЙУШ Й ТБЪПЗОБЧ РТПЮХА ЮЕМСДШ, ЧЩРЙФШ У РЙМПФПН Й РПЦБМПЧБФШУС ЕНХ ОБ ТБООАА ЙНРПФЕОГЙА
- фБЛ Й РПКДХ.
мАВПНХ ЗПТПДУЛПНХ РТПУФПЖЙМЕ, ОЕ ФП ЮФП ЬФЙН МЕФХЮЙН ЧПМЛБН, СУОП ВЩМП ВЩ: ОЕ ФБЈЦОЙЛ УФПЙФ РЕТЕД ОЙНЙ, Б ОЕЛФП ВЕЗМЩК, ЛПФПТПЗП ЕУМЙ Й ВХДЕФ ЛФП ЙУЛБФШ, ФБЛ ОЕ ФЕ, ЛПЗП ПО ИПФЕМ ВЩ ХЧЙДЕФШ ФХФ, ЧДБМЙ ПФ ГЙЧЙМЙЪБГЙЙ уБРПЗЙ ОБ оЙЛПМБЕ уФЕРБОПЧЙЮЕ ИПФШ Й ЪЙНОЙЕ, ОП ЙУРБОУЛЙЕ, БОПТБЛ ИПФШ Й НЕИПЧПК, ОП ЫЧЕДУЛЙК, МЩЦЙ ИПФШ Й БЧУФТЙКУЛЙЕ, ОП ВЕЗПЧЩЕ, ХЪЛЙЕ, ФБЛ ЮФП ПО Й УЕКЮБУ УФПСМ Ч УОЕЗХ РП ЛПМЕОП. пДЙО ФПМШЛП ЫЧЕКГБТУЛЙК БТНЕКУЛЙК ТАЛЪБЛ ЪБУМХЦЙЧБМ ХЧБЦЕОЙС, ОП ЮФП ТАЛЪБЛ?..
- чУЈ ТБЧОП ЧЕДШ ЪБЛПЮЕОЕЕЫШ.
- б ЬФП ХЦЕ ФПМШЛП НПЈ ДЕМП.
- фБЛ ФЩ МХЮЫЕ ОБН ДЕОЕЦЛЙ-ФП ЧУЕ ПУФБЧШ. гЕМЕЕ ВХДХФ, - Й Ч ЗПМПУЕ ЧПЪДХЫОПЗП ЧПМЛБ РТПЪЧХЮБМБ ОПФЛБ ОЕЦОПУФЙ.
- оЕХЦЕМЙ ФЩУСЮЙ ДПММБТПЧ уЕЧЕТП-бНЕТЙЛБОУЛЙИ уПЕДЙОЈООЩИ ыФБФПЧ ЧБН НБМП? - ЙУЛТЕООЕ ХДЙЧЙМУС оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- ьФП ЛПЗДБ ЦЕ ЙИ РЕТЕЙНЕОПЧБМЙ? - Ч УЧПА ПЮЕТЕДШ ХДЙЧЙМУС ДТХЗПК РЙМПФ Й ДБЦЕ ПРХУФЙМ УФЧПМ ЛБТБВЙОБ.
- фЩ НОЕ ЛПОЮБК нХНХ РПТПФШ, - УЛБЪБМ РЕТЧЩК. - эБУ ЧПФ РПМПЦЙН ФЕВС Й РПМЕФЙН. б ФБЛ - ОЕ РПМПЦЙН. рПОСМ? оХ?
- йФБЛ, ЧЩ НОЕ РТЕДПУФБЧМСЕФЕ РПМОХА УЧПВПДХ ЧЩВПТБ, - ЛЙЧОХМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - иПТПЫП. рСФБЮПЛ С ЧБН ОБЛЙОХ. оБ ВЕДОПУФШ.
- фЩ ЬФБ - ЫБЗОХМ Л ОЕНХ РЕТЧЩК, ЧЪДЩНБС УОЕЗ - Й ЧДТХЗ ЪБНЕТ.
- пФПКДЙ, чБУЙМШЙЮ, С ЕЗП МХЮЫЕ ЙЪ ЧЙОФБ ЗТПИОХ, - ЧОЕЪБРОП УЕЧЫЙН ЗПМПУПН УЛБЪБМ ЧФПТПК. лБТБВЙО Ч ЕЗП ТХЛБИ ЪБРМСУБМ.
- чБУ ЙУФ "ЗТПИОХ"? - УРТПУЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- йУФ ВЙО ЫЙУУЕО, - ОЕРТБЧЙМШОП, ОП ДПИПДЮЙЧП ПВЯСУОЙМ ЧФПТПК.
- лБЛ ЙОФЕТЕУОП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, РТЙЗМБЫБАЭЕ ХМЩВОХЧЫЙУШ. й ЧФПТПК ХМЩВОХМУС МШУФЙЧП Й ВЕЪЪБЭЙФОП.
б ОЕРМПИПК ЛБТБВЙО, РПДХНБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. зТЕИ ЕЗП ФБЛЙН ПУФБЧМСФШ пО ЮХФШ ЧЩЫЕ РПДОСМ МБДПОШ. оБ ОЕК, ФПЮОП РТЙМЙРЫЙК, МЕЦБМ НЕДОЩК УПЧЕФУЛЙК РСФБЛ. пВТБЪГБ ФЩУСЮБ ДЕЧСФШУПФ ЫЕУФШДЕУСФ РЕТЧПЗП ЗПДБ, ОП ОЕЪБНЕФОП ДМС УФПТПООЕЗП ЗМБЪБ ЙУРТБЧМЕООЩК Й ДПРПМОЕООЩК. пВБ РЙМПФБ ЧПЪЪТЙМЙУШ ОБ РСФБЛ, ЛБЛ ОБ ЧОЕЪБРОХА РПММЙФТХ У РПИНЕМШС, Й ВПМШЫЕ ПФ ОЕЗП ЗМБЪ ОЕ ПФТЩЧБМЙ.
- лБТБВЙОЮЙЛ РПРТПЫХ, - ВТПУЙМ ОЕВТЕЦОП оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, УФТСИЙЧБС У ОПЗ МЩЦЙ Й РПДОЙНБСУШ Ч ФЕУОХА ЛБВЙОХ нЙ
- йЪЧПМШФЕ, ЧБЫЕ ВМБЗПТПДЙЕ, - РПДПВПУФТБУФОП ЧЩНПМЧЙМ ЧФПТПК. - рБФТПОЮЙЛЙ РП УЮЈФХ РТЙОЙНБФШ ВХДЕФЕ БМЙ ЛБЛ?
чФПТПК РТЕПВТБЪЙМУС. чНЕУФП ОПТНБМШОПЗП БЬТПИБНБ ЧПЪОЙЛ ДЕОЭЙЮПЛ РП РСФПНХ, ЛБЛ ВЩ ОЕ ВПМЕ, ЗПДЛХ УМХЦВЩ Х РПМЛПЧПЗП ВБТВПУБ-ЙОФЕОДБОФБ. рЕТЧЩК УПИТБОСМ РТЕЦОЙК ЧЙД, ОП ЧЕУФЙ УЕВС РП-УЧПЕНХ ФПЦЕ ХЦЕ ОЕ НПЗ.
- ч УЧЕФЕ РТЙОСФЩИ ТЕЫЕОЙК, - УЛБЪБМ ПО ОЕПРТЕДЕМЈООП - Й ЧДТХЗ ЪБФЛОХМУС, ЛБЛ ВЩ РПДБЧЙЧЫЙУШ РТЙЧЩЮОЩНЙ УМПЧБНЙ.
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РПДЩЫБМ ОБ РСФБЛ, РТЙМПЦЙМ Л МПВПЧПНХ УФЕЛМХ ЛБВЙОЩ - РСФБЛ РТЙМЙР.
- мЕФЙФЕ, ЗПМХВЙ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, УРТЩЗОХЧ Ч УОЕЗ. рЙМПФЩ, ПФФБМЛЙЧБС ДТХЗ ДТХЗБ, РПМЕЪМЙ Ч ЛБВЙОХ.
юЕТЕЪ НЙОХФХ РПИПЦБС ОБ ЮЕТОПНПТУЛПЗП ВЩЮЛБ НБЫЙОБ, РПДОСЧ ФХЮХ НПТПЪОПЗП УОЕЗБ, УЛТЩМБУШ ЪБ ЧЕТЫЙОБНЙ ЕМЕК. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧЪДПИОХМ. оЕ ФП ЮФПВЩ ЕНХ ВЩМП ЦБМЛП РЙМПФПЧ нБЫЙОХ - ЦБМЛП, ЬФП ДБ. чРТПЮЕН, ЧРПМОЕ НПЦЕФ ВЩФШ, ЮФП Й ДПМЕФСФ, РПДХНБМ ПО, ОП П РБУУБЦЙТЕ УЧПЈН ЪБВХДХФ ОБЧУЕЗДБ.
пО ПФЛПРБМ ЪБНЕФЈООЩЕ МЩЦЙ, РПРТЩЗБМ, РТЙНЕТССУШ Л ТАЛЪБЛХ, РПЧПДЙМ ПФЛТЩФПК МБДПОША РЕТЕД УПВПК, ПРТЕДЕМСС ОБРТБЧМЕОЙЕ - Й ФСЦЕМП РПЫЈМ, ЪБЗТЕВБС ТЩИМЩК ЛТЙУФБММЙЮЕУЛЙК НПТПЪОЩК УОЕЗ. пУФЩЧБАЭЕЕ УПМОГЕ ОБЮЙОБМП ВЕУУЙМШОП ЛМПОЙФШУС Л УЙОЙН ЭЕФЙОЙУФЩН УПРЛБН.
дП ЪЙНПЧЕКЛЙ ВЩМП У РПМЛЙМПНЕФТБ, ОП УЛЧПЪШ ЗХУФПК ЪБУОЕЦЕООЩК ЕМШОЙЛ ПО РТПВЙЧБМУС ПЛПМП ЮБУБ. иХЦЕ РТЙИПДЙМПУШ ТБЪЧЕ ЮФП ФПЗДБ, Ч УЕЧЕТОПН лПОЗП, ДБ Й ФП - ЙЪ-ЪБ ЧПОЙ.
чПОСМП ПДЙОБЛПЧП: ЮФП ПФ ВПМПФ, ЮФП ПФ МАДЕК, ЮФП ПФ ОЕЗТПЧ
пФЛПРБЧ ДЧЕТШ, ПО ОБ ЮЕФЧЕТЕОШЛБИ ЪБВТБМУС Ч ФЕУОПЕ УФЩМПЕ ОХФТП ЪЙНПЧЕКЛЙ. фПРЙФШ ЛТПЫЕЮОХА УПМСТПЧХА РЕЮХТЛХ Й ЗТЕФШУС ВЩМП ОЕЛПЗДБ, ДБ Й ВЕЪ РЕЮЛЙ ЕНХ ВЩМП РП-ОБУФПСЭЕНХ ЦБТЛП. пО МЙЫШ РЕТЕНЕОЙМ ЭЕЗПМШУЛЙЕ УБРПЗЙ ОБ УМЕЦБЧЫЙЕУС УПВБЮШЙ ХОФЩ Й ЧЩЧПМПЛ ЙЪ-РПД ФПРЮБОБ ЫЙТПЛЙЕ МЩЦЙ, РПДВЙФЩЕ ЛБНХУПН. рПФПН РПДХНБМ Й, УЧЕТОХЧ, РТЙФПТПЮЙМ УЧЕТИХ Л ТАЛЪБЛХ ЧЙДБЧЫЙК НОПЗЙЕ ЧЙДЩ ТЩЦЙК ТПНБОПЧУЛЙК РПМХЫХВПЛ. ъБЧФТБ ЛФП-ОЙВХДШ ЙЪ ЧОХЛПЧ ЙМЙ РТБЧОХЛПЧ рБТБНПОБ рТПЛПРШЙЮБ ПФОЕУЈФ ЧУЈ ПВТБФОП
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЦЙЧП РТЕДУФБЧЙМ, ЛБЛ ПВТБДХЕФУС рТПЛПРШЙЮ ЗПТПДУЛЙН ДПЪЧПМЕООЩН ЧЕТПА ЗПУФЙОГБН: ЗТЕГЛЙН ПТЕИБН, УЧЕЦЙН ДТПЦЦБН, ЛХУЛПЧПНХ ЛПМПФПНХ УБИБТХ, ГХЛБФБН, РБФТПОБН, ЛБРУАМСН, РПТПИХ "УПЛПМ", ЛБТФЕЮЙ, Б ПУПВЕООП ОПЧЕОШЛПНХ, ВХЛЧБМШОП У ОЕВБ УОСФПНХ, ЛБТБВЙОХ "ТЩУШ". мЩЦЙ ЫМЙ МЕЗЛП, ДБ Й ЧЕМБ Л рТЕДФЕЮЕОЛЕ ХЪЛБС, ЮХЦПНХ ЧЪЗМСДХ ОЕЪБНЕФОБС, РТПУЕЛБ, ЗДЕ ЧУЕ РЕОШЛЙ ВЩМЙ ДБЧОП РПЧЩЛПТЮЕЧБОЩ.
юЕТЕЪ ЮБУ ТБЪНБЫЙУФПК ИПДШВЩ ПО РПЮХЧУФЧПЧБМ ЪБРБИ ДЩНБ - ПДОБЛП ОЕ ФПФ ЦЙЧПК, ЦЕМБООЩК, ИМЕВОЩК, - Б ХЦЕ ИПМПДОЩК, У РТЙНЕУША ВПМШЫПК ВЕДЩ. оП Л ФПНХ, ЮФП ПО ХЧЙДЕМ, РТЙЗПФПЧЙФШУС ВЩМП ОЕЧПЪНПЦОП
оЕ ВЩМП ОБ УЧЕФЕ ВПМШЫЕ ОЙЛБЛПК ЛТБУЙЧПК Й ФЙИПК УФБТППВТСДЮЕУЛПК ДЕТЕЧЕОШЛЙ рТЕДФЕЮЕОЛЙ П ДЧЕОБДГБФЙ ДЧПТБИ У ПВЫЙТОЩНЙ ПЗПТПДБНЙ, НОПЗПЮЙУМЕООЩНЙ ОБДЧПТОЩНЙ РПУФТПКЛБНЙ, ВБОСНЙ, УБДЙЛБНЙ Й РБМЙУБДОЙЛБНЙ, ПВЭЕУФЧЕООЩН МБВБЪПН - Й НПМЕМШОЩН ДПНПН, УТХВМЕООЩН ЙЪ ЦЕМЕЪОПК ЛТБУОПЧБФПК МЙУФЧЕООЙГЩ. чНЕУФП ЧУЕЗП ЬФПЗП МЕЦБМП ЗТСЪОПЕ РСФОП ЛПРПФЙ, ЙЪ ЛПФПТПЗП ОЕЙУФТЕВЙНП, ЛБЛ Ч ЧПКОХ, ФПТЮБМЙ РЕЮОЩЕ ФТХВЩ; НЕУФБНЙ ВБЗТПЧЕМЙ ФТПОХФЩЕ РЕРМПН ХЗПМШС, ДБ ФСОХМЙУШ Ч ВЕМПЕ ОЕВП ОЕРПДЧЙЦОЩЕ УЙОЕЧБФЩЕ УФПМВЩ ДЩНБ Й РБТБ.
чПФ ПО Й ЛПОЮЙМУС, ЕДЧБ МЙЫШ ОБЮБЧЫЙУШ, ЕЗП МЕДСОПК ЛТЕУФПЧЩК РПИПД
- мБДОП, - УЛБЪБМ ПО Й УФБМ УРХУЛБФШУС Л РЕРЕМЙЭХ.
пО ЮХЧУФЧПЧБМ, ЪОБМ - РПФПНХ ЮФП ЧЙДЕМ ПДОБЦДЩ РПДПВОПЕ, - ЮФП ЧРЕТЕДЙ ОЕФ ОЙ ЕДЙОПЗП ЦЙЧПЗП УХЭЕУФЧБ. й ЮФП ЪДЕУШ РПВЩЧБМБ ОЕ ЗПТПДУЛБС ВБОДБ ПИПФОЙЮЛПЧ, ЛПФПТЩН ОБДПЕМП ХОЙЦЕООП ЧЩЛМСОЮЙЧБФШ РП ПДОПК УПВПМШЕК ЫЛХТЛЕ Й НЕДЧЕЦША ЦЈМЮШ РП РЕОЙГЙММЙОПЧПНХ РХЪЩТШЛХ, Й ПОЙ ТЕЫЙМЙ ЧЪСФШ ЧУЈ ТБЪПН, - Й ОЕ ЮЕЛЙУФЩ (ЙМЙ ЛБЛ ПОЙ ФБН ОЩОЮЕ ОБЪЩЧБАФУС?), РТПОАИБЧЫЙЕ-ТБЪЧЕДБЧЫЙЕ, ОБЛПОЕГ, РТП УХЭЕУФЧПЧБОЙЕ ОЕЧЕДПНПК Й ОЕЧЙДЙНПК НЙТХ УП ЧТЕНЈО рЕФТБ-бОЮЙИТЙУФБ ФБЙООПК ДЕТЕЧЕОШЛЙ; ОЕФ, ЬФП ВЩМ УМЕД ДТХЗПК УЙМЩ РПФПНХ ЮФП ОЙ ВБОДЙФЩ, ОЙ ЮЕЛЙУФЩ РТЙ ЧУЕК УЧПЕК ЗМХВЙООПК МАДПЕДУЛПК УХЭОПУФЙ ОЕ ПУФБЧМСАФ ОБ ЦЕТФЧБИ УМЕДПЧ ЗТПНБДОЩИ ЪХВПЧ Й ЛПЗФЕК, ОЕ ПФЛХУЩЧБАФ ДЕФСН ЗПМПЧЩ, ОЕ ЧЩЕДБАФ Х ЛПТПЧ Й МПЫБДЕК ЛЙЫЛЙ Й ОЕ ТБЪНЈФЩЧБАФ, ЛБЛ ЧЪВЕУЙЧЫЙКУС УМПО, ЙЪВЩ РП ВТЈЧОЩЫЛХ
хЦЕ ОБ ЙУИПДЕ ДОС, ЧЩНПФБООЩК ДП УНЕТФЙ, РЕТЕРБЮЛБООЩК УБЦЕК Й ЛТПЧША, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЪБВТБМУС Ч ЕДЙОУФЧЕООХА ХГЕМЕЧЫХА ВБОШЛХ ОБ РПДЧПТШЕ ВТБФШЕЧ жЙМЙНПОПЧЩИ; ВБОШЛБ ЬФБ УФПСМБ ЮХФШ Ч УФПТПОЕ, Х ЮЙУФПЗП ТХЮШС, Й РПФПНХ ХГЕМЕМБ, ОЕ ЪБНЕЮЕООБС. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РТЙУЕМ Х ЛБНЕОЛЙ, ДПУФБМ ОПЦ, РПДОСМ У РПМБ ИПМПДОПЕ РПМЕОП Й УФБМ ОЕ УРЕЫБ ЭЕРБФШ МХЮЙОХ. пО ЪОБМ, ЮФП ДП ЧЕУОЩ ЕНХ ПФУАДБ ОЕ ЧЩВТБФШУС, ЮФП ВЕЪ ЛМАЮБТС ЛМАЮ Ч ТБЪЧБМЙОБИ (ДБЦЕ ЕУМЙ ПО ФБН Й ПУФБМУС) ОБКФЙ ОЕЧПЪНПЦОП, Й ЮФП ФПФ РПУФПТПООЙК, ЛПФПТЩК УАДБ РТЙДЈФ, - РТЙДЈФ У СУОПК Й ЛПОЛТЕФОПК ГЕМША
лБТБВЙО ЪДЕУШ ОЕ РПНПЭОЙЛ.
вЩМЙ Х ОБТПДБ ЛБТБВЙОЩ, ВЩМЙ Й ТХЦШС
фПМШЛП УЕКЮБУ ПО РПЮХЧУФЧПЧБМ ИПМПД. б ОПЮША ВХДЕФ РПД РСФШДЕУСФ. йМЙ ДБЦЕ ЪБ РСФШДЕУСФ.
чУЈ, ЮФП ЪДЕУШ ПУФБМПУШ ПФ МАДЕК, С РПИПТПОА ЧЕУОПК, РПДХНБМ ПО. б РПФПН ЧЕТОХУШ Ч ЗПТПД Й РПИПТПОА УЧПЙИ. еУМЙ ЧЩЦЙЧХ.
б С, Л УПЦБМЕОЙА, ЧЩЦЙЧХ
ъБЧФТБ РЕРЕМ ПУФЩОЕФ, Й РТЙДХФ ЧПМЛЙ. чПО, ХЦЕ УМЩЫОП ЧДБМЙ иПТПЫП, ЮФП ХУРЕМ УОЕУФЙ МАДЕК Ч МБВБЪ.
оЕ ЪОБА УФБТПЧЕТУЛЙИ НПМЙФЧ ДБ ОЕ ПВЙДСФУС, ОБЧЕТОПЕ, ЕУМЙ ПФ ЮЙУФПЗП УЕТДГБ чЕДШ ОЕ ЛПТНЙМ ЦЕ НЕОС рТПЛПРШЙЮ ЙЪ ПФДЕМШОПК РПУХДЩ, ЛБЛ РП ЙИ ХУФБЧХ ДТЕЧМЕПФЕЮЕУЛПНХ РПМПЦЕОП.
вЩМП ФБЛ ФЙИП, ЮФП ЕМЕ УМЩЫОПЕ РПУЛХМЙЧБОЙЕ ЪБ РМПФОП РТЙФЧПТЈООПК ДЧЕТША РТПЪЧХЮБМП ДМС оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ БТИБОЗЕМШУЛПК ФТХВПК. б РПФПН ДЧЕТШ РТЙПФЛТЩМБУШ, Й Ч РПУМЕДОЕН УХНЕТЕЮОПН УЧЕФЕ ЬФПЗП ВЕУЛПОЕЮОПЗП ДОС ЧПЪОЙЛМП ОЕЮФП ВЕМПЕ.
- оХ, ЧИПДЙ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ Й У ОЕТЧЙЮЕУЛПК ХУНЕЫЛПК ДПВБЧЙМ: - дБ РПВЩУФТЕК: ИПМПДХ ОБРХУФЙЫШ.
ч ПФЧЕФ ТБЪДБМУС УПЧЕТЫЕООП ОЕЧПЪНПЦОЩК ЪЧХЛ: ЪЧПОЛП РПДРТЩЗОХМЙ Й ХРБМЙ Ч ЛПТПВЛЕ УРЙЮЛЙ.
пО НПМЮБ РТПФСОХМ ТХЛХ Й ЧЪСМ ЛПТПВПЛ ЙЪ РБУФЙ УПВБЛЙ.
- зТЕФШУС, ЗПЧПТЙЫШ, ВХДЕН? - УРТПУЙМ ПО.
уПВБЛБ ЪБНБИБМБ ИЧПУФПН, ЛБЛ УЙЗОБМШЭЙЛ ЖМБЗПН.
лБНЕОЛБ ОБЛБМЙМБУШ УЛПТП, Й ДБЦЕ ЧПДБ ЪБВХТМЙМБ Ч ЛПФМЕ - ЕЈ ФБН ВЩМП ОЕНОПЗП, ОБ УБНПН ДОЕ.
- юБКЛПН ВЩ ФЕВС ОБРПЙМ, ДБ ОБМЙФШ ОЕ ЧП ЮФП. ч ЛПЧЫЙЛ ТБЪЧЕ? вХДЕЫШ ЛЙРСФПЮЕЛ?
уПВБЛБ РПНПФБМБ ВПМШЫПК ЗПМПЧПК. пОБ РТЙУФТПЙМБУШ Л ВПЛХ ЛБНЕОЛЙ Й ХЦЕ, РПИПЦЕ, ПФПЗТЕМБУШ.
- б С РПРША, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - оЕ ЧПДЛХ ЦЕ РЙФШ ИПФС НПЦОП ВЩМП ВЩ ФЕРЕТШ Й ЧПДЛХ ОЙЛПЗП ОЕ ПВЙДЙЫШ.
пО ЧЩОХМ ЙЪ ТАЛЪБЛБ ВПМШЫХА БМАНЙОЙЕЧХА ЛТХЦЛХ, ПРМЕФЈООХА ВЕТЈУФПК, - РБНСФШ ПВ ПДОПН ЖЙМПУПЖЕ У уПМПЧЛПЧ, - ВТПУЙМ Ч ОЕЈ РСФШ РБЛЕФЙЛПЧ ЮБС "МЙРФПО", ЪДПТПЧЕООЩК ЛХУПЛ УБИБТХ, ЪБМЙМ ЛЙРСФЛПН - Й УРХУФС ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ ПРХУФЙМ Ч ЮЈТОЩК ОБУФПК БЬТПЖМПФПЧУЛХА ХРБЛПЧЛХ УМЙЧПЮОПЗП НБУМБ. рПМХЮЙМПУШ РПЮФЙ РП-ФЙВЕФУЛЙ.
- оХ, ЧПФ, - УЛБЪБМ ПО Й ЧЩФЕТ РПФ УП МВБ. - б ФЕРЕТШ ТБУУЛБЪЩЧБК, ЮФП ФХФ ВЩМП.
уПВБЛБ ЦБМПВОП РПУНПФТЕМБ ОБ ОЕЗП. рБМЕЧП-ВЕМБС, Ч ЮЈТОЩИ "ПЮЛБИ" ЧПЛТХЗ ЗМБЪ, ПОБ РПИПДЙМБ УЛПТЕЕ ОБ РБОДХ ЙМЙ МЕНХТБ, ЮЕН ОБ ЪДЕЫОЙИ ЪБВЩЧЫЙИ ТПДУФЧП МБЕЛ. пФЛХДБ ФБЛБС ЧЪСМБУШ?.. йЪЧЙОЙ, ВТБФ ЛПВЕМШ, ОЕ ТБЪЗМСДЕМ. уЕКЮБУ УЧЕЮЛХ ЪБФЕРМЙН, МХЮЫЕ ВХДЕФ
фЕН ЧТЕНЕОЕН ВТБФ ЛПВЕМШ ЧЩРПМЪ ОБ УЕТЕДЙОХ РТЕДВБООЙЛБ - Й оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ОЙЛПЗДБ ОЕ ЧЙДЕМ ФБЛПЗП. рЈУ РТЙЧУФБМ, НЕДМЕООП ПЗМСДЕМУС Й ХУФБЧЙМУС ОБ ЮФП-ФП ОЕЧЙДЙНПЕ, ОП РТЙВМЙЦБАЭЕЕУС. рПФПН ПО РПРСФЙМУС, ЛПТПФЛП ТСЧЛОХМ - Й ЧДТХЗ, ЛБЛ ПФ ХДБТБ, ПРТПЛЙОХМУС ОБ УРЙОХ Й ПФЛБФЙМУС Л УБНПК УФЕОЕ. йЪ-РПД УФЕОЩ ПО РПРПМЪ, ОЕ РП-УПВБЮШЙ ЙЪЧЙЧБСУШ ЧУЕН ФЕМПН Й ЧЩРТСНЙЧ ИЧПУФ РПМЕОПН. рПФПН ЛБЛ НПЗ ЫЙТПЛП ТБУЛТЩМ РБУФШ Й ЪБТЩЮБМ ОЙЪЛП, ХФТПВОП. рПФПН ВЩМП ЮФП-ФП ЧТПДЕ МПЧМЙ ЪМПК ЛПЫЛПК ЧППВТБЦБЕНЩИ НЩЫЕК. рПКНБЧ ДПВЩЮХ, РЈУ УФБОПЧЙМУС ОБ ЪБДОЙЕ МБРЩ, Б РЕТЕДОЙЕ ФБЭЙМ Л РБУФЙ. й, ОБЛПОЕГ, УМПЧОП ОБУЩФЙЧЫЙУШ УРПМОБ Й ОБЙЗТБЧЫЙУШ, УОПЧБ РП-ЪНЕЙОПНХ ХРПМЪ Л УФЕОЕ. фБН ПО Й ПУФБМУС, ЪБНЕТЕЧ.
- рПОСФОП, - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЪБЧБТЙМ ЧФПТХА ЛТХЦЛХ. - ъОБЮЙФ, ЪЧЕТШ, ЧЩЫЕДЫЙК ЙЪ НПТС. ч УНЩУМЕ, ЙЪ ТЕЛЙ. й РПЦТЕ РТБЧЕДОЩИ йНС УЧПЈ ФЩ НОЕ, ВТБФ, УЛБЪБФШ ОЕ УНПЦЕЫШ? йМЙ ЛБЛ-ОЙВХДШ РПРТПВХЕЫШ?
рЈУ ЧЕТОХМУС Л ЛБНЕОЛЕ Й РПЛБЮБМ ЗПМПЧПК.
- оЕМШЪС, РПОЙНБА. оП ЪЧБФШ-ФП ФЕВС ЛБЛ-ФП ОХЦОП?
чНЕУФП ПФЧЕФБ ХДЙЧЙФЕМШОЩК РЈУ НЕФОХМУС Л ДЧЕТЙ, РТПУЛПМШЪОХМ Ч ЭЕМШ Й БЛЛХТБФОЩН ФПМЮЛПН ЪБДОЙИ МБР РМПФОП ЪБФЧПТЙМ ВБОА. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧДТХЗ ОЕМПЗЙЮОП РПДХНБМ, ЮФП ЕЭЈ ОЕ ЧУЈ РПФЕТСОП, РПФПНХ ЮФП ФБЛЙИ УПВБЛ ОБ УБНПН ДЕМЕ ОЕ ВЩЧБЕФ. й - ОЕПЦЙДБООП УРПЛПКОП ЪБДТЕНБМ, РТЙЧБМЙЧЫЙУШ Л УФЕОЕ Й ДБЦЕ ОЕ РПДЧЙОХЧ Л УЕВЕ РПВМЙЦЕ ЛБТБВЙО.
оП ЕНХ РТЙУОЙМЙУШ бОС Й уФЈРЛБ, Й ПО РТПУОХМУС УП УФПОПН.
рЈУ УЙДЕМ ОБ РТЕЦОЕН НЕУФЕ, ВХДФП Й ОЕ ХИПДЙМ ОЙЛХДБ. рЕТЕД ОЙН ОБ РПМХ МЕЦБМ ФХУЛМП РПВМЈУЛЙЧБАЭЙК ПУШНЙЛПОЕЮОЩК ЛТЕУФ.
- б ЧПФ ЬФПЗП ФПЮОП ВЩФШ ОЕ НПЦЕФ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧУМХИ. п ФПН, ЗДЕ ЛМАЮ УИПТПОЕО, ЪОБМ ФПМШЛП УБН рТПЛПРШЙЮ ДБ УФБТЫЙК ЧОХЛ ЕЗП, еЗПТ. пВПЙИ ПО ЧЙДЕМ УЕЗПДОС - УНПЗ ХЪОБФШ - ФБН, Ч НПМЕМШОПН ДПНЕ
рЈУ ФСЧЛОХМ: НПЦЕФ.
- б ТБЪ НПЦЕФ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, - ФП ФПЗДБ ДБЧБК-ЛБ ЪБКНЈНУС, ВТБФ, ДЕМПН. лФП ЪОБЕФ, ЮФП ОБН ЪБЧФТБ РТЕДУФПЙФ
пО ОБФБУЛБМ ЙЪ РПМЕООЙГЩ ДТПЧ, ЪБВЙМ ЛПФЈМ УОЕЗПН, УМБЪЙМ ОБЧЕТИ ЪБ ЧЕОЙЛПН (НОПЗП ОБЗПФПЧЙМЙ ВТБФШС жЙМЙНПОПЧЩ ЧЕОЙЛПЧ, ДП фТПЙГЩ ИЧБФЙМП ВЩ), У ПУФЕТЧЕОЕОЙЕН ЧЩНЩМУС ЮЙУФП Й ЗПТСЮП, Б РПФПН ОБДЕМ УЧЕЦЕЕ - ЙЪ ЗПУФЙОГЕЧ - ВЕМШЈ, ЛБЛ ЛПЗДБ-ФП РЕТЕД ОБУФХРМЕОЙЕН. чМЕЪ Ч УПЗТЕЧЫЙКУС РПМХЫХВПЛ, УЕМ У ОПЗБНЙ ОБ МБЧЛХ Й, ЮФПВЩ ХУРПЛПЙФШУС Й ЪБОСФШ ТХЛЙ, УФБМ ЛТЕУФ-ОБЛТЕУФ ОБДТЕЪБФШ РХМЙ
рЈУ ДТЕНБМ.
оПЮША ОЙЮЕЗП ОЕ РТПЙЪПЫМП.
ч ЧПУЕНШ ХФТБ ТЕРЕФЕТ ЕЗП УЕТЕВТСОПЗП "МПОЦЙОБ" ЪЧСЛОХМ. ч УЧПЙ МХЮЫЙЕ ЪПМПФЩЕ ФТЙДГБФЩЕ ЗПДЩ "МПОЦЙО" ЙЗТБМ ОБЮБМП ХЧЕТФАТЩ ЙЪ "чЙМШЗЕМШНБ фЕММС", ОП УП ЧТЕНЕОЕН ЛХМБЮПЛ УОПУЙМУС, Б ОЩОЕЫОЙЕ ЮБУПЧЩИ ДЕМ НБУФЕТБ ХНЕМЙ МЙЫШ НЕОСФШ ВБФБТЕКЛЙ Ч ЗПОЛПОЗУЛПК ЫФБНРПЧЛЕ.
- дПВТПЕ ХФТП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РПФСОХЧЫЕНХУС РУХ.
рЕТЕЛХУЙМЙ, ЧЩРЙМЙ ЮБА. фШНБ УОБТХЦЙ НЕДМЕООП ТБУУЕЙЧБМБУШ.
- рПТБ.
чПЪДХИ ПФ УФХЦЙ УФБМ УФХДЕОЙУФЩН, ОЕ ЧРПМОЕ РТПЪТБЮОЩН. уМЙРБМЙУШ ТЕУОЙГЩ. вТПЧЙ, ПРХЭЕООЩЕ ХЫЙ РЕУГПЧПК ХЫБОЛЙ, ОБФСОХФЩК ОБ РПДВПТПДПЛ ЧСЪБОЩК ЫБТЖ НЗОПЧЕООП РПТПУМЙ ЛХТЦБЛПН. мЩЦЙ ДПМЗП ОЕ ИПФЕМЙ УЛПМШЪЙФШ
л ТЕЛЕ НПЦОП ВЩМП РТПКФЙ РП ПЛПМЙГЕ, ОП оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ОБНЕТЕООП УДЕМБМ ЛТАЛ. чУФБЧ РЕТЕД НПМЕМШОЩН ДПНПН, Ч ЛПФПТПН МАДЙ ЙУЛБМЙ УРБУЕОЙС ПФ ЪЧЕТС ЛТЕУФПН Й НПМЙФЧПК, ПО ПВОБЦЙМ ЗПМПЧХ, ПРХУФЙМУС ОБ ЛПМЕОЙ Й РЕТЕЛТЕУФЙМУС.
- рТПУФЙФЕ, РТБЧПУМБЧОЩЕ, - ФЙИП УЛБЪБМ ПО. - оЕ НПЗХ ЧБУ РПИПТПОЙФШ, Б ЧПФ ТБУУЮЙФБФШУС ЪБ ЧБУ - ТБУУЮЙФБАУШ
оЙЛФП ОЕ ПФЧЕФЙМ. ъБ ОПЮШ УОЕЗ ЪБУЩРБМ ЮЕТОПФХ, Й УМЕДЩ, Й ЧУЈ, ЮФП ЪДЕУШ ЦЙМП Й УЗПТЕМП
дП ПУФТПЧБ ВЩМП НЕФТПЧ УФП - ЕУМЙ МЕФЕФШ ОБ ЛТЩМШСИ. мЈД ЪБ ПУФТПЧПН ВЩМ ЮЈТОЩК, ЧЩЗМБЦЕООЩК ЧЕФТПН, ГЧЕФПН РПДУФБФШ ЙУРПМЙОУЛПК УЛБМЕ-ВЩЛХ ОБ ФПН ВЕТЕЗХ, Б ЪДЕУШ, РПД ЧЩУПЛЙН ВЕТЕЗПН - ВЕМЩК, ЪБУОЕЦЕООЩК. й ТПЧОП РПД ЧЪЧПЪПН ЗТПНПЪДЙМЙУШ ВЕЪПВТБЪОЩЕ ФПТПУЩ, Й СУОЕЕ СУОПЗП ВЩМП, ПФЛХДБ ПОЙ ФБЛЙЕ ЧЪСМЙУШ.
- рТСНПК ОБН ДПТПЗЙ ОЕФ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - б У ЖМБОЗПЧ ПВТЩЧЩ. фБЛБС ДЙУРПЪЙГЙС. й БТФЙММЕТЙС Ч ФЩМХ ЪБУФТСМБ, РП ПВЩЛОПЧЕОЙА. юФП, ЗПУРПДЙО ЗХУБТ, ДЕМБФШ ВХДЕН?
рЈУ ЧУНПФТЕМУС Ч МЈД, Ч ПУФТПЧ, ЗМХИП ФСЧЛОХМ.
- оБ ПУФТПЧ-ФП ЕНХ, ДХНБА, ИПДБ ОЕ ВХДЕФ, - ПВЯСУОЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - лБЛ ФЧПЈ НОЕОЙЕ? б ЧПФ ОБ МШДХ ВЩ ОБН ОЕ ЪБДЕТЦБФШУС
оЕ ПФЧЕФЙЧ, РЈУ НЕДМЕООП, ОАИБС ЧПЪДХИ Й РТЙУМХЫЙЧБСУШ, ОБЮБМ УРХУЛБФШУС.
- пУФПТПЦОЕК, ЗХУБТ! - ЫЕРОХМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧУМЕД. уБН ПО РПЧЕУЙМ ЛБТБВЙО ОБ ЫЕА, ТБУРБИОХМ РПМХЫХВПЛ Й ОБЮБМ ЧЩУЧЙУФЩЧБФШ ЧЕФЕТ. рБТ ЙЪП ТФБ РПЧЙУБМ РЕТЕД МЙГПН ОЕРПДЧЙЦОЩН ПВМБЛПН.
рПМХЮЙМПУШ ОЕ УТБЪХ. уОБЮБМБ ЧЕФЕТ РПФСОХМ Ч МЙГП, ТБЪПТЧБМ ФХНБО, ПВЦЈЗ ЭЈЛЙ. рПФПН ЪБЫХНЕМП РПЧЕТИХ. йОЕК РПУЩРБМУС У ЕМЕК. й, ОБЛПОЕГ, ЪБУФПОБМП, ЪБЧЩМП, ЪБЗХДЕМП УЪБДЙ - РП-ОБУФПСЭЕНХ. лПЗДБ-ФП МАВПК ЮХИПОЕГ НПЗ ФБЛПЕ
рПДИЧБЮЕООЩК ЧЙИТЕН, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ УМЕФЕМ РП ЧЪЧПЪХ ОБ УБНЩК ВЕТЕЗ, ПВЕЦБМ, РТЙЗЙВБСУШ, ФПТПУЩ УРТБЧБ - Й РПДУФБЧЙМ РБДБАЭЕНХ У ПВТЩЧБ ЧЕФТХ ТБУРБИОХФЩЕ РПМЩ РПМХЫХВЛБ. уМЕЧБ, ЪЧПОЛП МБС Й РПДРТЩЗЙЧБС, ФБОГЕЧБМ ОБ МШДХ РЈУ. чЪЧЙЪЗОХМ РПД МЩЦБНЙ ЧЩУПИЫЙК ПФ УФХЦЙ УОЕЗ. оЕ УФПК ОБ НЕУФЕ, зХУБТ! иПТПЫП ЙДЈН! мЈД ЪБДТПЦБМ. рЈУ НЕФОХМУС ЧРЕТЈД, РПФПН ЧВПЛ. оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ ОЕУМП ЧЕФТПН. чУЈ, ЮФП ОЕ ВЩМП РТЙЛТЩФП ХОФБНЙ Й РПМХЫХВЛПН, НЗОПЧЕООП ЪБЛПЮЕОЕМП. рПЪБДЙ ТБЪДБМУС ЗТПНЛЙК ФТЕУЛ, ОП ПЗМСДЩЧБФШУС ДХТБЛПЧ ОЕ ВЩМП. рЈУ ЪБИПДЙМУС МБЕН. фТЕЭЙОЩ, ЛБЛ ПФ РПРБЧЫЕК Ч УФЕЛМП РХМЙ, ТБЪВЕЦБМЙУШ ФБН, ЗДЕ ПО ВЩМ УЕЛХОДХ ОБЪБД. рПМПЧЙОХ РТПЫМЙ, РПДХНБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. дП ПУФТПЧБ ВЩМП ЕЭЈ ОЕНЩУМЙНП ДБМЕЛП. ъБ УРЙОПК У ЫХНПН РЕТЕЧЕТОХМБУШ МШДЙОБ - Й ТБУЛПМПМБУШ. рЈУ ОЈУУС ФЕРЕТШ ВЩУФТЕЕ ЗЕРБТДБ, Б ЪБ ОЙН МЈД ЧЩЗЙВБМУС ЗПТВПН Й МПНБМУС, МПНБМУС
пОЙ У зХУБТПН ЧЩУЛПЮЙМЙ ОБ ВЕТЕЗ ПДОПЧТЕНЕООП, ЧЪЗМСОХМЙ ДТХЗ ОБ ДТХЗБ Й ОБ ЧУСЛЙК УМХЮБК ПФВЕЦБМЙ РПДБМШЫЕ ПФ РТПФПЛЙ. рПФПН РПУНПФТЕМЙ ОБЪБД Й РПЧБМЙМЙУШ ОБ УОЕЗ
чИПД Ч ТХН, РПОСФОП, ЪБНЕМП, ОП ЛБНЕОШ-ЪБНПЛ ПУФБЧБМУС ОБ ЧЙДХ - ФБЛ ХЦ ПО ВЩМ ХУФТПЕО. чЕУШ ЬФПФ ЧОЕЫОЕ ПВЩЮОЩК ПУФТПЧ ВЩМ ХУФТПЕО ПУПВП, ОП РПОСФШ ПУПВПУФШ ОЕ ФП ЮФП РТПУФПНХ ЮЕМПЧЕЛХ, ОП Й ОЕРТПУФПНХ - ВЩМП ОЕЧПЪНПЦОП. тБЧОП ЛБЛ Й ПУПВПУФШ ТХНПЧ. тБЧОП ЛБЛ Й
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ОЕЗОХЭЙНЙУС РБМШГБНЙ ЙЪЧМЈЛ ЙЪ-ЪБ РБЪХИЙ ЛТЕУФ. нБМП ЛФП ЙЪ ОЩОЕЫОЙИ НПЗ ХЧЙДЕФШ Й РПОСФШ, ЮФП ОЙЦОСС ЛПУБС РЕТЕЛМБДЙОБ ЛТЕУФБ ОБЛМПОЕОБ ОЕ РП ЛБОПОХ. рБТБНПО рТПЛПРШЙЮ ОЙЛПЗДБ ОЕ ВТБМ ЛМАЮ ЗПМПК ТХЛПК, ЧУЕЗДБ ЮЕТЕЪ ЮЙУФХА ФТСРЙГХ, ЛПФПТХА РПФПН ОЕРТЕНЕООП ВТПУБМ Ч РЩМБАЭХА РЕЮШ.
лТЕУФ ХФПОХМ Ч ЗОЕЪДЕ, ЧЩУЕЮЕООПН ОБ ЛБНОЕ. рПФЕЛМБ ДПМЗБС НЙОХФБ ПЦЙДБОЙС. зХУБТ ОЕТЧОП РЕТЕНЙОБМУС У МБРЩ ОБ МБРХ, ОП ОЕ ХИПДЙМ - ИПФС Й ЪОБМ ОБЧЕТОСЛБ, ЮФП ЛПМЙ ДЧЕТШ ОЕ РТЙЪОБЕФ ЕЗП ЪБ УЧПЕЗП, ФП ВЩФШ ЕНХ ФЈРМЩН ВЕМЈУЩН РЕРМПН оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ТЕЫЙМ ОЕ ТЙУЛПЧБФШ Й РПДИЧБФЙМ РУБ ОБ ТХЛЙ. рЈУ ВЩМ ФСЦЈМЩК, ЛБЛ ЗПДПЧБМЩК ВЩЮПЛ.
- пДОБЛП, ОЕ ЗПМПДБМ ФЩ, ВТБФ
дЧЕТШ РТПУЕМБ. уОЕЗ РПУЩРБМУС ОБ УФХРЕОЙ. ъБЛМХВЙМУС, ЧЩТЩЧБСУШ ОБТХЦХ, РБТ.
чПФ ФЕРЕТШ НПЦОП Й МЩЦЙ УОСФШ, У ОЕТЧОЩН УНЕЫЛПН РПДХНБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ЧУРПНОЙЧ УФБТЩК, ЧТЕНЈО ЖЙОУЛПК ЧПКОЩ, БОЕЛДПФ.
рПИПЦЕ ВЩМП ОБ ФП, ЮФП Ч ТХНЕ ОЕДБЧОП ЦЙМЙ. иПФС тХНЩ - ЬФП ФБЛПЕ НЕУФП, ЗДЕ ЧТЕНС ЛБЛ ВЩ Й ОЕ ЙДЈФ. рП ЛТБКОЕК НЕТЕ, ЧЙДЙНЩИ ЙЪНЕОЕОЙК ОЕ РТПЙУИПДЙФ. й ОЕЙЪЧЕУФОЩК РПУФПСМЕГ НПЗ ЦЙФШ ЪДЕУШ Й ДЧБДГБФШ, Й ФТЙДГБФШ МЕФ ОБЪБД. лПЗДБ ЦЕ С УБН-ФП ВЩМ ФХФ РПУМЕДОЙК ТБЪ?..
ч РСФШДЕУСФ ЫЕУФПН? дБ, РПЦБМХК, Ч РСФШДЕУСФ ЫЕУФПН
бИ, ДБ. ч ЧПУЕНШДЕУСФ ЧФПТПН ЕЭЈ. лБЛ НПЗ ФБЛПЕ ЪБВЩФШ?..
рПФПН, ОБЧЕДЩЧБСУШ ТЕЗХМСТОП Ч рТЕДФЕЮЕОЛХ, ПО ОЕ ЙУРЩФЩЧБМ ОЙ НБМЕКЫЕЗП ЦЕМБОЙС УРХУЛБФШУС Ч ФБКОЩЕ РПДЪЕНЕМШС. рПДЧБМПЧ ВБЫОЙ вЕОШПЧУЛПЗП ЕНХ ИЧБФЙМП ОБЧУЕЗДБ - ОЕ ЗПЧПТС П РПЗТЕВБМШОПК ЛБНЕТЕ бФФЙМЩ оП УЕКЮБУ ДТХЗПЗП ТБЪХНОПЗП ЧЩИПДБ ОЕ ПУФБЧБМПУШ. хАФ Ч ТХНЕ, ЛПОЕЮОП, ЮЙУФП УРБТФБОУЛЙК, РТПУФПТХ РТЙНЕТОП ЛБЛ Ч РПДЧПДОПК МПДЛЕ "рБОФЕТБ", ОП УБНЩК ЪБЧЪСФЩК ЛМБХУФТПЖПВ ОЕ РПЮХЧУФЧПЧБМ ВЩ УЕВС ЪДЕУШ ЪБЦЙЧП РПЗТЕВЈООЩН - ФБЛЙН ХЦ ХНЕОЙЕН ПВМБДБМЙ ОЕЧЕДПНЩЕ ДТЕЧОЙЕ УФТПЙФЕМЙ. рТПУФП оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ У ДБЧОЙИ РПТ (Й ОЕ ВЕЪ ПУОПЧБОЙК) ФТЕЧПЦЙМЙ ЧЕОФЙМСГЙПООЩЕ ТЕЫЈФЛЙ
рЕТЧЩН ДЕМПН, ДБЦЕ ОЕ УЛЙОХЧ РПМХЫХВПЛ, ПО ДПУФБМ ЙЪ ТХОДХЛБ БРФЕЮЛХ. пФЛТЩМ ГЙЖТПЧПК ЪБНПЛ. рПФПН Ч ОЕФЕТРЕОЙЙ ЧЩЧЕТОХМ СЭЙЛ ОБ ЛТЩЫЛХ УФПМБ
ъДЕУШ ВЩМП ЧУЈ, ЛТПНЕ ФПЗП, ЗМБЧОПЗП. ъБ ЮЕН ПО ЫЈМ.
оБ ЧУСЛЙК УМХЮБК ПО РЕТЕВТБМ ЧУЕ РХЪЩТШЛЙ Й БНРХМЩ, ЮЙФБС УЙЗОБФХТЩ. рПФПН ЕЭЈ ТБЪ. рПФПН ЕЭЈ.
сУОП. фПФ, ЛФП РПВЩЧБМ ЪДЕУШ ДП ОЕЗП, РТЙИПДЙМ ЪБ ЬФЙН ЦЕ. оП ПО ОЕ ЙНЕМ ОЙЛБЛПЗП РТБЧБ ФТПЗБФШ ОЕРТЙЛПУОПЧЕООЩК ЪБРБУ ПУФБЧЙМ ВЩ ИПФШ ОЕУЛПМШЛП ЗТБОХМ!.. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ Ч ПФЮБСОЙЙ ЪБНБИОХМУС ЛХМБЛПН ОБ УФЕЛМСООПЕ ВЕУРПМЕЪОПЕ ЧПЙОУФЧП Й ПРХУФЙМ ТХЛХ.
зХУБТ ФЛОХМУС ЗПМПЧПК Ч ЛПМЕОЙ, ВХТЛОХМ ЮФП-ФП ОЕТБЪВПТЮЙЧПЕ. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ВЕУУЙМШОП ПФПЫЈМ ПФ УФПМБ Й РТПЧБМЙМУС Ч ЛТЕУМП.
- чУЈ ВЕУРПМЕЪОП, ВТБФ зХУБТ, - УЛБЪБМ ПО ОЕЗТПНЛП. - пДОБ ПФТБДБ - ЮФП С ФПЦЕ ФЕРЕТШ ТБОП ЙМЙ РПЪДОП ХНТХ.
2
лПЗДБ ТБУУЕЕФУС ДЩН, ХЧЙДЙЫШ ЧОЙЪХ ДЕФЕК Й ЦЙЧПФОЩИ.
чБУЙМЙК бЛУЕОПЧ
чУЈ ОБЮБМПУШ УПЧЕТЫЕООП ОЕЧЙООП ДОЕК ДЕУСФШ ОБЪБД - ЛБЛ ТБЪ ОБЛБОХОЕ оПЧПЗП ЗПДБ.
- лПМС, - бООХЫЛБ ЛБЛ-ФП ОЕРТЙЧЩЮОП УНХЭЈООП РПУНПФТЕМБ ОБ НХЦБ, - С ДПМЦОБ УЛБЪБФШ ФЕВЕ ПДОХ ЧЕЭШ
- х ОБУ ВХДЕФ МАВПЧОЙЛ? - РПДОСМ ВТПЧШ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- оЕФ, ОП ЮФП-ФП ЧТПДЕ ч ПВЭЕН, С РТЙЗМБУЙМБ мЙДПЮЛХ.
- оБ оПЧЩК ЗПД?
- оБ оПЧЩК - ЦЕОБ ЧЙОПЧБФП ТБЪЧЕМБ ТХЛБНЙ. - оХ, РПКНЙ: С ЧПЪЧТБЭБАУШ Ч ХЮЙФЕМШУЛХА, РБЛЕФ ЪБВЩМБ, Б ПОБ УЙДЙФ Й ТЕЧЈФ. рПОЙНБЕЫШ? с Й
- уПУФТБДБОЙЕ ТБЪОПУЙФ ЪБТБЪХ УФТБДБОЙС, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- ьФП ФЩ ЪБТБЪХ ТБЪОПУЙЫШ, - ПВЙДЕМБУШ бООХЫЛБ. - чУЕН ОБУФТПЕОЙЕ РПТФЙЫШ. б ЕУМЙ ВЩ уФЈРЛХ ФБЛ ЦЕ ЧПФ
- оХ Й ЮФП? рТЕДУФБЧШ УЕВЕ, ЮЕТЕЪ ДЧБДГБФШ МЕФ РТЙЕЪЦБЕФ НПМПДПК БНЕТЙЛБОУЛЙК НЙММЙБТДЕТ Й ЪЧЕЪДБ зПММЙЧХДБ, Ч ЛПФПТПН УЮБУФМЙЧБС НБФШ ВЕЪ ФТХДБ ХЪОБЈФ
- бК, ДБ ОХ ФЕВС!
чРТПЮЕН, ОПЧПЗПДОЙК ЧЕЮЕТ ЧУЕТШЈЪ ЙУРПТЮЕО ОЕ ВЩМ. уФЈРЛЕ ПФДБМЙ Ч РПМОПЕ ВЕЪТБЪДЕМШОПЕ (ВМБЗП, ОЙЛФП Й ОЕ РТЕФЕОДПЧБМ) ТБУРПТСЦЕОЙЕ ОПЧЕОШЛХА "уЕЗХ", ЮФПВЩ ОЕ МЕЪ ЛП ЧЪТПУМЩН. мЙДПЮЛБ, ДБНБ ЛТХРОПЧБФБС, ПВЕУГЧЕЮЕООБС, МЕЗЛП ЛТБУОЕАЭБС ПФ МЈЗЛПЗП ЧЙОБ, ДЕТЦБМБУШ ФЙИП Й ТПВЛП. ъБФП РТЙЫЈМ УБН зБЧТЙМПЧ У ВБОДЦП Й ОПЧПК РБУУЙЕК, ТЩЦЕК Й ЧПУФПТЦЕООПК. рБУУЙС ЮЕН-ФП ОЕХМПЧЙНП УНБИЙЧБМБ ОБ пМА бТВЕОЙОХ, ЛБЛПК ПОБ ВЩМБ ОБ ФПН РБНСФОПН ЧЕЮЕТЕ Ч фЕОЙЫЕЧУЛПН ХЮЙМЙЭЕ, Й оЙЛПМБА уФЕРБОПЧЙЮХ РПОБЮБМХ ВЩМП ОЕМЕЗЛП РТЙДБФШ УЧПЕНХ ЧЪЗМСДХ ПВЩЮОХА ТБУУЕСООПУФШ.
уФПМ ОБЛТЩМЙ Ч ЪБМЕ, ЛПФПТЩК оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЙНЕОПЧБМ "БЖТЙЛБОУЛПК ЛПНОБФПК".
- чПФ ЬФП ПОП ФБН ФБЛПЕ Й ЦЙЧЈФ? - У ХЦБУПН УРТПУЙМ зБЧТЙМПЧ.
- цЙЧЈФ, - РПДФЧЕТДЙМ ИПЪСЙО.
- б ЛБЛ ОБЪЩЧБЕФУС?
- оЕ ЪОБЕФ ОЙЛФП. оЕЗТЩ ЗПЧПТСФ: "ИБНБНВБ-БУ-ИБНБНВБ". юФП Ч РЕТЕЧПДЕ ОБ РТПУФПК СЪЩЛ ПЪОБЮБЕФ "УБНПЗМПФ". ьФП С ФБЛ РЕТЕЧЈМ. пО ЦЕ "РТПЗМПФ ЛПОЗПМЕЪУЛЙК".
- б УРЕГЙБМЙУФЩ ЮФП ЗПЧПТСФ? - ОЕ ХОЙНБМУС зБЧТЙМПЧ.
- б ПОЙ Ч ОЕЗП ОЕ ЧЕТСФ
бРРЕФЙФБ ПВЙФБФЕМШ ФЕТТБТЙХНБ ОЙЛПНХ ОЕ ЙУРПТФЙМ, ФПМШЛП ТЩЦБС УНПФТЕМБ ФЕРЕТШ ОБ оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ ЧПУФПТЦЕООП. хСЪЧМЈООЩК зБЧТЙМПЧ ОБЮБМ РЕФШ, Й РЕМ ИПТПЫП. оП ЧУЈ ТБЧОП РТПЫМП ОЕЛПФПТПЕ ЧТЕНС, Й ТБЪЗПЧПТ ЧЕТОХМУС Л бЖТЙЛЕ.
- б ЛБЛ ЧБУ ЧЩРХУЛБМЙ, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ? - УРТПУЙМБ РТПЪБЙЮЕУЛБС мЙДПЮЛБ. - фПЗДБ ЦЕ ОЙЛПЗП ОЕ ЧЩРХУЛБМЙ, Б ЧЩ ФБЛ Й ЧППВЭЕ ВЕУРБТФЙКОЩК.
- оХ, ВЕУРБТФЙКОЩК - ЬФП ЕЭЈ ОЕ ВЕЪОПЗЙК, - УЛБЪБМ ИПЪСЙО. - рП МЙОЙЙ бЛБДЕНЙЙ оБХЛ С ЕЪДЙМ
- й ДМС ТБЪЧЕДЛЙ ЛПК-ЮЕЗП ДПВЩЧБМ? - РПДЛПМПМ зБЧТЙМПЧ.
- тХУУЛХА ЧПЕООХА ТБЪЧЕДЛХ С ХЧБЦБМ ЧУА ЦЙЪОШ, - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РПЦБМ РМЕЮБНЙ. - фБЛ ЮФП ОЕ ЧЙЦХ ПУОПЧБОЙК ьФП ЧБН ОЕ ЮЕЛБ.
- дБ ЮФП НПЦОП ТБЪЧЕДЩЧБФШ Ч бЖТЙЛЕ? - ИНЩЛОХМ зБЧТЙМПЧ. - вПЕЧЩН УМПОБН ИПВПФЩ ДБ ВЙЧОЙ УЮЙФБФШ?
- рПНЙМХКФЕ, НЙМПУФЙЧЩК ЗПУХДБТШ, Б мХНХНВХ-ФП ЙЪ-ЪБ ЮЕЗП, РП-ЧБЫЕНХ, РТЙЫМПУШ ХУФТБОЙФШ? - Й оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ПВЧЈМ ЗМБЪБНЙ УМХЫБФЕМЕК Й РТЙОСМУС ТБУУЛБЪЩЧБФШ УПЧЕТЫЕООП РПФТСУБАЭХА ЙУФПТЙА, Ч ЛПФПТПК РПИПЦДЕОЙС ОЕЙНПЧЕТОПЗП ЗЬТЬХЫОЙЛБ НБКПТБ лПМПНЙКГБ Й ДПЮЕТЙ НЕУФОПЗП ЧПЦДС ЮЕТОПЛПЦЕК ЛТБУБЧЙГЩ бИХМЙ ОЕЮХЧУФЧЙФЕМШОП РЕТЕРМЕФБМЙУШ У УАЦЕФПН ТПНБОБ нБКО-тЙДБ "пИПФОЙЛЙ ОБ ЦЙТБЖПЧ". б РПФПН, ЧДПИОПЧМЈООЩК УПВУФЧЕООЩН ТБУУЛБЪПН, ПО РЕТЕЫЈМ Л ПРЙУБОЙА ДТЕЧОЕЗП ИТБНБ пНХНВХТПНВПОЗП, УЧСЭЕООПЗП ДЕТЕЧБ, ЙЪ ЛПФПТПЗП ЧЩЫМЙ ЛПЗДБ-ФП ЧУЕ ЦЙЧПФОЩЕ, РФЙГЩ, ТЩВЩ, МАДЙ, РБХЛЙ Й ВПЗЙ. иТБНХ ЬФПНХ, РП УБНЩН УЛТПНОЩН ПГЕОЛБН, ВЩМП ОЕ НЕОШЫЕ ФТЙДГБФЙ ФЩУСЮ МЕФ, РПЬФПНХ УЕТШЈЪОЩЕ ХЮЈОЩЕ ЙН ОЕ ЪБОЙНБМЙУШ - ДБ Й ОЕ ДПВТБФШУС ДП ОЕЗП УЕТШЈЪОЩН ХЮЈОЩН, РТЙЧЩЛЫЙН Л МЈЗЛПК ЦЙЪОЙ, Л РТПЧПДОЙЛБН Й ОПУЙМШЭЙЛБН
- б ЛФП ФБЛПК мХНХНВБ? - УРТПУЙМБ ТЩЦБС ЗДЕ-ФП Ч УЕТЕДЙОЕ ТБУУЛБЪБ, Ч ПФЧЕФ ОБ ЮФП зБЧТЙМПЧ ФХФ ЦЕ ЙЪПВТБЪЙМ РЕУОА УЧПЕЗП ДЕФУФЧБ: "хВЙМЙ, ЗБДЩ, рБФТЙУБ мХНХНВХ, Б юПНВБ Ч ЛБВБЛБИ ФБОГХЕФ ТХНВХ!.." фХФ ЦЕ РТЙЫМПУШ ПВЯСУОСФШ, ЛФП ФБЛПК юПНВБ. рПФПН бООХЫЛБ РПЛБЪБМБ ЧУЕН, ЮФП ФБЛПЕ ОБУФПСЭБС ТХНВБ. бРПМЙФЙЮОБС РПЫМБ НПМПДЕЦШ, УЛБЪБМ зБЧТЙМПЧ, РПДФСЗЙЧБС УФТХОЩ. лБЛ ВМЕУФСЭЕ НЩ ТБЪВЙТБМЙУШ Ч РПМЙФЙЮЕУЛПН РПМПЦЕОЙЙ Ч вЕМШЗЙКУЛПН лПОЗП, Ч УЛПВЛБИ - мЕПРПМШДЧЙМШ! уЛПМШЛП НЙФЙОЗПЧ РТПЧЕМЙ Ч ЪБЭЙФХ, Б мХНХНВХ, ЪБТБЪБ, ФБЛ Й ОЕ ХВЕТЕЗМЙ. ьФП РПФПНХ ЮФП ФЩ УЧПЙИ ЫБНБОПЧ ЕЭЈ Л ТХЛБН ОЕ РТЙВТБМ, УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. чПФ Ч УПТПЛ ЧФПТПН - Й ПО ТБУУЛБЪБМ ХДЙЧЙФЕМШОХА ЙУФПТЙА П ФПН, ЛБЛ Ч УПТПЛ ЧФПТПН, ОБ УЛПТХА ТХЛХ РТЙУПЕДЙОЙЧ Л ууут фХЧХ, УПЗОБМЙ ЫБНБОПЧ Ч ПДЙО ВПМШЫПК МБЗЕТШ Й ЪБУФБЧЙМЙ ЛБНМБФШ ИПТПН, ТЕЪХМШФБФПН ЮЕЗП Й СЧЙМУС ЛПТЕООПК РЕТЕМПН Ч ИПДЕ чЕМЙЛПК пФЕЮЕУФЧЕООПК ЧПКОЩ УПЧЕФУЛПЗП ОБТПДБ РТПФЙЧ ОЕНЕГЛП-ЖБЫЙУФУЛЙИ ЪБИЧБФЮЙЛПЧ. ыБНБОПЧ РПФПН, СУОПЕ ДЕМП, ОЕ РП-ИПЪСКУЛЙ ЧЩЧЕМЙ Ч ТБУИПД. б НПЙИ, УЕЧЕТОЩИ, ЕЭЈ Ч ФТЙДГБФШ ЫЕУФПН ЛПОЮЙМЙ, ЧЪДПИОХМ зБЧТЙМПЧ. дБ ЮФП ЧЩ ЧУЈ ПВ ЬФПН! - ХРТЕЛОХМБ бООХЫЛБ. оБДПЕМЙ ЧБЫЙ ТБУУФТЕМЩ, МБЗЕТС оЕ ЧУЕН ОБДПЕМЙ, ЧПЪТБЪЙМ зБЧТЙМПЧ. ч ФЕИ УФБТЩИ МБЗЕТСИ ФПМШЛП МБНРПЮЛЙ ЧЛТХФЙФШ
уФБМП ЛБЛ-ФП ОЕХАФОП, Й РТЙЫМПУШ ЧЩРЙФШ.
- б РТБЧДБ, ЮФП ЧЩ ЗБДБФШ РП-ОБУФПСЭЕНХ ХНЕЕФЕ? - ФЙИП УРТПУЙМБ мЙДПЮЛБ.
- рТБЧДБ, - ФБЛ ЦЕ ФЙИП ПФЧЕФЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- б ЧЩ ОЕ НПЗМЙ ВЩ?..
- оЕ УЕЗПДОС, - ПФТЕЪБМ ПО. - чЩРЙЧЫЙ - ОЕМШЪС.
- фБЛ С РТЙДХ?
- ъБЧФТБ, - ТБЪТЕЫЙМ ПО. - чФПТПЗП. л ЧЕЮЕТХ.
фХФ ЧЩЫЕМ уФЈРЛБ, ЪБСЧЙМ, ЮФП ХЦЕ ХФТП, ПО РТПУОХМУС Й ОБНЕТЕО ЧЕУЕМЙФШУС. й ЧУЕ УФБМЙ ЧЕУЕМЙФШУС.
мЙДПЮЛБ РТЙЫМБ ЧФПТПЗП РПУМЕ ПВЕДБ.
- фЩ УБНБ ЬФП ЪБФЕСМБ, - ФЙИП УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ бООХЫЛЕ Й ЧЕМЕМ ЙН УП уФЈРЛПК ОБ ЧТЕНС ХДБМЙФШУС - УЛБЦЕН, УИПДЙФШ ОБ ЗПТПДУЛХА ЈМЛХ, ЗДЕ ХНЕМШГЩ ЧЩУФТПЙМЙ ОЕПВЩЛОПЧЕООПК ЛТБУПФЩ МЕДСОПК УЛБЪПЮОЩК ДЧПТЕГ. уБН ЦЕ ПО РЕТЕПДЕМУС ЧП ЧУЈ ЮЈТОПЕ, РПЧСЪБМ ЗПМПЧХ РМБФЛПН Й ЧЪСМ Ч ТХЛЙ ЗБДБФЕМШОЩЕ ВБТБВБОЮЙЛЙ. вБТБВБОЮЙЛЙ, ОБ УБНПН-ФП ДЕМЕ, ВЩМЙ УБНЩЕ ПВЩЛОПЧЕООЩЕ, ИПФШ Й ПВФСОХФЩЕ ЮЕМПЧЕЮЕУЛПК ЛПЦЕК. еНХ РТПУФП ОХЦОП ВЩМП ЮЕН-ФП ЪБОСФШ ТХЛЙ, РПФПНХ ЮФП ТХЛЙ Ч ЬФПН ДЕМЕ НЕЫБАФ ВПМШЫЕ ЧУЕЗП.
- жПФПЛБТФПЮЛХ РТЙОЕУМЙ?
мЙДПЮЛБ ДТПЦБЭЙНЙ РБМШГБНЙ РТПФСОХМБ ГЧЕФОПК ЛПДБЛПЧУЛЙК УОЙНПЛ РСФЙМЕФОЕК РТЙНЕТОП ДЕЧПЮЛЙ У ЗПМХВЩН ВБОФПН Й Ч ЗПМХВЩИ ФТХУЙЛБИ. дЕЧПЮЛБ УФПСМБ ОБ ЛХЮЕ РЕУЛБ. рПЪБДЙ ВЩМБ ЛБЛБС-ФП ЧПДБ Й МЕУ.
- фЕРЕТШ УЙДЙФЕ ФЙИП
нЙОХФ ЮЕТЕЪ ДЕУСФШ ЧУСЮЕУЛЙИ ЧЧПДОЩИ РТПГЕДХТ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ХЫЈМ. зМБЪБ ЕЗП РТЙЭХТЙМЙУШ, МЙГП ПВНСЛМП. рБМШГЩ ЧЩВЙЧБМЙ ЙЪ ВБТБВБОЮЙЛПЧ ОЕФПТПРМЙЧХА НСЗЛХА ДТПВШ.
- лТЩН, - УЛБЪБМ ПО.
- оЕФ, ОБ ДБЮЕ, - РПРТБЧЙМБ мЙДПЮЛБ.
- с ЗПЧПТА, ЮФП УЕКЮБУ ПОБ Ч лТЩНХ, - РТПВПТНПФБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - сМФБ? оЕФ уЕЧБУФПРПМШ? еЧРБФПТЙС? дБ, РПЦБМХК фПЮОП, еЧРБФПТЙС. рЙПОЕТУЛЙК МБЗЕТШ ЛПЗДБ-ФП ВЩМ МБЗЕТШ. рТПЧПМПЛБ БИ, ЛБЛ С ОЕ МАВМА РТПЧПМПЛХ еК ФБН ОЕРМПИП РПЛБ. дЕФЙ. дТХЗЙЕ. нОПЗП. оЕУЛПМШЛП. юЕЗП-ФП ВПСФУС. дЧХИЬФБЦОЩК ДПН. тЕЫЈФЛЙ Й ФЈНОЩЕ ЫФПТЩ, ОЙЛПЗДБ ОЕ ВЩЧБЕФ УЧЕФБ. фХДБ ЪБВЙТБАФ. уФБТХИБ-ЗТЕЮБОЛБ. у ХУБНЙ РПИПЦБ ОБ НБНБЫХ нБЛУБ фБЛ, ЮФП-ФП ЕЭЈ. лПЮЕЗБТЛБ? пФЛХДБ ЧЪСМБУШ
- лБЛПЗП нБЛУБ?
- чПМПЫЙОБ дБ ОЕ РЕТЕВЙЧБКФЕ ЦЕ, ФТХДОП хЖ-Ж!.. - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ПФВТПУЙМ ВБТБВБОЮЙЛЙ, ПОЙ РПЛБФЙМЙУШ, РПВТСЛЙЧБС, ЛБЛ ЙЗТБМШОЩЕ ЛПУФЙ. - ч ПВЭЕН, ЧУЈ СУОП. пОБ ЦЙЧБ, РПЛБ ЪДПТПЧБ, ЦЙЧЈФ Ч лТЩНХ, Ч ВЩЧЫЕН РЙПОЕТМБЗЕТЕ ЙНЕОЙ пМЕЗБ лПЫЕЧПЗП. уЕКЮБУ ФБН ГЩЗБОЕ, РПИПЦЕ, ПТЗБОЙЪПЧБМЙ РТПЙЪЧПДУФЧП РТПЖЕУУЙПОБМШОЩИ ОЙЭЙИ. лБМЕЛ. рПОЙНБЕФЕ? оХЦОП ФПТПРЙФШУС. нЙМЙГЙС Х ОЙИ, ДХНБА, ЛХРМЕОБ, ДБ Й ОЕ ФБЛ ДПТПЗП УФПЙФ ЛХРЙФШ ИПИМСГЛХА НЙМЙГЙА
х мЙДПЮЛЙ ПФ УФТБИБ ПФОСМУС СЪЩЛ.
- х ЧБУ ЕУФШ НХЦЮЙОБ, ДТХЗ, УРХФОЙЛ? пФЕГ, ВТБФ?
пОБ РПНПФБМБ ЗПМПЧПК.
- фБЛ б ПФЕГ ДЕЧПЮЛЙ?
пОБ ФПМШЛП ТХЛПК НБИОХМБ.
- йОФЕТЕУОП ЦЙЧЈФЕ, ЗПУРПДБ ъОБЮЙФ, ВХДЕН ДЕМБФШ РП-ДТХЗПНХ. чЩ ЪБЧФТБ ЦЕ МЕФЙФЕ Ч нПУЛЧХ. дЕОШЗЙ - ЧЪДПТ, ДЕОШЗЙ ВХДХФ, ПВ ЬФПН ОЕ ДХНБКФЕ Й У ВЙМЕФБНЙ РП ОЩОЕЫОЕК ДПТПЗПЧЙЪОЕ ПУМПЦОЕОЙК ЧПЪОЙЛОХФШ ОЕ ДПМЦОП. с ЧБН ДБН ПДЙО НПУЛПЧУЛЙК БДТЕУ. ъПЧХФ ЬФПЗП ЮЕМПЧЕЛБ лПНЙОФ. йЧБОПЧЙЮ. гЩРЛП. ч ГЙТЛЕ ЕЗП ЪОБАФ ЛБЛ бМШВЕТФП дПОБФЕММП. рЕТЕДБДЙФЕ ЕНХ РЙУШНП, ПО ЧУЈ ХУФТПЙФ. оБ ЧПЪТБУФ ЕЗП ОЕ ПВТБЭБКФЕ ЧОЙНБОЙС - ЮЕМПЧЕЛ ЮТЕЪЧЩЮБКОП ОБДЈЦОЩК. оП - УМХЫБКФЕУШ ЕЗП, ЛБЛ зПУРПДБ вПЗБ. уЛБЦЕФ: ЪЕНМА ТЩФШ - ТПКФЕ, Й ЛБЛ НПЦОП ЗМХВЦЕ. оХ ДБ ПО Й УБН ЧУЈ ИПТПЫП ПВЯСУОЙФ. пО ИПТПЫП ПВЯСУОСЕФ. дПИПДЮЙЧП дЕМП ЬФП ЛБЛ ТБЪ РП ОЕНХ. ч ПВЭЕН, ЗПУРПДБН ЕЧРБФПТЙКУЛЙН ГЩЗБОБН С ОЕ ЪБЧЙДХА, ТБЧОП ЛБЛ Й НЙМЙГЙПОЕТБН, ЕУМЙ ПОЙ Л ЬФПНХ ДЕМХ РТЙЛТХЮЕОЩ. дБ ОЕ РМБЮШФЕ, мЙДПЮЛБ, ВЩЧБАФ Ч ЦЙЪОЙ ЧЕЭЙ РПУФТБЫОЕЕ. чУЈ ВХДЕФ ИПТПЫП.
оП РПМХЮЙМПУШ ЧУЈ ПЮЕОШ ОЕИПТПЫП. рПЮЕНХ-ФП - ОЕПЦЙДБООП Й ВЕЪ ПУПВЩИ РПЧПДПЧ - ЪБВМБЦЙМП ЕИБФШ Ч БЬТПРПТФ Й бООХЫЛЕ УП уФЈРЛПК. "оЙЧБ" ДПМЗП ОЕ ЪБЧПДЙМБУШ, ДПТПЗБ ПВМЕДЕОЕМБ, ЧУФТЕЮОЩЕ ЧПДЙФЕМЙ Й ДБЦЕ ЗБЙЫОЙЛЙ ВЩМЙ УРМПЫШ РШСОЩЕ. уХДШВБ ЛБЛ ВЩ ОЕОБЧСЪЮЙЧП ОБНЕЛБМБ ОБ ОЕЦЕМБФЕМШОПУФШ ЧУЕК ЪБФЕЙ
ч ФБНВХТЕ БЬТПЧПЛЪБМБ УЙДЕМБ ОБ ЛХЮЕ ФТСРШС Й УБНБ ОБ ЛХЮХ ЦЕ ФТСРШС РПИПЦБС УФБТБС ГЩЗБОЛБ. йМЙ ФБДЦЙЮЛБ (У РПОФПН ВЕЦЕОЛБ, РТПЧПТЮБМ уФЈРЛБ). хЧЙДЕЧ ЮЕФЧЕТЩИ, ПОБ ЧДТХЗ ЧУЛПЮЙМБ НПМПДП Й РПДОЕУМБ Л ЗХВБН ТБУЛТЩФХА МБДПОШ. бООХЫЛБ Ч ЙУРХЗЕ ПФЫБФОХМБУШ.
- б ЧПФ ЬФПЗП ОЕ ОБДП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - рПЗБДБФШ С ФЕВЕ Й УБН РПЗБДБА.
- уБН ФЩ ЙУЛБФШ НЕОС РПУМЕ ВХДЕЫШ, ЪПМПФПК, - ВЕЪ ЧУСЛПЗП БЛГЕОФБ Й ВЕЪ ЧЩТБЦЕОЙС УЛБЪБМБ ЧЕДШНБ, УБДСУШ. - бО - РПЪДОП ВХДЕФ ЙУЛБФШ
- лБЛБС РТПФЙЧОБС ВБВЛБ, - ЖЩТЛОХМБ мЙДПЮЛБ. - оЕ Л ДПВТХ ФБЛХА ЧУФТЕФЙФШ.
- оЙЛПЗДБ УБНЙ ОЕ ЧЕТШФЕ Ч РТЙНЕФЩ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - рТЕДПУФБЧШФЕ ЬФП УЧЕДХЭЙН МАДСН.
- рТБЧЙМШОП ЙИ зЙФМЕТ ЗПОСМ, - ОЕПЦЙДБООП УЛБЪБМ уФЈРЛБ. - еЧТЕЕЧ ЪТС, Б ГЩЗБО ЪБ ДЕМП.
- уМЩЫХ ЗПМПУ ФЧПЕК ЛМБУУОПК ДБНЩ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - й ЕУМЙ С ЕЗП ЕЭЈ ТБЪ ХУМЩЫХ
уБНПМЈФ ХМЕФЕМ ЧПЧТЕНС. лПЗДБ фЙИПОПЧЩ ЧПЪЧТБЭБМЙУШ Л НБЫЙОЕ, ЧЕДШНЩ Ч ФБНВХТЕ ХЦЕ ОЕ ВЩМП.
чЕУШ ДЕОШ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЮХЧУФЧПЧБМ ЧП ТФХ НЕФБММЙЮЕУЛЙК РТЙЧЛХУ.
б ЧЕЮЕТПН бООХЫЛХ Й уФЈРЛХ ХЧЕЪМБ УЛПТБС РПНПЭШ.
дПЛФПТ ВЩМ НПМПД, ВПТПДБФ Й ЧУФТЕЧПЦЕО.
- оЙЮЕЗП ОПЧПЗП С ЧБН РПЛБ УППВЭЙФШ ОЕ НПЗХ, - УЛБЪБМ ПО. - лТПЧПФЕЮЕОЙЕ РТПДПМЦБЕФУС Й Х НБМШЮЙЛБ, Й Х НБФЕТЙ. ьФП РПИПЦЕ ОБ ЛБЛХА-ФП ФТПРЙЮЕУЛХА ВПМЕЪОШ, С П ОЕК УМЩЫБМ. хФТПН ВХДЕФ РТПЖЕУУПТ уЛЧПТХЫЛЙО
- дП ХФТБ ПОЙ ЧЕДШ НПЗХФ Й ОЕ ДПЦЙФШ, - ФП МЙ УРТПУЙМ, ФП МЙ РТЕДХРТЕДЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- оЕФ, ЮФП ЧЩ, - УЛБЪБМ ДПЛФПТ. - нЩ ДЕМБЕН ЧУЈ, ЮФП ФТЕВХЕФУС, ФПМШЛП ЧПФ
- фПМШЛП ЧПФ ОЕ РПНПЗБЕФ РПЮЕНХ-ФП, - РПДИЧБФЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - лТПЧПФЕЮЕОЙЕ РТПДПМЦБЕФУС.
- д-ДБ. с ДХНБА, ЮФП НПЦОП РПДЛМАЮЙФШ
- уМХЫБКФЕ НЕОС ЧОЙНБФЕМШОП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - х НЕОС ЗТХРРБ ЛТПЧЙ ЮЕФЧЈТФБС ТЕЪХУ-ПФТЙГБФЕМШОБС. х УЩОБ ФПЦЕ. чЩ ДПМЦОЩ УДЕМБФШ РТСНПЕ РЕТЕМЙЧБОЙЕ. сУОП? ьФП РПНПЦЕФ ЕНХ РТПДЕТЦБФШУС НЙОЙНХН ОЕДЕМА. уХРТХЗЕ РЕТЕМШЈФЕ РМБЪНХ. гЕОФТЙЖХЗБ, ОБДЕАУШ, Ч ЧБЫЕН ИПМЕТОПН ВБТБЛЕ ЕУФШ?
- чЩ ЧТБЮ? - РПРЩФБМУС РПУФБЧЙФШ ЕЗП ОБ НЕУФП ДПЛФПТ.
- с ОЕ ОБНЕТЕО ЧДБЧБФШУС Ч ПВЯСУОЕОЙС, - ЧЩУПЛПНЕТОП ПФЧЕФЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ Й РПДОСМ ТХЛХ МБДПОША ЧРЕТЈД. - йФБЛ
дПЛФПТ НЙЗОХМ.
- дБ, ЛПОЕЮОП - ЪБВПТНПФБМ ПО. - рПКДХ ТБУРПТСЦХУШ, Б ЧЩ РПЛБ
- й ОЙЛБЛЙИ ЪБРЙУЕК, - РТЙМЕФЕМП ДПЛФПТХ Ч УРЙОХ.
уХТПЧБС УЕУФТБ У МЙГПН ЮЈТОЩН Й ДМЙООЩН ПВМБЮЙМБ оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ Ч ЪЕМЈОЩК ИЙТХТЗЙЮЕУЛЙК ЛПУФАН, ЪБЛХФБМБ ЕНХ ЗПМПЧХ НБТМЕК, РТПЧПДЙМБ ФХДБ, ЗДЕ РБИМП КПДПН Й РЕТЕЦЦЈООЩНЙ РТПУФЩОСНЙ. еЗП ЪБУФБЧЙМЙ МЕЮШ ОБ ЦЈУФЛЙК ИПМПДОЩК УФПМ. ч ЛТХЗМПН ПФТБЦБФЕМЕ ОБД УПВПК ПО ЧЙДЕМ НБМЕОШЛПЗП Й УФТБЫОПЗП УЕВС. юЕТЕЪ НЙОХФХ ОБ ЛБФБМЛЕ РТЙЧЕЪМЙ ВМЕДОПЗП ДП УЙОЕЧЩ уФЈРЛХ. йЪ ОПУБ ЕЗП ФПТЮБМЙ ЪБЛТПЧЕОЕЧЫЙЕ ФБНРПОЩ.
- рБРПЮЛБ - РТПЗХОДПУЙМ уФЈРЛБ Й ЪБРМБЛБМ.
- рТЕЛТБФЙФЕ, ЛБДЕФ, - ЧЕМЕМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - ъДЕУШ ЧБН ОЕ БМШНБОБИ "уПРМЙ Ч УЙТПРЕ".
- дПЛФПТ УЛБЪБМ, - ОБЛМПОЙМБУШ Л ОЕНХ УЕУФТБ, - ЮФП ЪБВЙТБФШ ЫЕУФШУПФ НЙММЙМЙФТПЧ. чЩ УДБЧБМЙ ЛПЗДБ-ОЙВХДШ ЛТПЧШ?
- дЕМБКФЕ, ЛБЛ ПО ЧЕМЕМ. с УДБЧБМ, Й РПНОПЗХ. рПУМЕ ЬФПЗП ЧПЪШНЈФЕ ЕЭЈ ЧПУЕНШУПФ ОБ РМБЪНХ.
- юФП?!
- йНЕООП ФБЛ. тБВПФБКФЕ, НБДБН.
йЗМБ ЧПЫМБ Ч ЧЕОХ. рП РТПЪТБЮОПК ФТХВЛЕ ТЙОХМУС ЮЈТОЩК УФПМВЙЛ ЛТПЧЙ.
уФП ДЧЕУФЙ ЮЕФЩТЕУФБ
- лБЛ ЧЩ УЕВС ЮХЧУФЧХЕФЕ? - ЗПМПУ ЙЪДБМЕЛБ.
- лБЛ ЛПУНПОБЧФ ОБ ПТВЙФЕ.
- ыХФОЙЛ Х ФЕВС РБРБ.
- пО ОЕ ЫХФОЙЛ. пО ХЮЈОЩК.
ыЕУФШУПФ.
лБЛ ХЧПЪЙМЙ уФЈРЛХ, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ОЕ ЧЙДЕМ. ьФП ВЩМ ЛБЛПК-ФП НПНЕОФБМШОЩК РТПЧБМ. рПФПН ПО МЕЦБМ, Б ОБД ОЙН ВЕЪ ЧУСЛПК ПРПТЩ ЧЙУЕМЙ ВХФЩМЛЙ У ЮЕН-ФП РТПЪТБЮОЩН.
- лБЛ ЧЩ УЕВС ЮХЧУФЧХЕФЕ?
- лБЛ ЛПУНПОБЧФ ОБ ПТВЙФЕ
лТПЧШ ХИПДЙФ Ч РТПЪТБЮОХА РПДХЫЕЮЛХ. пДОБ ДТХЗБС
чУЈ? дБ, РПИПЦЕ, ЧУЈ.
- уЕКЮБУ, УЕКЮБУ, НЙМЕОШЛЙК, РПФЕТРЙ ЕЭЈ - НСЗЛПЕ РТЙЛПУОПЧЕОЙЕ Л ЭЕЛЕ. оЕ ФТБФШ ЧБФХ, чБУЙМЙУБ Й НПИ ОЕ ФТБФШ, ТБОЕОЩИ НОПЗП, ОЕ ИЧБФЙФ, УЧПМПЮЙ СЗДЩ
зХДЕОЙЕ ЧДБМЙ. лПУФТЩ, ЛПУФТЩ
цЗЙФЕ ЛПУФТЩ.
юФП?
оЕФ, ЧУЈ Ч РПТСДЛЕ. дБ, С УМЩЫХ. с ЧУЈ УМЩЫХ.
рТЙОПУСФ ФП, ЮФП ПУФБМПУШ РПУМЕ ГЕОФТЙЖХЗЙ, - ЗХУФХА ЮЈТОХА ЛБЫХ.
чПЪЧТБЭЕОЙЕ ДПМЗБ.
оЕ ОБДП ФБЛ ОБРТСЗБФШУС, ТБУУМБВШФЕУШ, МЕЦЙФЕ УРПЛПКОП
чУЈ. пО ХЦЕ ОЕ Ч УЙМБИ ДЕТЦБФШУС ОБ РПЧЕТИОПУФЙ. рБДЕОЙЕ. рБДЕОЙЕ ЧОЙЪ, ЧОЙЪ - Л УБНПНХ ОБЮБМХ, Л ОБЮБМХ
зХМЛП. ыБЗЙ Ч ЛПТЙДПТЕ. уЧЕФ.
рТПНЕДМЕОЙЕ УНЕТФЙ
- зХНЙМЈЧ, РПЕФ, ОБ ЧЩИПД!
- оЕФ ЪДЕУШ РПЬФБ зХНЙМЈЧБ, - УЛБЪБМ С, ЧУФБЧБС У ОБТ Й ЪБЛТЩЧБС вЙВМЙА. - ъДЕУШ ЕУФШ РПТХЮЙЛ зХНЙМЈЧ. рТПЭБКФЕ, ЗПУРПДБ. рПНПМЙФЕУШ ЪБ НЕОС, - Й С РТПФСОХМ ЛОЙЗХ ТЕДЛПЧПМПУПНХ АОПЫЕ Ч УФХДЕОЮЕУЛПК ФХЦХТЛЕ.
- тХЛЙ-ФП ЪБ УРЙОХ РТЙНЙ, - ОЕЗТПНЛП УЛПНБОДПЧБМ ЛПОЧПКОЩК, ЧПМПЗПДУЛПК ОБТХЦОПУФЙ НХЦЙЮПЛ, ПЛПРОБС ЧПЫШ, ОЕ РПЦЕМБЧЫБС ХНЕТЕФШ Ч ПЛПРЕ. пО ОЕ ВТЙМУС ФБЛ ДБЧОП, ЮФП ЧРПМОЕ НПЗ УЮЙФБФШ УЕВС ВПТПДБФЩН.
ч ЛПТЙДПТЕ ОБУ РПФЕУОЙМЙ Л УФЕОЕ ДЧПЕ ЮЕЛЙУФПЧ, ФБЭЙЧЫЙИ РПД МПЛФЙ ЮЕМПЧЕЛБ У ЮЈТОЩН НЕЫЛПН ОБ ЗПМПЧЕ. пДЙО ЙЪ ЮЕЛЙУФПЧ ВЩМ ЦЕОЭЙОПК. чРТПЮЕН, ЮЕНХ ХДЙЧМСФШУС, ЕУМЙ ДПЮШ БДНЙТБМБ тЕКУОЕТБ РПЫМБ РП НБФТПУЙЛБН? й ЬФБ, ДПМЦОП ВЩФШ, ЛБЛБС-ФП ПЪЧЕТЕЧЫБС ЙОЦЕОА ЙЪ БМШНБОБИБ "уПРМЙ Ч УЙТПРЕ". с РТПЧПДЙМ ЙИ ЧЪЗМСДПН. вЩМП Ч ЬФПК ОПЧПК ТХУУЛПК ФТПКЛЕ ФБЛПЕ, ЮФП ЪБУФБЧМСМП РТПЧПЦБФШ ЕЈ ЧЪЗМСДПН.
пЮЕОШ ДЙЛП ЧЩЗМСДСФ ЦЕОЭЙОЩ Ч ЛПЦЕ Й НХЦЮЙОЩ Ч ЗБМЙЖЕ ВЕЪ УБРПЗ
с ФПЦЕ ВЩМ Ч ЗБМЙЖЕ ВЕЪ УБРПЗ.
- уЮБУФМЙЧЩК ФЩ, ВБТЙО, - УЛБЪБМ НОЕ Ч УРЙОХ ЛПОЧПКОЩК.
- пФЮЕЗП ФБЛ?
- хКНХ ДЕОШЦЙЭ ЪБ ФЕВС ПФЧБМЙМЙ УЛБЪБФШ - ОЕ РПЧЕТЙЫШ
- юФП ФЩ НЕМЕЫШ?
- йУФЙООЩК вПЗ!
- б ЛБЛ ЦЕ ЬФП ФЩ, ЧЕТХАЭЙК, ВЕЪВПЦОЙЛБН УМХЦЙЫШ?
- оЕУФШ ЧМБУФЙ, БЭЕ ОЕ ПФ вПЗБ, - ЙЪЧЕТОХМУС ЛПОЧПКОЩК. вЩМ ПО ТЕДЛПЪХВ Й НСЗПЛ, ЛБЛ БЛУПМПФМШ. - оЕ П ФПН ТЕЮШ, ВБТЙО. юФП ЦЕ ФЩ ЪБ ЮЕМПЧЕЛ ФБЛПК ДПТПЗПК? уБН ЧЙДЕМ, ЗПУХДБТУФЧЕООПЗП ВБОЛБ СЭЙЛЙ фЩ ЧПФ ЮФП, ФЩ НЕОС-ФП ЪБРПНОЙ, С ФЕВЕ ИХДПЗП ОЕ ДЕМБМ Й ОЕ ЦЕМБМ ЧПЧУЕ. нПЦЕФ, РТЙЗПЦХУШ
- мБДОП, УМХЦЙЧЩК. нПЦЕФ, Й РТЙЗПДЙЫШУС.
йЪ-ЪБ ХЗМБ ЧДТХЗ ЧПЪОЙЛ ЮЕЛЙУФ ОЕПЦЙДБООП РПЦЙМПК, Ч ЛПУФАНЕ-ФТПКЛЕ Й ФПМУФЩИ ПЮЛБИ Ч ЦЕМЕЪОПК ПРТБЧЕ, У НПДОПК Х ОЙИ ЛПЪМЙОПК ЬУРБОШПМЛПК, ЛПФПТБС РПЪЦЕ УФБМБ ЙЪЧЕУФОБ ЛБЛ МЕОЙОУЛБС ВПТПДЛБ. пО ХУФБЧЙМУС ОБ ЛПОЧПКОПЗП, Й С РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП УЕКЮБУ ЮФП-ФП РТПЙЪПКДЈФ. лПОЧПКОЩК ЪБ НПЕК УРЙОПК ЗТПНЛП ЙЛОХМ.
- фЩ! - ЪБЧЙЪЦБМ ЮЕЛЙУФ. - фЕФЕТЕЧ ЪМПЈВБОЩК! нЕЫПЛ ЗДЕ, ЗПЧОП ЪЕМЈОПЕ? нЕЫПЛ ЗДЕ?!!
- дБ С ДБ ЧПФ - Й ЛПОЧПКОЩК РПОЈУ ЛБЛХА-ФП ЮХЫШ П ЧПВМЕ Й УХИБТСИ. оЕУЛПМШЛП УЕЛХОД ЮЕЛЙУФ УМХЫБМ ЕЗП ЧОЙНБФЕМШОП.
- фЩ ЪОБЕЫШ, ЮФП У ФПВПК ФЕРЕТШ ФПЧБТЙЭ бЗТБОПЧ УДЕМБЕФ? - УЛБЪБМ ПО ЧДТХЗ ПЮЕОШ ФЙИП, Й ЛПОЧПКОЩК ХРБМ. юЕЛЙУФ РОХМ ЕЗП Ч ВПЛ, РМАОХМ Й, ЮБУФП ДЩЫБ, ОП ХЦЕ СЧОП ХУРПЛБЙЧБСУШ, РПЦБМПЧБМУС НОЕ: - чПФ ФБЛЙЕ Й РПЗХВСФ ТЕЧПМАГЙА мБДОП, ФЕРЕТШ ХЦЕ ОЕ ЙУРТБЧЙЫШ. йДЈНФЕ, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ЧБУ ЦДХФ.
й НЩ РПЫМЙ - Ч ТБУЛТЩФХА ДЧЕТШ, Л ЖЩТЛБАЭЕНХ БЧФПНПВЙМА "ТЕОП". лПЗДБ-ФП Ч ОЈН ЕЪДЙМЙ РПТСДПЮОЩЕ МАДЙ, Б ФЕРЕТШ
с ХЧЙДЕМ, ЛФП Ч ОЈН ЕЪДЙФ ФЕРЕТШ, Й БИОХМ ПФ ЙЪХНМЕОЙС.
- ч УХЭОПУФЙ, ЧЩ ХЦЕ ФТЙ ДОС ЛБЛ НЕТФЧЩ. рП ЧУЕНХ ЗПТПДХ ЧЩЧЕЫЕОЩ ТБУУФТЕМШОЩЕ УРЙУЛЙ. чЩ ЙДЈФЕ ОПНЕТПН ФТЙДГБФЩН. зХНЙМЈЧ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ФТЙДГБФЙ ФТЈИ МЕФ, ВЩЧЫЙК ДЧПТСОЙО, ЖЙМПМПЗ, РПЬФ, ЮМЕО ЛПММЕЗЙЙ ЙЪДБФЕМШУФЧБ "чУЕНЙТОПК МЙФЕТБФХТЩ", ВЕУРБТФЙКОЩК, ВЩЧЫЙК ПЖЙГЕТ. хЮБУФОЙЛ рЕФТПЗТБДУЛПК вПЕЧПК ПТЗБОЙЪБГЙЙ, БЛФЙЧОП УПДЕКУФЧПЧБМ УПУФБЧМЕОЙА РТПЛМБНБГЙК ЛПОФТТЕЧПМАГЙПООПЗП УПДЕТЦБОЙС, ПВЕЭБМ Ч НПНЕОФ ЧПУУФБОЙС УЧСЪБФШ У ПТЗБОЙЪБГЙЕК ЗТХРРХ ЙОФЕММЙЗЕОФПЧ, ЛПФПТБС БЛФЙЧОП РТЙНЕФ ХЮБУФЙЕ Ч ЧПУУФБОЙЙ, РПМХЮБМ ПФ ПТЗБОЙЪБГЙЙ ДЕОШЗЙ ОБ ФЕИОЙЮЕУЛЙЕ ОБДПВОПУФЙ йЪЧЙОЙФЕ ЪБ УФЙМШ.
- б ЮФП ЬФП ЧЩ ЪБ ОЙИ ЙЪЧЙОСЕФЕУШ? - РПЦБМ С РМЕЮБНЙ.
- рПФПНХ ЮФП Ч ЛБЛПК-ФП УФЕРЕОЙ ОЕУХ ЪБ ОЙИ ПФЧЕФУФЧЕООПУФШ. чРТПЮЕН, ЛБЛ Й ЧЩ.
- рПНЙМХКФЕ! с-ФП У ЛТБУОЩНЙ ЖМБЗБНЙ ОЕ ИПДЙМ Й УБФТБРПЧ ОЕ ПВМЙЮБМ
- б ЛФП РПДБТЙМ РПТФТЕФ БЧЗХУФЕКЫЕЗП УЕНЕКУФЧБ ЛБЛПНХ-ФП БЖТЙЛБОУЛПНХ ЛПМДХОХ?
с ЧДТХЗ РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП Х НЕОС РПДОЙНБАФУС ЧПМПУЩ.
- оЕ НПЦЕФ ВЩФШ
- оХ, ОЕ ФПМШЛП ЙЪ-ЪБ ЬФПЗП. оП РТЕДУФБЧШФЕ УЕВЕ, ЮФП Ч ПДЙО РТЕЛТБУОЩК ДМС бЖТЙЛЙ ДЕОШ ЬФПФ ЧБЫ ЛПМДХО, РМБФПОЙЮЕУЛЙ ЧМАВМЈООЩК Ч ЛТПЫЛХ бОБУФБУЙА, ЧЪДХНБМ РТПЙЪЧЕУФЙ ОБД ЖПФП ОЕУЛПМШЛП РБУУПЧ пВТБЪПЧБОЙС Х ОЕЗП, ЛПОЕЮОП, ОЙЛБЛПЗП, ОП УФЙИЙКОБС УЙМБ УПЧЕТЫЕООП ДЙЛБС. й ЬФПФ - сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ УДЕМБМ ПФЧПДСЭЙК ЪОБЛ, - ОХ, ЛБЛ ЕЗП? еЗП ЕЭЈ УЧПЙ ЦЕ РТПМЕФБТЙЙ ОБ НЙФЙОЗЕ ЛХМБЛБНЙ ЪБВЙМЙ
- хТЙОУПО, ЮФП МЙ?
- оЕ ЪОБА ОЙЛБЛПЗП хТЙОУПОБ. уЧЕТДМПЧ, ЧПФ. Idem зБХИНБО. пО Й ТБУРПТСДЙМУС, Б хМШСОПЧ ТБУРПТСЦЕОЙЕ РПДФЧЕТДЙМ - Й РПРТПВПЧБМ ВЩ ПО ОЕ РПДФЧЕТДЙФШ
- сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ, - УЛБЪБМ С, - ЬФП ЦЕ ЛБЛПК-ФП ВТЕД. ьФП ДМС УБМПОБ, ДМС НПМПДЩИ ВПМЧБОПЧ, ЛБЛПЧЩН ВЩМ ЧБЫ РПЛПТОЩК УМХЗБ Ч ФЕ ДПВТЩЕ ЧТЕНЕОБ
- й ДМС ЧЩЦЙЧЫЙИ ЙЪ ХНБ УФБТЙЛПЧ, - ЕИЙДОП РПДИЧБФЙМ сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ. - чЩ РПДХНБКФЕ МХЮЫЕ, РПЮЕНХ ЙЪ-ЪБ ЧБУ пзрх ДЧЕ УПФОЙ ИТЙУФЙБОУЛЙИ ДХЫ ЪБЗХВЙМП? гЕМЩК ЪБЗПЧПТ УПЮЙОЙМЙ, ОПЮЕК ОЕ УРБМЙ оХ, ФЕРЕТШ-ФП Х ОЙИ ДЕМП ЫЙТПЛП РПКДЈФ.
- чЩ ОЕ РПЧЕТЙФЕ, - УЛБЪБМ С, - ОП С ЧУЈ ТБЧОП ОЙЮЕЗП ОЕ РПОЙНБА.
сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ, УЛПМШЛП С ЕЗП РПНОА, ВЩМ ФЙИЙН МБУЛПЧЩН УФБТЙЮЛПН Ч ФБЛПН ЧПЪТБУФЕ, ЛПЗДБ П МЕФБИ ХЦЕ Й ОЕ УРТБЫЙЧБАФ. еЗП НПЦОП ВЩМП ЧУФТЕФЙФШ ТЕЫЙФЕМШОП ОБ ЧУЕИ РПЬФЙЮЕУЛЙИ ЧЕЮЕТБИ Й УВПТЙЭБИ, УФТПЦБКЫЕ ЪБУЕЛТЕЮЕООЩИ НБУПОУЛЙИ УПВТБОЙСИ, ОБ ЛПТБВМСИ ИМЩУФПЧ Й УЛПРЮЕУЛЙИ ТБДЕОЙСИ, ОБ УПЧЕФБИ ТПЪЕОЛТЕКГЕТПЧ, Ч ВХДДЙУФУЛПН ДБГБОЕ, ОБ УПВТБОЙСИ ПЛЛХМШФЙУФПЧ УБНПЗП ДТСООПЗП РПЫЙВБ, Ч ЛЕМШЕ тБУРХФЙОБ Й ДБЦЕ ОБ БЖЙОУЛЙИ ОПЮБИ ТБОП УПЪТЕЧЫЙИ ЗЙНОБЪЙУФПЧ. чУЕЗДБ ПО ВЩМ ФЙИ, ЧЕЦМЙЧ - Й, ОЕУНПФТС ОБ ЧЩУПЛЙК ТПУФ Й РТСНХА УРЙОХ, ЛБЛ ВЩ ОЕЪБНЕФЕО. й ЧДТХЗ
- оЕ РПОЙНБЕФЕ? - ЧЪЧЙЪЗОХМ сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ ОБ НБОЕТ ДБЧЕЫОЕЗП ЮЕЛЙУФБ. - б ЛФП НБОХ ОБРЙУБМ РТП ЪПМПФПЗП ДТБЛПОБ? лФП уМПЧП РТПЙЪОЈУ?!
- рПНЙМХКФЕ! - УОПЧБ УЛБЪБМ С. - ьФП ЦЕ УПЧЕТЫЕООП ИТЕУФПНБФЙКОЩК ПВТБЪ
- ъОБЮЙФ, ЧЩ ДЕКУФЧЙФЕМШОП ОЙЮЕЗП ОЕ РПОЙНБЕФЕ, - сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ ЧУФБМ Й, РПДПКДС Л ЛБНЙОХ, УОСМ У РПМЛЙ ЖБТЖПТПЧХА УПВБЮЛХ: ВЕМЕОШЛХА, У ЮЈТОЩНЙ РСФОБНЙ ЧПЛТХЗ ЗМБЪ. - фЩ РТЕДУФБЧМСЕЫШ? - ПВТБФЙМУС ПО Л ОЕК. - чУЕ ФЧЈТДП ЪОБАФ, ЮФП оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ДПУФЙЗ РП ЛТБКОЕК НЕТЕ РТЕДРПУМЕДОЕК УФЕРЕОЙ РПУЧСЭЕОЙС, ЧШАФУС ЧПЛТХЗ ОЕЗП, ХВЙЧБАФ, ЧЩЛХРБАФ, РТСЮХФ - Б ПО ОЙ УОПН ОЙ ДХИПН. уЧПЕЗП ТПДБ ФБМБОФ чЙДЙНП, РТЙДЈФУС ЧБУ, НЙМЕКЫЙК, РП-ОБУФПСЭЕНХ ХВЙФШ. йВП ФБЛПЧБС ЙЗОПТБОГЙС, ЛБЛ ЗПЧБТЙЧБМ РПЛПКОЩК рЈФТ бМЕЛУЕЕЧЙЮ, ЕДЙОП УНЕТФЙА ВЩУФШ ОБЛБЪХЕНБ
с ФПЦЕ ЪБЮЕН-ФП ЧУФБМ.
- дБ ЧЩ УЙДЙФЕ, - НБИОХМ ПО ТХЛПК. - ьФП ФБЛ, ВПМФПЧОС. с-ФП РПОЙНБА, ЮФП ОЙЛБЛПК ЧЩ ОЕ РПУЧСЭЈООЩК - РТПУФП, ЙЪЧЙОЙФЕ УФБТЙЛБ, ДХТБЛБН УЮБУФШЕ. чЩРБМП ЧБН РПРБДБФШ Ч ХОЙУПО чЩУЫЕНХ тБЪХНХ рПЬФ. мАВСФ Х ОБУ ФЕРЕТШ РПЬФПЧ. "йЪ-ЪБ УЧЕЦЙИ ЧПМО ПЛЕБОБ ЛТБУОЩК ВЩЛ РТЙРПДОСМ ТПЗБ, Й ВЕЦБМЙ МБОЙ ФХНБОБ РПД УЛБМЙУФЩЕ ВЕТЕЗБ" чЩ ИПФШ ЪОБЕФЕ, ЮФП ЪДЕУШ ПРЙУБОП?
- оЕФ, - ПЫБМЕМП УЛБЪБМ С. - фП ЕУФШ, ОБЧЕТОПЕ, ЪОБА
- оЙ ЮЕТФБ ЧЩ ОЕ ЪОБЕФЕ. ьФП ЖПТНХМБ ЧПУУФБОПЧМЕОЙС ЛТБУОПК НЕДЙ ЙЪ ЛХРПТПУБ. бМИЙНЙЮЕУЛЙК ТСД. й ДБМЕЕ ДП ЛПОГБ. уЛПМШЛП ЧЩ ЛОЙЗ ИПФЕМЙ ОБРЙУБФШ? дЧЕОБДГБФШ? с ДХНБА, ОЙЛФП ЙЪ ЦЙЧХЭЙИ ОЕ РЕТЕЦЙМ ВЩ ФБЛПЗП ъОБЮЙФ, ФБЛ: ВХДХ С ЧБУ ХЮЙФШ РП-УЧПЕНХ. рПУЛПМШЛХ ЙОПЗП ОБН У ЧБНЙ ОЕ ДБОП, Б ПВЯСУОСФШ, РПЮЕНХ ОЕ ДБОП, ДПМЗП - ДБ Й ОЕ РПКНЈФЕ РПЛБ ЮФП. ъБРПНОЙФЕ ФПМШЛП ПДОП: ОЙ РПД ЛБЛЙН РТЕДМПЗПН ЧЩ ОЕ ДПМЦОЩ ПВЯСЧМСФШ УЕВС, ОБЧЕЭБФШ ТПДОЩИ Й ДТХЪЕК. чБЫБ УНЕТФШ ДМС НЙТБ ДПМЦОБ УПУФПСФШУС. й ОЙЛБЛЙИ УФЙЫЛПЧ Ч БМШНБОБИЙ, Л УПЦБМЕОЙА. дБЦЕ РПД ЮХЦЙН ЙНЕОЕН. фПМШЛП Ч ОБТПЮЙФПК ФЕФТБДЙ Й Ч ОБТПЮЙФПН НЕУФЕ. йОБЮЕ ЗПУРПДБ ЮЕЛЙУФЩ ЧУЕИ ЧБЫЙИ ТПДОЩИ Й ЮБД, ЪБЛПООЩИ Й ОЕЪБЛПООЩИ, УНЕТФЙА ЛБЪОСФ. фБЛПЧП ХУМПЧЙЕ - ДПРПМОЙФЕМШОП Л ОЕЛПФПТПК ЛЗИН УХННЕ.
- вПМШЫПК УХННЕ? - УРТПУЙМ С.
- оЕ УФПЙФЕ ЧЩ ФПЗП, - ЛТСЛОХМ сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ. - ъБ ФЕ ЦЕ ДЕОШЗЙ рЕФТБ бМЕЛУЕЕЧЙЮБ ЙЪ ФХТЕГЛПЗП РМЕОБ ЧЩЛХРЙМЙ
с РПРЩФБМУС ЧУРПНОЙФШ ЬФХ УХННХ ЙЪ ЗЙНОБЪЙЮЕУЛПЗП ЛХТУБ ЙУФПТЙЙ, ОП ОЕ УНПЗ. юФП-ФП У ВПМШЫЙН ЛПМЙЮЕУФЧПН ОХМЕК - Й ОЕ БУУЙЗОБГЙСНЙ, ТБЪХНЕЕФУС. дБ, ЧРПТХ ВЩМП ЛТСЛБФШ.
вХДЕФ ОБ ЮФП РПЗХМСФШ уПЧЕФБН
- б ДМС ЮЕЗП ЬФП ЧУЈ, сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ? - УРТПУЙМ С, ЮХЧУФЧХС УЕВС ОЕ ФП УБНПЪЧБОГЕН, ОЕ ФП РТПУФП ОЕ Ч УЧПЕК ФБТЕМЛЕ.
- дМС ЮЕЗП? - РЕТЕУРТПУЙМ ПО. - иН, ДМС ЮЕЗП пО УРТБЫЙЧБЕФ, ДМС ЮЕЗП, - УЛБЪБМ ПО УПВБЛЕ. - чБУ, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, НПЦЕФ ВЩФШ, ХУФТБЙЧБЕФ ФП, ЮФП ЧУЕ ЬФЙ ЗПДЩ ЧЩФЧПТСМЙ У тПУУЙЕК? оХ-ЛБ, ПФЧЕФШФЕ: ХУФТБЙЧБЕФ?
- оЕФ, - УЛБЪБМ С. - фПМШЛП, ВПАУШ, ОЙЮЕЗП У ЬФЙН ОЕ УДЕМБФШ.
- б ЧПФ ЬФП, ЛБЛ ЗПЧПТЙФУС, dis aliter visum. й ОЕ МАДСН ЙЪНЕОСФШ ЙИ ЧПМА.
- чПМС ВПЗПЧ - ФЈНОБС НБФЕТЙС
- фЈНОБС, - УПЗМБУЙМУС ПО. - оП Й ПФФЕОЛЙ ФЈНОПЗП УРПУПВЕО ТБЪМЙЮБФШ ОБХЮЕООЩК ЧЪЗМСД. ъОБЕФЕ МЙ ЧЩ, ОБРТЙНЕТ, ЮФП ОБ УБНПН ДЕМЕ ПЛФСВТШУЛПЕ ЧПУУФБОЙЕ УЕНОБДГБФПЗП ЗПДБ ВЩМП РПФПРМЕОП Ч ЛТПЧЙ ОЕЛЙН РЕИПФОЩН ЫФБВУ-ЛБРЙФБОПН?
- юФП ЪОБЮЙФ - ОБ УБНПН ДЕМЕ? б ЧУЈ ЬФП? - С ПВЧЕМ ТХЛПК ЧПЛТХЗ. - ьФП ЮФП - УОЙФУС НОЕ?
- хЦ ЕУМЙ УПМОГЕ НПЦОП ВЩМП уМПЧПН ПУФБОПЧЙФШ, ФП ФТХДОП МЙ РПЧЕТОХФШ ЧУРСФШ УПВЩФЙС? й ПВ ЬФПН НЩ РПЗПЧПТЙН У ЧБНЙ РПДТПВОП, ОП РПЪЦЕ Й ОЕ ЪДЕУШ.
с ЧДТХЗ РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП НЕОС ЛХДБ-ФП ЪБФСЗЙЧБЕФ - ЛБЛ Ч ЪЩВХО.
- дПТПЗПК НПК сЛПЧ чЙМШЗЕМШНПЧЙЮ, - УЛБЪБМ С, - ЧЩ, ЧЙЦХ, ХЦЕ ТБУРПТСДЙМЙУШ НОПА. оЕ УРТПУС УПЗМБУЙС. б ЕУМЙ С ОЕ РПЦЕМБА - ФПЗДБ ЮФП?
- фПЗДБ ПЛБЦЕФУС, - УЛБЪБМ ПО ОЕЗТПНЛП, - ЮФП фБЗБОГЕЧ Й ЕЗП ДТХЪШС РПЗЙВМЙ ДБТПН. юФП ЪПМПФП жМБНЕМС РПДДЕТЦЙФ уПЧЕФЩ - ЧНЕУФП ФПЗП, ЮФПВЩ РПЗХВЙФШ ЙИ. юФП НЩ Ч ТЕЫБАЭЙК НПНЕОФ ПЛБЦЕНУС Ч РПМПЦЕОЙЙ ВБФБТЕЙ ВЕЪ УОБТСДПЧ. иПФЙФЕ ЬФПЗП?
- оЕФ, - УЛБЪБМ С.
- фПЗДБ УЮЙФБКФЕ УЕВС ТЕЛТХФЙТПЧБООЩН.
- оХ ХЦ ОЕФ. мПВ ВТЙФШ ОЕ ДБН. с ЧПМШОППРТЕДЕМСАЭЙКУС.
3
ч ЦЙЪОЙ ПОЙ ЪОБАФ ФПМШЛП ФП ЙУЛХУУФЧП, ЛПФПТЩН ДПВЩЧБЕФУС УНЕТФШ.
фПНБУ нПТ
оБ ЧПУШНПН ЙМЙ ДЕЧСФПН РП УЮЈФХ ТХНЕ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ТЕЫЙМ ОБЛПОЕГ ПУФБОПЧЙФШУС. вЩМП СУОП, ЮФП ЕЗП РТЕДЫЕУФЧЕООЙЛ НЕФПДЙЮОП ПВЫБТЙМ ЧУЕ ФПЮЛЙ Й ЪБВТБМ (ЙМЙ ХОЙЮФПЦЙМ РПДЮЙУФХА) ЧУЕ БНРХМЩ У ЛУЕТЙПОПН. дБ Й ЮЈТОЩИ УЧЕЮЕК, ОБДП УЛБЪБФШ, ПУФБЧБМПУШ ОЕ ФБЛ ХЦ НОПЗП.
- фЩ, ОБЧЕТОПЕ, ДХНБЕЫШ, ЮФП НЩ РТПЙЗТБМЙ? - УРТПУЙМ ПО зХУБТБ.
рЈУ ОБЛМПОЙМ ЗПМПЧХ. зМБЪБ ЕЗП ОЙЮЕЗП ФБЛПЗП ОЕ ЧЩТБЦБМЙ.
- оЕФ, ВТБФ, НЩ ОЕ РТПЙЗТБМЙ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - нЩ ДБЦЕ ЕЭЈ РП-ОБУФПСЭЕНХ Й ЛБТФЩ-ФП ОЕ УДБМЙ чПФ УЛБЦЙ-ЛБ, МАВЕЪОЩК, ЗДЕ РТЙЧЩЛ ТХУУЛЙК ЮЕМПЧЕЛ ЙУЛБФШ РТБЧДЩ, УРБУЕОЙС Й ЪБЭЙФЩ? ч УФПМЙГЕ. Ergo, Ч нПУЛЧЕ. фБЛ НЩ Й ДЧЙОЕН Ч нПУЛЧХ
оБЧЕТОПЕ, УЛБЪЩЧБМБУШ ХУФБМПУФШ: ПО ОБЮЙОБМ ЮХЧУФЧПЧБФШ УЕВС ОЕМПЧЛП ОЕРПОСФОП РЕТЕД ЛЕН. лБЛ УФБТЩК ЖПЛХУОЙЛ, ТЕЫЙЧЫЙК РПЛБЪБФШ НБМШЮЙЫЛБН "БОБЛПОДХ" Й ПВОБТХЦЙЧЫЙК, ЮФП РБМШГЩ ОЕ ЗОХФУС. лБЛ ПФСЦЕМЕЧЫЙК ВПЛУЈТ, ОЕ ХУРЕЧБАЭЙК ЪБ НПМПДЩН УРБТТЙОЗ-РБТФОЈТПН. йУЮЕЪ БЧФПНБФЙЪН ДЧЙЦЕОЙК, ЙУЮЕЪМП "ЮХЧУФЧП ВПС", РТЕЦДЕ ЧЩТХЮБЧЫЕЕ НОПЗПЛТБФОП, Й РТЙИПДЙМПУШ РПУФПСООП ДЕТЦБФШ Ч РПМЕ ПУПЪОБООПЗП ЧОЙНБОЙС ЧУЈ ЧПЛТХЗ, Й ПФ ЬФПЗП РТЙФХРМСМБУШ НЩУМШ.
дБ, ЪБ РПЮФЙ ФТЙДГБФШ МЕФ ЧЩОХЦДЕООПЗП ВЕЪДЕКУФЧЙС ОЕНХДТЕОП ХФТБФЙФШ ЧУСЮЕУЛХА ЛЧБМЙЖЙЛБГЙА
пО ВЩМ ВМЙЪПЛ Л РБОЙЛЕ Й УБН РТЕЛТБУОП УПЪОБЧБМ ЬФП, Й ЙНЕООП РПФПНХ УФБТБМУС ДЕТЦБФШ УЕВС ХЧЕТЕООП Й УРПЛПКОП.
ьФПФ РТЙЈН РПЛБ ЕЭЈ ДЕКУФЧПЧБМ. оБДПМЗП МЙ ИЧБФЙФ?..
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ПФЛТЩМ ПТХЦЕКОЩК СЭЙЛ, РПЧПДЙМ РБМШГЕН Й ЧЩВТБМ, ОБЛПОЕГ, ЛПТПФЛЙК ЗПТВБФЩК БЧФПНБФ "ХЪЙ" - МХЮЫЕЕ Ч НЙТЕ ПТХЦЙЕ ДМС РЕТЕУФТЕМПЛ Ч МЙЖФБИ Й УПТФЙТБИ. зМБЧОПЕ, ЕЗП ВЩМП МЕЗЛП РТСФБФШ РПД РПМПК. ч СЭЙЛ ЦЕ ПО ИПЪСКУФЧЕООП РПУФБЧЙМ, РТПФЕТЕЧ, ЛБТБВЙО - УМПЧОП ФПФ НПЗ ЕЭЈ ЛПНХ-ОЙВХДШ РТЙЗПДЙФШУС.
зПУФЙОГЩ ЙЪ ТАЛЪБЛБ ПО БЛЛХТБФОП ТБЪМПЦЙМ ОБ РПМЛЕ. ч ТХНБИ ОЙЮЕЗП ОЕ РПТФЙФУС Й ОЕ ЧЩДЩИБЕФУС - НПЦОП ПУФБЧЙФШ ОБ УФПМЕ ПФЛТЩФЩН УФБЛБО ЧПДЛЙ, РТЙКФЙ ЮЕТЕЪ ДЧБДГБФШ МЕФ Й ЧЩРЙФШ ЕЈ. ч ТАЛЪБЛ ХНЕУФЙМ ДЧЕ ФСЦЈМЩЕ ЪЕМЈОЩЕ ЛПТПВЛЙ РБФТПОПЧ Й ДЕУСФПЛ УОБТСЦЈООЩИ НБЗБЪЙОПЧ. рПФПН УФХЛОХМ УЕВС РП МВХ Й ОБЮБМ МЙИПТБДПЮОП ПВЫБТЙЧБФШ ЧУЕ ЫЛБЖЮЙЛЙ Й ТХОДХЛЙ.
оП ВХФЩМШ "ФШНЩ ЕЗЙРЕФУЛПК" ОБЫМБУШ, Л УПЦБМЕОЙА, ЧУЕЗП ПДОБ. йФПЗП ЙИ Ч ТАЛЪБЛЕ УФБМП ЮЕФЩТЕ. оЕ ФБЛ ЮФПВЩ НОПЗП, ОП Й ОЕ ФБЛ ХЦ НБМП, ЕУМЙ ТБУРПТСДЙФШУС ЙНЙ У ХНПН
- оЙЮЕЗП, Ч нПУЛЧЕ, ДБУФ вПЗ, ЕЭЈ ОБКДЈН, - ПВОБДЈЦЙМ ПО зХУБТБ. - тБЪ ХЦ "уНЙТОПЧ" ПРСФШ РПСЧЙМУС зДЕ ЦЕ НЩ УЕКЮБУ?
лБТФБ ПЛТЕУФОПУФЕК, ЛБЛ Й РПМПЦЕОП, ЧЙУЕМБ ПЛПМП ЧИПДБ. йЪПВТБЦБМБ ПОБ ЗПТПД зПОЛПОЗ, ПО ЦЕ уСОЗБО, Й ЮЈТФ ВЩ УМПНЙМ ОПЗХ, ФПМШЛП ТБЪВЙТБСУШ Ч ЬФПК ЛБТФЕ. лПЗДБ-ФП НПЦОП ВЩМП ЧЩКФЙ ОБЧЕТИ, РПВТПДЙФШ РП ЦЙЧПРЙУОЩН ВБЪБТБН Й ВПТДЕМСН, РПДЧЕТЗОХФШУС ОЕРТЕНЕООПНХ ПЗТБВМЕОЙА, ОБВЙФШ НПТДЩ РБТЕ-ФТПКЛЕ ЛЙФБКГЕЧ, УЫЙФШ ЪБ ЮБУ ИПТПЫЙК ЛПУФАН, ЧЩЛХТЙФШ ФТХВЛХ ПРЙХНБ, Б РПФПН РПРТПУЙФШ ЧМБДЕМШГБ ЛХТЙМШОЙ ЗПУРПДЙОБ уСП РТПЧПДЙФШ ДП ТХНБ Й ПФЛТЩФШ ДЧЕТШ. оП ВЕДБ Ч ФПН, ЮФП У ОЕЛПЕЗП ТПЛПЧПЗП ДОС ЗПУРПДЙО уСП ОБЮЙУФП ОЕ РПНОЙФ, ЮФП ПО ИТБОЙФЕМШ ЛМАЮБ Й УЧСЪБО У оЙЛПМБЕН уФЕРБОПЧЙЮЕН УФТПЗЙНЙ ЙЕТБТИЙЮЕУЛЙНЙ ПФОПЫЕОЙСНЙ. й ЬФП, Л УПЦБМЕОЙА, ЗТХВЩК ЖБЛФ, Б ОЕ ФПОЛБС ЧПУФПЮОБС ИЙФТПУФШ.
фБЛ ЮФП, ЕУМЙ ЧЩКДЕЫШ, ДП нПУЛЧЩ РТЙДЈФУС ДПВЙТБФШУС ЪБ УЧПК УЮЈФ
ч ГЕОФТЕ УФПМБ - ФБН ХЦЕ УХЭЕУФЧПЧБМП ФЈНОПЕ РСФОЩЫЛП - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РПУФБЧЙМ ЮЈТОХА УЧЕЮХ: ЧЩУПФПК УП УРЙЮЛХ Й ЮХФШ ЕЈ РПФПМЭЕ. рТПЙЪЧЕДС Ч ХНЕ ЧЩЮЙУМЕОЙС, ПРТЕДЕМЙМ ЧЕЛФПТ нПУЛЧЩ (ЛБЛ ЙЪХНЙМЙУШ ВЩ УЕКЮБУ ЗЙНОБЪЙЮЕУЛЙЕ РТЕРПДБЧБФЕМЙ ЗЕПНЕФТЙЙ Й ЛБРЙФБО чБТЕООЙЛПЧ, РЩФБЧЫЙКУС ЧВЙФШ Ч ЕЗП ЪБОСФХА вПЗ ЪОБЕФ ЮЕН ЗПМПЧХ ОБЮБМБ ЧПЕООПК ФПРПЗТБЖЙЙ), РПУФБЧЙМ ОБ РХФЙ ЕЭЈ ОЕ ЪБЦЦЈООПЗП УЧЕФБ УПЗОХФХА ЛБТФХ (ФТЕЖПЧХА ДЕЧСФЛХ; ЧРТПЮЕН, ПФ ЬФПЗП ЧППВЭЕ ОЙЮФП ОЕ ЪБЧЙУЕМП, Й МЙЫШ ЙЪ ЬУФЕФУФЧБ ОЕЛПФПТЩЕ - ЗДЕ ПОЙ ФЕРЕТШ, ЬФЙ МАДЙ? - РПМШЪПЧБМЙУШ УРЕГЙБМШОП ЙЪЗПФПЧМЕООЩНЙ ЛБТФБНЙ ОЕУХЭЕУФЧХАЭЙИ НБУФЕК ЙМЙ ЧППВЭЕ ВЕЪНБУФОЩНЙ), ЧЪСМ ОБ РМЕЮП ТАЛЪБЛ, ЛЙЧОХМ зХУБТХ: ЪБ НОПК, - Й РПДОЈУ ЪБЦЙЗБМЛХ Л УЧЕЮЛЕ. пФЛЙОХМ ЛТЩЫЛХ (ЖЙТНЕООЩК ЭЕМЮПЛ, ЪБ ЛПФПТЩК ОЕНБМП ХРМПЮЕОП), ЛТХФОХМ ЛПМЈУЙЛП пОП ЧЩРБМП Й ЫХУФТП ХЛБФЙМПУШ РПД УФПМ.
- рПДМЕГЩ ЧЩ, ЗПУРПДБ ъЙРРП, - УЛБЪБМ ПО. - "ъЙРРП - ЬФП ЪБЦЙЗБМЛБ ОБ ЧУА ЦЙЪОШ" чРТПЮЕН, ПФЛХДБ ЧБН ВЩМП ЪОБФШ, ЮФП РПЛХРБФЕМШ РТПФСОЕФ ФБЛ ДПМЗП? зХУБТ, Х ОБУ ЕЭЈ ПУФБМЙУШ УРЙЮЛЙ?
уРЙЮЛЙ, ТБЪХНЕЕФУС, ЕЭЈ ПУФБМЙУШ.
уЧЕЮЛБ ЪБОСМБУШ ФЕН УЙТЕОЕЧБФЩН УЧЕФПН, ПФ ЛПФПТПЗП УФБОПЧЙФУС МЙЫШ ФЕНОЕЕ. фБЛ УЧЕФСФУС ПЗПОШЛЙ ОБ ВПМПФБИ Й ЧЕТИХЫЛЙ НБЮФ Ч ВХТА. оБ УФЕОХ МЕЗМБ ЮЈТОБС ЗМХВПЛБС РТСНПХЗПМШОБС ФЕОШ. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ УПУЮЙФБМ ДП ФТЈИ, УЛБЪБМ:
- йДЈН.
й ПОЙ ЧПЫМЙ Ч ЬФХ ФЕОШ, ЛПФПТБС ЧУЛПТЕ УПНЛОХМБУШ ЪБ ОЙНЙ.
фПФ, ЛПЗП РХВМЙЛБ ЪОБМБ ЛБЛ бМШВЕТФБ дПОБФЕММП, ОЕРТЕЧЪПКДЈООПЗП НЕФБФЕМС ОПЦЕК Й ФПНБЗБЧЛПЧ, Б ДТХЪШС Й ЦЕОЭЙОЩ - ЛБЛ лПНЙОФБ, ВЩМ ОБ УБНПН ДЕМЕ уЕТЈЦЕК ыФБТЛПН, РПЪДОЙН УЩОПН бМЕЛУЕС зЕТБУЙНПЧЙЮБ ыФБТЛБ, ФПЗП УБНПЗП ЮЕЛЙУФБ, РПИПЦЕЗП ОБ РТПЖЕУУПТБ, У ЛПФПТЩН оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ УФПМЛОХМУС Ч РЕТЧЩК ДЕОШ УЧПЕК ЧФПТПК ЦЙЪОЙ. рПУМЕ ОЕЙЪВЕЦОПК ЗЙВЕМЙ ЮЕЛЙУФБ Ч РМБНЕОЙ ЙН ЦЕ ТБЪДХФПК ЙУЛТЩ уЕТЈЦХ РПНЕУФЙМЙ Ч РЕЮБМШОП ЪОБНЕОЙФЩК ДЕФДПН "лПУБТЙ" РПД оПЧЗПТПДПН. фБН ЕЗП - уЕТЈЦХ - РЕТЕЙНЕОПЧБМЙ, РТЙУЧПЙМЙ ЗОХУОХА ЖБНЙМЙА гЩРЛП (ЕЈ ОПУЙМ ЛПВЕМШ-ЪБЧИПЪ, УПВУФЧЕООЩИ ДЕФЕК ЙНЕФШ ОЕ УРПУПВОЩК, ОП ТПД ЦЕМБЧЫЙК РТПДПМЦЙФШ). рТПДПМЦБФЕМЕК ТПДБ ПО РЙЭЕК ОЕ ВБМПЧБМ, РПУЛПМШЛХ ВЩМ УФПТПООЙЛПН ТБДЙЛБМШОП-УРБТФБОУЛЙИ НЕФПДПЧ ЧПУРЙФБОЙС, Б фБТРЕКУЛПК УЛБМЩ Ч ПЛТЕУФОПУФСИ ОЕ ВЩМП. лПЗДБ Ч ТЕЪХМШФБФЕ ЬФЙИ НЕФПДПЧ уЕТЈЦБ-лПНЙОФ ПУФБМУС ПДЙО, ДЕФДПН ЧПМЕК-ОЕЧПМЕК РТЙЫМПУШ ЪБЛТЩФШ, Б ОЕУХЭЕУФЧХАЭЙИ ХЦЕ ЧПУРЙФБООЙЛПЧ ТБУУТЕДПФПЮЙФШ РП ДТХЗЙН ДЕФУЛЙН Й ДПЫЛПМШОЩН ХЮТЕЦДЕОЙСН. фБЛ лПНЙОФ йЧБОПЧЙЮ гЩРЛП ПЛБЪБМУС РЙФПНГЕН ФТЙДГБФЙ ЮЕФЩТЈИ ДЕФУЛЙИ ДПНПЧ ПДОПЧТЕНЕООП. жБЛФЙЮЕУЛЙ ЦЕ ПО ОЕ ДПЕИБМ ОЙ ДП ПДОПЗП. оЙЛХДБ ОЕ ДПЕИБМ Й УПРТПЧПЦДБЧЫЙК ЕЗП ЪБЧИПЪ гЩРЛП
дЧБЦДЩ УЙТПФЛХ ЛБЛ-ФП ОЕЪБНЕФОП РПДПВТБМЙ ГЙТЛПЧЩЕ. хНЕОЙЕ НБМЩЫБ ПВТБЭБФШУС У ЛПМАЭЕ-ТЕЦХЭЙНЙ РТЕДНЕФБНЙ Й ОЕДЕФУЛБС ПУОПЧБФЕМШОПУФШ Ч ЦЙЪОЕООЩИ ЧПРТПУБИ ЧПУИЙФЙМЙ ЧЙДБЧЫЙИ ЧЙДЩ БТФЙУФПЧ. рПЦЙМБС ЮЕФБ дПОБФЕММП (Ч НЙТХ - уЙДПТПЧЙЮЙ), ЧУА ЦЙЪОШ ТБВПФБЧЫБС ОПЦЙ Й ФПНБЗБЧЛЙ, ХУЩОПЧЙМБ ЕЗП. оП ЖБНЙМЙА гЩРЛП ПО ЪБЮЕН-ФП РПРТПУЙМ ЕНХ ПУФБЧЙФШ.
оБЮБМБУШ УБНБС УЧЕФМБС РПТБ Ч ЕЗП ЦЙЪОЙ - ГЙТЛПЧПЕ ХЮЕОШЕ. лПНЙОФХ ВЩМП ДПУФБФПЮОП РТЕДУФБЧЙФШ УФПСЭЙНЙ РЕТЕД УПВПК ЛПЗП-ОЙВХДШ ЙЪ ФЕИ НПТДБУФЩИ ТЕВСФ, ЛПФПТЩЕ РТЙИПДЙМЙ УОБЮБМБ ЪБ ПФГПН, РПФПН ЪБ НБФЕТША У ВБВХЫЛПК, Б РПФПН Й ЪБ ОЙН, ЮФПВЩ ОПЦ ЙМЙ ФПНБЗБЧЛ МПЦЙМУС ФПЮОП Ч ГЕМШ.
лПЗДБ уПЧЕФУЛЙК уПАЪ, ЧЕТОЩК УПАЪОЙЮЕУЛЙН ПВСЪБФЕМШУФЧБН, ЧЕТПМПНОП, ВЕЪ ПВЯСЧМЕОЙС ЧПКОЩ, ОБРБМ ОБ НЙМЙФБТЙУФУЛХА сРПОЙА, лПНЙОФ УМХЦЙМ Ч РЕЫЕК ТБЪЧЕДЛЕ. рЕЫЛПН, ЛПОЕЮОП, ОЕ ИПДЙМЙ - ОБУФХРБАЭЙЕ ЧПКУЛБ ДЕМБМЙ РП УФП ЛЙМПНЕФТПЧ Ч ДЕОШ. дТХЗПЕ ДЕМП, ЮФП ТБЪЧЕДЛБ РПЮФЙ ЧУАДХ РПУРЕЧБМБ РЕТЧПК. фБЛ Х лПНЙОФБ РПСЧЙМУС ЧЕМЙЛПМЕРОЩК УБНХТБКУЛЙК НЕЮ Й ОБВПТ ЛЙФБКУЛЙИ НЕФБФЕМШОЩИ ОПЦЕК, Б ФБЛЦЕ НОПЦЕУФЧП ТБЪОППВТБЪОЩИ УЧЕДЕОЙК ПВ СРПОУЛЙИ УЕЛТЕФОЩИ ХВЙКГБИ Й ЫРЙПОБИ "ОЙОДЦБ".
рПМЛПЧПНХ ПУПВЙУФХ ПЮЕОШ ОТБЧЙМЙУШ ЧЕМЙЛЙЕ ВПЕЧЩЕ ХНЕОЙС НПМПДПЗП ТБЪЧЕДЮЙЛБ. пО РТПЧЕМ У ОЙН ГЕМЩК ТСД РТПОЙЛОПЧЕООЩИ ВЕУЕД, ПФЛТЩЧБС ОЕЪБНЩУМПЧБФЩЕ УЙСАЭЙЕ РЕТУРЕЛФЙЧЩ УНЕТЫЕЧУЛПК ЛБТШЕТЩ Й ПУПВП ДБЧС ОБ МАВПЧШ Л тПДЙОЕ. оЕЙЪЧЕУФОП, ЛБЛ РПЧЕТОХМПУШ ВЩ ДЕМП, ОП ПДОБЦДЩ ОЕУЮБУФОЩК ПУПВЙУФ ВЩМ ОБКДЕО ВЕЪДЩИБООЩН. вБНВХЛПЧБС УФТЕМЛБ ФПТЮБМБ Х ОЕЗП ЙЪ ЭЕФЙОЩ ЪБФЩМПЮОПК СНЛЙ. оБ РПИПТПОБИ УХТПЧЩК лПНЙОФ РМБЛБМ Й ЛМСМУС ПФПНУФЙФШ.
дЧЕ ОЕДЕМЙ УРХУФС ПО РПРБМ Ч ЗПУРЙФБМШ У РТЙЪОБЛБНЙ ОЕЙЪЧЕУФОПЗП ЧПЕООПК НЕДЙГЙОЕ ФТПРЙЮЕУЛПЗП ЪБВПМЕЧБОЙС, Б ЮЕТЕЪ РПМЗПДБ МЕЮЕОЙС ВЩМ УРЙУБО ЧЮЙУФХА. оБДП МЙ ЗПЧПТЙФШ, ЮФП ВПМЕЪОШ РТПЫМБ ВЕУУМЕДОП Й ВЕЪ ЛБЛЙИ-МЙВП ПУМПЦОЕОЙК УТБЪХ ЦЕ ЪБ ЧПТПФБНЙ ИБВБТПЧУЛПЗП ЗПУРЙФБМС
чТЕНС У УПТПЛ ЫЕУФПЗП РП РСФШДЕУСФ ФТЕФЙК ЗПД ДМС НОПЗЙИ ТБВПФОЙЛПЧ нзв, ВЩЧЫЕЗП олчд, ПНТБЮЙМПУШ, РПНЙНП РПМЙФЙЮЕУЛЙИ, Й ЮЙУФП МЙЮОЩНЙ ОЕРТЙСФОПУФСНЙ: ОЙ У ФПЗП ОЙ У УЕЗП ЗЙВМЙ, РПРБДБС РПД ХМЙЮОЩК ФТБОУРПТФ Й РПЕЪДБ НЕФТПРПМЙФЕОБ ЙН. goalma.orgЧЙЮБ, ФПОХМЙ, ЧЩРБДБМЙ ЙЪ ПЛПО, ЪБТЕЪЩЧБМЙУШ ИХМЙЗБОБНЙ, РПТБЦБМЙУШ ЬМЕЛФТЙЮЕУЛЙН ФПЛПН Й ВПФХМЙЪНПН ЙИ МАВЙНЩЕ УПВБЛЙ, ЦЕОЭЙОЩ, ЦЕОЩ, ДЕФЙ, ТПДЙФЕМЙ, ВТБФШС Й УЈУФТЩ. фБЛ, УМЕДПЧБФЕМШ дПМЗХЫЙО рЈФТ тПНБОПЧЙЮ МЙЫЙМУС РПУМЕДПЧБФЕМШОП ЧУЕИ ТПДУФЧЕООЙЛПЧ, МАВПЧОЙГ Й ЛПММЕЛГЙЙ РЕЧЮЙИ РФЙГ, РПУМЕ ЮЕЗП УБН ОБМПЦЙМ ОБ УЕВС ТХЛЙ (РТБЧДБ, ДПЧПМШОП УФТБООЩН Й ТЕДЛЙН УРПУПВПН) уНЕОСАЭЙЕ ДТХЗ ДТХЗБ ОБ ВПЕЧПН РПУФХ УМЕДПЧБФЕМЙ РЩФБМЙУШ ЧЩЧЕУФЙ УЙУФЕНХ ЬФЙИ ХНЕТФЧЙК, ТБУЛТЩФШ ОЕЧЕДПНХА НПЗХЭЕУФЧЕООХА ФЕТТПТЙУФЙЮЕУЛХА ПТЗБОЙЪБГЙА, ЮЕТЕЪ ТБЪЧЕФЧМЈООХА (ЧОХФТЕООАА Й ЪБТХВЕЦОХА) БЗЕОФХТХ ЧЩКФЙ ОБ ЦЕУФПЛЙИ ФБЙОУФЧЕООЩИ ХВЙКГ - ОП ФЭЕФОП. лПНЙОФ ЦЕ Ч ЬФП ЧТЕНС ЧЕУЕМП ЛПМЕУЙМ РП УФТБОЕ, УФБЧЙМ ОПЧЩЕ ОПНЕТБ, ЦЕОЙМУС ОБ ДПЮЛЕ ЖПЛХУОЙЛБ-НБОЙРХМСФПТБ бУТЙСОБ Й УДЕМБМ ЕЈ УЧПЕК ВЕУУНЕООПК РБТФОЈТЫЕК
фБЛ РТПДПМЦБМПУШ ДП ОЕЮБСООПК ЧУФТЕЮЙ ЕЗП У оЙЛПМБЕН уФЕРБОПЧЙЮЕН фЙИПОПЧЩН. рПУМЕ ЬФПЗП РПМПУБ ФБЙОУФЧЕООЩИ ХВЙКУФЧ ЧОЕЪБРОП РТЕЛТБФЙМБУШ, Й УМЕДПЧБФЕМЙ РТЙЫМЙ Л ОЕЙЪВЕЦОПНХ ЧЩЧПДХ, ЮФП ХВЙКГБ ОБКДЕО. йМЙ РПНЕТ. б ЪОБНЕОЙФЩК НХТПЧЕГ эЕЗМПЧ РТПУФП НБИОХМ РПЛБМЕЮЕООПК ФТЈИРБМПК ТХЛПК Й УЛБЪБМ НТБЮОП: "чЩЗПТЕМ НБФЕТЙБМ"
уЙДЕМЙ, РП ДБЧОЕНХ ПВЩЛОПЧЕОЙА, ОБ ЛХИОЕ, РПФПНХ ЮФП Ч УФПМПЧПК ВЩМП ЫХНОП Й ОЕВЕЪПРБУОП: ЧОХЛЙ ПУЧБЙЧБМЙ ФПНБЗБЧЛЙ. рЙМЙ УЙФТП.
- РПЪЧПОЙМБ У БЬТПЧПЛЪБМБ, ЕМЕ ОБЫМБ ЦЕФПО, УЛБЪБМБ, ЮФП РБДБЕФ, ЮФП ЧЩЪЩЧБМЙ "УЛПТХА". уЕКЮБУ ПОБ Ч вПФЛЙОЕ, ЦЙЧБС, ОП ФСЦЈМБС, ОЕ РХУЛБАФ Л ОЕК. б ФЧПЙ, ЪОБЮЙФ
- дБ, Й НПЙ.
- ьИ, ЧЧСЪБМУС ФЩ
- дБ ЧПФ, ЧЧСЪБМУС УДХТХ. зМБЧОПЕ - ОЕРПОСФОП, ЧП ЮФП. фП МЙ ЛБЛЙЕ-ФП ЮЈТОЩЕ НБЗЙ, ФП МЙ
- й ЮФП ФЕРЕТШ ДЕМБФШ?
- б ЮФП ДЕМБФШ? вХДЕН ВТБФШ ФПФ ДПН. ч лТЩНХ. фЩ Й С.
- н-ДБ. фЩ ИПФШ ЪОБЕЫШ, ЮФП ФБН ЙУЛБФШ?
- рТЙНЕТОП - ЪОБА дБ, Ч ЛПОГЕ ЛПОГПЧ, ИПФШ ДЙФС ЧЩФБЭЙН.
- оХ, ТБЪЧЕ ЮФП.
- фЕВЕ НБМП?
- рП УБНЩЕ ХЫЙ.
- еУМЙ РПЧЕЪЈФ - ЧЩКДЕН ОБ ЮФП-ФП ВПМШЫЕЕ.
- нПЙН ОЕДПВЙФЩН ВЩ ФБЛПЕ ЧЕЪЕОЙЕ.
- фЩ РПКНЙ, УФБТЙЛБЫЛБ: РЕТЧЩК ТБЪ ЪБ ДЧБДГБФШ ЧПУЕНШ МЕФ - ВХДФП ВЩ ЪЧПОПЮЕЛ ПФФХДБ. рЕТЧЩК ТБЪ!..
- б НПЦЕФ ВЩФШ, ЬФП ДТХЗПЕ?
- нПЦЕФ. оП ДБЦЕ ЕУМЙ Й ДТХЗПЕ
лПНЙОФ РПНПМЮБМ.
- мБДОП, - УЛБЪБМ ПО Й ЧДТХЗ ХМЩВОХМУС ЧЕУЕМП Й ИЙЭОП. - тБВПФБЕН ТЕЛПТДОЩК ФТАЛ. й ЕУМЙ ОЕ РТЙДЈН ОБ ЛПРЮЙЛ
- фП ВЩФШ ОБН ЛПТПМСНЙ, - ЪБЛПОЮЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
4
д'бТФБОШСО РП ПВЩЛОПЧЕОЙА РТПЙЪЧЈМ ЧЩЛМБДЛХ, Й Х ОЕЗП РПМХЮЙМПУШ, ЮФП ЮБУ ТБЧОСЕФУС ЫЕУФЙДЕУСФЙ НЙОХФБН, Б НЙОХФБ - ЫЕУФЙДЕУСФЙ УЕЛХОДБН.
бМЕЛУБОДТ дАНБ
пОЙ ТБУРПМПЦЙМЙУШ ОБ ВБЪБТОПК РМПЭБДЙ ДТЕЧОЕЗП ЗТЕЮЕУЛПЗП ЗПТПДБ лЕТЛЕОЙФЙДБ Й УФБМЙ ЦДБФШ ОПЮЙ. пВМБЛБ, РТПУЧЕЮЕООЩЕ ТПЪПЧЩН ЪБИПДСЭЙН УПМОГЕН, ПЮЕОШ НЕДМЕООП РМЩМЙ - УМЕЧБ ОБРТБЧП
ъДЕУШ РТЙ ЦЕМБОЙЙ НПЦОП ВЩМП ВЕЪ ПРБУЛЙ ТБЪЧЕУФЙ ОЕВПМШЫПК ЛПУФЈТ: У ЪЕНМЙ ПЗПОШ Ч ТБУЛПРЕ ОЕ ВХДЕФ ЧЙДЕО, Б УЧЕТИХ УНПФТЕФШ ОЕЛПНХ, РПФПНХ ЮФП ВПЗЙ ПФ ъЕНМЙ ХЦЕ ДБЧОП Й ОБЧУЕЗДБ ПФЧЕТОХМЙУШ. дЩН ТБЪЧЕЙЧБМУС ВЩ Ч ЧПЪДХИЕ МЈЗЛЙН ЧЕЮЕТОЙН ЧМБЦОЩН ЧЕФТПН, Б ЪБРБИ ЕЗП ОЕЙЪВЕЦОП ЪБЗМХЫЙМБ ВЩ МАФБС ЧПОШ ПФ ГЕМЕВОПЗП ЗТСЪЕЧПЗП ПЪЕТБ.
- дБЧОП, ЧЙДОП, ФХФ БТИЕПМПЗЙ ОЕ ВЩЧБМЙ, - УЛБЪБМ лПНЙОФ.
- фБЛ ЧЕДШ ЙИ УАДБ Й ОЕ РХУФСФ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, - РПЛБ Ч лЙЕЧЕ ОЕ РПУФБОПЧСФ, ПФ ЛПЗП ДТЕЧОЙЕ ЗТЕЛЙ РТПЙЪПЫМЙ: ЧiД ИПИМiЧ ЮЙ ЧiД НПУЛБМiЧ
- хДЙЧМСАУШ С, ЛБЛ ЬФЙ ЗТЕЛЙ ФХФ ЪЙНПК Ч ИЙФПОБИ ВЕЪ ЫФБОПЧ-ФП ИПДЙМЙ. ч УБОДБМЙСИ ОБ ВПУХ ОПЗХ.
- оБЧЕТОПЕ, ЛМЙНБФ ВЩМ ДТХЗПК. лОСЪШС ФШНХФБТБЛБОУЛЙЕ ПИПФЙМЙУШ У ЗЕРБТДБНЙ, ЛОСЪС пМЕЗБ ФЧБТШ ОБРПДПВЙЕ ЗАТЪЩ ХЛХУЙМБ чРТПЮЕН, нБЛУ чПМПЫЙО, ОЕ Л ОПЮЙ ВХДШ РПНСОХФ, ЙНЕООП Ч ЗТЕЮЕУЛПН ПДЕСОЙЙ ЧУА ЦЙЪОШ Й РТПИПДЙМ ЪДЕУШ.
- й ВЕЪ ЫФБОПЧ? - ОЕ РПЧЕТЙМ лПНЙОФ.
- оЕ ЪОБА, ОЕ ЪБЗМСДЩЧБМ
зХУБТ ФЕОША УЛПМШЪЙМ РП ЛТПНЛЕ ТБУЛПРБ, ОЕУС ВПЕЧПЕ ПИТБОЕОЙЕ.
- вЕМЩК ПО, РТЙНЕФОЩК, - ЧЪДПИОХМ лПНЙОФ.
- пО ЛПЗДБ ОБДП ВЕМЩК, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - б ЛПЗДБ ОБДП
уМПЧОП ХУМЩЫБЧ, ЮФП П ОЈН ЗПЧПТСФ, РЈУ УРТЩЗОХМ Ч ТБУЛПР Й, ПЗЙВБС ХЗМЩ ЖХОДБНЕОФПЧ, ЧЩВЕЦБМ ОБ РМПЭБДШ.
- лФП-ФП ЙДЈФ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ЧУФБЧБС. - оЕХЦЕМЙ ЧЩУМЕДЙМЙ? оЕФ, С ВЩ РПОСМ. лФП-ФП РПУФПТПООЙК.
- б ЛФП ОБН УЧПЙ - НБИОХМ ТХЛПК лПНЙОФ.
пО РТПЧЕТЙМ "ЛБМБЫОЙЛПЧ" Й УОПЧБ РПУФБЧЙМ ЕЗП ОБ РТЕДПИТБОЙФЕМШ.
- нПЦЕФ, ЛМБДПЙУЛБФЕМЙ ОЕ ХОСМЙУШ, - РТЕДРПМПЦЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - дБК-ЛБ РПУНПФТА - ПО ЪБЛТЩМ ЗМБЪБ. ъДЕУШ, Ч ВЕЪМАДШЕ, НПЗМП ЛПЕ-ЮФП Й РПМХЮЙФШУС. лПНЙОФ РПЈЦЙМУС. ъБ НОПЗП МЕФ ЙИ УПЧНЕУФОПК ТБВПФЩ ПО ФБЛ Й ОЕ РТЙЧЩЛ ДП ЛПОГБ Л ЦХФЛПЧБФЩН ЖПЛХУБН ЛПНБОДЙТБ. - фБЛ чПУЕНШ ЮЕМПЧЕЛ, ЧУЕ У ПТХЦЙЕН. й ДБЦЕ ПЗП! зТБОБФПНЈФ. уЕТШЈЪОЩЕ ТЕВСФБ.
- фЕРЕТШ ЧУЕ УЕТШЈЪОЩЕ, - РТПЧПТЮБМ лПНЙОФ. - чУЕ У ЗТБОБФПНЈФБНЙ. пДОЙ НЩ, ЛБЛ УЙТПФЩ
- б ЪБЮЕН ФЕВЕ ЗТБОБФПНЈФ? - ХДЙЧЙМУС оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - фЩ, РП-НПЕНХ, ОПЦПН Й ФБОЛ ЧУЛТПЕЫШ, ЛБЛ ЦЕУФСОЛХ.
- б ОБ ДЙУФБОГЙЙ? - ОЕ ХОЙНБМУС лПНЙОФ.
- мБДОП, ВХДЕФ ФЕВЕ Й ЗТБОБФПНЈФ РПНПМЮЙН-ЛБ РПЛБ.
рПУЩРБМБУШ ЪЕНМС. зДЕ-ФП, ОЕЧЙДЙНЩЕ РТПУФЩН ЗМБЪПН, Ч ТБУЛПР УРХУЛБМЙУШ МАДЙ.
- рТСФБФШУС ВХДЕН? - УРТПУЙМ лПНЙОФ.
- б УНЩУМ? пОЙ ОБУ Й ФБЛ ОЕ ХЧЙДСФ. "уЕТБС ЧХБМШ" - ЫФХЛБ ИЙФТБС. уЙДЙ Й УМХЫБК.
"уЕТБС ЧХБМШ", ЛПОЕЮОП, ОЕ ДЕМБМБ ЮЕМПЧЕЛБ ОЕЧЙДЙНЩН. рТПУФП ПЛТХЦБАЭЙЕ ЛБЛ-ФП ЪБВЩЧБМЙ ОБ ОЕЗП РПУНПФТЕФШ. б РПУНПФТЕЧ, ФХФ ЦЕ ЪБВЩЧБМЙ, ЮФП РПУНПФТЕМЙ.
рПСЧЙМЙУШ - РП ЙИ НОЕОЙА, ВЕУЫХНОП - РЕТЧЩЕ ЮЕФЧЕТП.
- оПТНБМШОП, ЛПНБОДЙТ, - ЧРПМЗПМПУБ УЛБЪБМ ПДЙО, ПВПТБЮЙЧБСУШ. - фПМШЛП УПВБЛБ ВЕЗБЕФ, РТЙТЕЪБФШ ВЩ
зХУБТ РПЧЕТОХМ ФСЦЈМХА ВБЫЛХ Й ЧОЙНБФЕМШОП РПУНПФТЕМ ОБ ЗПЧПТЙЧЫЕЗП. фПФ ПУЈЛУС.
- уМХ-ХЫБК, мЈЧЛБ! - УЛБЪБМ ДТХЗПК. - б НПЦЕФ, ЬФП ЙИОСС УПВБЛБ? чПФ НЩ Й РТЙДЈН: ОЕ ЧЩ МЙ УПВБЮЛХ РПФЕТСМЙ?
- бЗБ, - НТБЮОП УЛБЪБМ мЈЧЛБ. - у ЗТБОБФПНЈФПН нПЪЗПН ДХНБФШ ОБДП.
вЩМ ПО ОЕНПМПД Й ХУБФ. оБЧЕТОПЕ, ЪБ ЬФП ЕЗП Й ОБЪЩЧБМЙ ЛПНБОДЙТПН.
пДЕФБ ЗТХРРБ ВЩМБ ДПУФБФПЮОП РЈУФТП: ЛФП Ч ЪЙНОЕН ЛБНХЖМСЦЕ, ЛФП Ч МЕФОЕН, ЛФП Ч ЫЙОЕМЙ, ЛФП Ч ЛПЦБОЕ. пТХЦЙЕ ФПЦЕ ВЩМП ТБЪОППВТБЪОПЕ: ФТЙ "ЛБМБЫОЙЛПЧБ", рры, ЧЙОФПЧЛБ-ФПЪПЧЛБ, ПИПФОЙЮЙК "НЕДЧЕДШ" Й РПНРПЧЩК ДТПВПЧЙЛ. зТБОБФПНЈФ ОЕУМЙ Ч ВТЕЪЕОФПЧПН ЮЕИМЕ.
пРПМЮЕОГЩ, ЛБЛ ПРТЕДЕМЙМ ЙИ ДМС УЕВС оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ТБУРПМПЦЙМЙУШ Ч ДТХЗПН ХЗМХ РМПЭБДЙ Й ЪБЛХТЙМЙ. й ПО У ХДЙЧМЕОЙЕН ПФНЕФЙМ, ЮФП ОЕ ЛХТЙМ УЕЗПДОС ЧППВЭЕ ЧЕУШ ДЕОШ Й, РПЦБМХК, ОЕ ЛХТЙМ ЧЮЕТБ. й РПЪБЧЮЕТБ. ьФП ВЩМ РП-ОБУФПСЭЕНХ ДХТОПК РТЙЪОБЛ.
- рПДПЦДЈН, РПЛБ ПОЙ ФБН ЧУЕ РЕТЕРШАФУС, - УЛБЪБМ ЛПНБОДЙТ-мЈЧЛБ. - й ЧПЪШНЕН ФЈРМЕОШЛЙНЙ. рТСНП У ВБВ УЧПМПЮЕК РПУОЙНБЕН - ПО ЪБЫЙРЕМ, ЛБЛ ВЩ РПДВЙТБС РПФЈЛЫХА УМАОХ.
- оБ ЧПТПФБИ ЧУЈ ТБЧОП ЛФП-ФП ВХДЕФ, - УЛБЪБМ ЗТБОБФПНЈФЮЙЛ. х ОЕЗП ВЩМ ТЕЪЛЙК БТНСОУЛЙК БЛГЕОФ. - с ЦЕ ЗПЧПТЙМ - У НПТС ЪБИПДЙФШ ОБДП. у НПТС ЧУЕЗДБ РТЙЛТЩФЙЕ ОЕВПМШЫПЕ.
- оБ НПТЕ Х ОЙИ ЛБФЕТ У РХЫЛПК. й Ч ЛБФЕТЕ ДЧБ ЗБЧТЙЛБ. фПЧБТ ПОЙ ОБ ЛБФЕТЕ ЧПЪСФ ЙМЙ ЗДЕ?
- лБФЕТ-НБФЕТ - РТПЧПТЮБМ БТНСОЙО. - рПДРМЩМЙ ВЩ ФЙИП - Й ОЙЛБЛПЗП ЛБФЕТБ. зДЕ ЛБФЕТ? оЕ ВЩМП ЛБФЕТБ. оЙЛПЗДБ ОЕ ЧЙДЕМ ЛБФЕТБ. б ЧПФ ЗДЕ ФЧПК РПЗБОЩК ВМСДУЛЙК НЕОФ, ЛПНБОДЙТ?
- рТЙДЈФ, ТБОП ЕЭЈ
- юФП-ФП С ЕНХ ОЕ ЧЕТА, - УЛБЪБМ БТНСОЙО.
- б ЛПНХ ФЩ ЧЕТЙЫШ?
- нБНЕ ЧЕТА. зЕОЕТБМХ рПЗПУСОХ ЧЕТА. нЕОФБН ОЕ ЧЕТА. оЙЛПЗДБ, РПОСМ? еЭЈ ЧПФ ФБЛЙН ПФ РПМБ ВЩМ, ОЕ ЧЕТЙМ НЕОФБН. й РБРБ НОЕ ЗПЧПТЙМ: РПУМЕДОЙН ДХТБЛПН ВХДЕЫШ, ЕУМЙ НЕОФБН РПЧЕТЙЫШ.
рПИПЦЕ, ПО ФПЦЕ ВЩМ ОЕ НПМПДЕОШЛЙК: ЕУМЙ Й НМБДЫЕ мЈЧЛЙ, ФП ЪБНЕФОП УФБТЫЕ ЧУЕИ ПУФБМШОЩИ ВПКГПЧ. мЕФ ФТЙДГБФШ, ПРТЕДЕМЙМ ДМС УЕВС оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. й ЕУМЙ ДПКДЈФ РПЮЕНХ-МЙВП ДП ДТБЛЙ, ФП - УБНЩК ПРБУОЩК ВПЕГ
- оХ Й РТБЧЙМШОП ДЕМБЕЫШ. оП ЬФП ОХЦОЩК НЕОФ, РПОЙНБЕЫШ, фЙЗТБО? оХЦОЩК. оБН ВЕЪ ОЕЗП ФХДБ ОЕ Ч ЦЙУФШ ОЕ УХОХФШУС.
- фЩ ЛПНБОДЙТ - УЛБЪБМ фЙЗТБО Й ЪБНПМЮБМ, ПУФБЧЫЙУШ РТЙ УЧПЈН НОЕОЙЙ.
уЙДЕМЙ ФЙИП, ЙЪТЕДЛБ ЮЕН-ФП НЕФБММЙЮЕУЛЙ ВТСЛБС. лФП-ФП ТБЪВЙТБМ, ХУРПЛБЙЧБС УЕВС ЬФЙН, РЙУФПМЕФ.
- оЕ ОТБЧЙФУС НОЕ УПВБЛБ, - УЛБЪБМ РБТЕОШ Ч ЫЙОЕМЙ. - юЕЗП ПОБ ФХФ ИПДЙФ? вХДФП УМЕДЙФ. ъБ НОПК ТБЪ ЛПЫЛЙ УМЕДЙМЙ - ЦХФЛПЕ ДЕМП
- лПЫЛЙ?
- оХ ДБ. лХДБ ОЙ РПКДХ - УМЕДПН ЛПЫЛБ. фБЛ У ОЕДЕМА ЪБ НОПК Й ИПДЙМЙ.
- чБМЕТШСОЛХ ОБ ЫФБОЩ РТПМЙМ, - УЛБЪБМ мЈЧЛБ. - йМЙ ЧБМПЛБТДЙО. лУФБФЙ, ОЙЛФП ОЕ ЧЪСМ У УПВПК ЧБМПЛБТДЙОБ?
- юФП, УЕТДГЕ РТЙИЧБФЙМП?
- х ЛПНБОДЙТБ ОЕ ВЩЧБЕФ УЕТДГБ.
- йДЈФ, - УЛБЪБМ ФПФ, ЛПФПТЩК ВЩМ У рры. - уМЩЫХ.
- чПСЛЙ, - УЛБЪБМ фЙЗТБО. - уМЩЫЙФ ПО с ЧПФ УМЩЫХ, ЮФП НБЫЙОБ ЛБЛБС-ФП Л МБЗЕТА УЧЕТОХМБ. ьФП С УМЩЫХ.
тБЪДБМУС ЫПТПИ ЗБМШЛЙ, Й РПСЧЙМУС ДЕЧСФЩК: Ч ЧПЕООПЗП ПВТБЪГБ ЛТЩФПК ЛХТФЛЕ Й ЛБУЛЕФЛЕ ГЧЕФБ НБТЕОЗП.
- оХ, УМБЧБ вПЗХ, - УЛБЪБМ мЈЧЛБ. - дПЛМБДЩЧБК ПВУФБОПЧЛХ, МЕКФЕОБОФ.
- юЕЗП ДПЛМБДЩЧБФШ! рШАФ! - ТБДПУФОП УЛБЪБМ МЕКФЕОБОФ. - дБФП У зЧПЪДЈН ХЦЕ Ч ПФЛМАЮЛЕ, ЧПДЙМЩ ОБ ТХМСИ УРСФ, ВМСДЙ УЛХЮБАФ, Й ДБЦЕ ПИТБОБ РПФЙИПОШЛХ РТЙОЙНБЕФ. с ЙН Ч ВХДЛХ ЗТБЖЙО ЛПОШСЛБ ХОЕУ. иПТПЫЙК ЛПОШСЛ, ПДЕУУЛЙК, ЪБВПТЙУФЩК. чБМЙФ У ОПЗ, ЛБЛ РХМЕНЈФ.
- б вБТПО?
- вБТПО РПЈФ - ЮФП ЕНХ. рПЈФ вБТПО. "бК ДБ ЛПО БЧЬМБ"
- зЧПЪДШ Ч ПФЛМАЮЛЕ? - У УПНОЕОЙЕН УРТПУЙМ фЙЗТБО.
- фБЛ ПО ЦЕ ОБ УФБТЩЕ ДТПЦЦЙ МШЈФ! - ЪБЛТЙЮБМ МЕКФЕОБОФ. - пО ОБ УФБТЩЕ ДТПЦЦЙ! ъОБЕЫШ, ЛБЛ ПОЙ ЧЮЕТБ ЗХДЕМЙ!
- уЛПМШЛП ПИТБОЩ? - ДЕМПЧЙФП УРТПУЙМ мЈЧЛБ.
- фТПЕ Х дБФП Й УФПМШЛП ЦЕ Х зЧПЪДС. рПМБЗБЕФУС РПТПЧОХ. дБЧБКФЕ, РБТОЙ, РПЛБЦЙФЕ ФБФБТЧЕ, ИПИМБН ДБ ГЩЗБОБН, ЛФП Ч лТЩНХ ИПЪСЙО! нЩ ЦЕ МАДЙ ПЖЙГЙБМШОЩЕ, ОБН ОЕМШЪС
ьФПЗП оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ОЕ ЧЩОЕУ. "фПФ?" - РТПЫЕМЕУФЕМ ПО лПНЙОФХ, Й лПНЙОФ РПЦБФЙЕН ТХЛЙ РПДФЧЕТДЙМ: ФПФ.
- оХ, ЕУМЙ ХЦ ЧЩ ПЖЙГЙБМШОЩЕ, - УЛБЪБМ ПО, РПДИПДС УЪБДЙ Л МЦЕ-НЕОФХ РПЗБОПНХ Й ОБЛМБДЩЧБС ДМБОШ ОБ РПЗПО, - ФП С - УБНБ нБФЙМШДБ лЫЕУЙОУЛБС.
чУЕ ЧУЛПЮЙМЙ, ОП лПНЙОФ ОЕЗТПНЛП УЛБЪБМ:
- оЕ ЧЪДХНБКФЕ УФТЕМШВХ ХУФТБЙЧБФШ, ЛПЪМЩ. хУМЩЫБФ.
- дБ НЩ У ФПВПК Й ЧТХЮОХА - ОБЮБМ ЛФП-ФП, ОП зХУБТ УВЙМ ЗПЧПТЙЧЫЕЗП У ОПЗ Й ЧУФБМ ЕНХ ОБ РМЕЮЙ.
- уРПЛПКОП, ЗПУРПДБ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - йЪ ЧБЫЙИ ТБЪЗПЧПТПЧ С РПОСМ, ЮФП РТЙЫМЙ НЩ УАДБ У ПДОПК ГЕМША. ъБПДОП ИПЮХ ЧБУ РТЕДХРТЕДЙФШ, ЮФП ЬФПФ ЧПФ УХВЯЕЛФ ПФОАДШ ОЕ МЕКФЕОБОФ уЕТНСЗЙО, ЛБЛ ПО УЕВС ОБЪЩЧБЕФ, Б ЗМБЧБ УМХЦВЩ ВЕЪПРБУОПУФЙ хоб-хоуп лПОУФБОФЙО йЧБОПЧ, ПО ЦЕ лПФЙЛ рЕТЕИЧБФ. й Ч МБЗЕТЕ УЕКЮБУ ОЕ РШСОЛБ, ЛБЛ ЧБН ВЩМП УПМЦЕОП, Б ФП, ЮФП Ч ЙИ ЛТХЗБИ ЙНЕОХАФ "УФТЕМЛПК", Б Ч ЧЩУЫЙИ - "УБННЙФПН". рШСОЩИ ФБН ОЕФ, ДХТБЛПЧ ФПЦЕ. вПАУШ, ЮФП ЧУЕ ДХТБЛЙ УЙДСФ ЪДЕУШ. лПОУФБОФЙО, РПФТХДЙФЕУШ ПУЧЕФЙФШ ПВУФБОПЧЛХ ОБДМЕЦБЭЙН ПВТБЪПН, - ДЧЙЦЕОЙЕН ТХЛЙ ПО ТБЪЧЕТОХМ ЗПМПЧХ "ВЬЪРЬЮОЙЛХ" ФБЛ, ЮФПВЩ ФПФ ЧУФТЕФЙМУС У ОЙН ЗМБЪБНЙ. йУРХЗ Й ВЕУУЙМШОБС ЪМПУФШ ЮЙФБМЙУШ Ч ЬФЙИ ЗМБЪБИ
й РБОЙЮЕУЛЙ-ОБРТСЦЈООЩН ЗПМПУПН лПОУФБОФЙО, РПДЮЙОССУШ ЮХЦПК ЧПМЕ, ОБЮБМ ЧЩЛМБДЩЧБФШ ЧУЈ, ЛБЛ ПОП ЕУФШ ОБ УБНПН ДЕМЕ. б ОБ УБНПН ДЕМЕ
- оБН ЧЕДШ ЮФП ОХЦОП? - ФПТПРМЙЧП ЗПЧПТЙМ лПФЙЛ. - оБН ОХЦОП, ЮФПВЩ ЧЩ ФБН ЫХН ХУФТПЙМЙ, ЮФПВЩ дБФП ОБ зЧПЪДС Й вБТПОБ РМПИП РПДХНБМ, Б ФЕ ОБ ОЕЗП, СУОП? юФПВЩ ОЕ УЗПЧПТЙМЙУШ ПОЙ, РПФПНХ ЛБЛ УЗПЧПТЙЧЫЙЕУС ПОЙ ОБН ОЕ ОХЦОЩ. б ФБЛ ОЙЮЕЗП РМПИПЗП С ЦЕ ЧБН ОЕ ИПФЕМ
- оЕ ФТПОШ РХЫЛХ, - РТЕДХРТЕДЙМ ЛПЗП-ФП лПНЙОФ.
- дПУФБФПЮОП? - УРТПУЙМ Х мЈЧЛЙ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- б ЧБН С У ЛБЛПК УФБФЙ ЧЕТЙФШ ВХДХ? - ВХТЛОХМ мЈЧЛБ. - нПЦЕФ, ЧЩ ФПЦЕ
- рТЕДУФБЧМЕООЩИ ДПЛБЪБФЕМШУФЧ НБМП? - РПДОСМ ВТПЧШ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - лУФБФЙ, ЛФП ЧЩ, ЗЕТПЙ?
- нЩ - жТПОФ ТХУУЛПЗП ОБГЙПОБМШОПЗП ПУЧПВПЦДЕОЙС лТЩНБ. б ЧЩ ЛФП ФБЛЙЕ?
- б НЩ РТПУФП ТБЪЩУЛЙЧБЕН ТЕВЈОЛБ, РПИЙЭЕООПЗП ГЩЗБОБНЙ. дЕЧПЮЛХ ДЕТЦБФ ЪДЕУШ. уЮЙФБКФЕ, ЮФП НЩ ЙЪ ЮБУФОПК УЩУЛОПК ЛПОФПТЩ.
- лТХФБС, ДПМЦОП ВЩФШ, ЛПОФПТБ, - У ХЧБЦЕОЙЕН РТПЗПЧПТЙМ фЙЗТБО. - б УЕКЮБУ ЬФПФ ЗЈФЖЕТБО РТБЧДХ УЛБЪБМ?
- чУЈ, ЮФП НЩ УРТПУЙМЙ, ПО УЛБЪБМ. б ЕУМЙ П ЮЈН-ФП ЪБВЩМЙ - УБНЙ ЧЙОПЧБФЩ. чРТПЮЕН, С ФХФ ДБЧОП У ПРФЙЛПК МЕЦХ. пРФЙЛБ Х НЕОС ИЙФТБС. рПЛБ ЮФП ЧУЈ УИПДЙФУС.
рТП ПРФЙЛХ ПО УЛБЪБМ ДМС ПФЧПДБ ЗМБЪ. "пРФЙЛПК" оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ ВЩМ лПНЙОФ, ЧЕУШ ДЕОШ ОЕЪБНЕФОП РТПЧЕДЫЙК ФБН, ОБ ФЕТТЙФПТЙЙ ВЩЧЫЕЗП РЙПОЕТМБЗЕТС. у РТЙЛБЪПН ЧУЈ ХЪОБФШ Й ОЙ ЧП ЮФП ОЕ ЧНЕЫЙЧБФШУС.
- б ЛБФЕТ?
- дБМУС ФЕВЕ ЬФПФ ЛБФЕТ - РТПЧПТЮБМ мЈЧЛБ.
- иПТПЫЙК ЛБФЕТ. рПЬФПНХ ЙОФЕТЕУХАУШ.
- оБ ЛБФЕТЕ ФПЦЕ ПИТБОБ, - УЛБЪБМ лПФЙЛ. - юЕФЧЕТП.
- лПФЕМШОБС, - УФТБЫОЩН ЗПМПУПН ОБРПНОЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- оЕ ЪОБА - лПФЙЛ ЧДТХЗ УПДТПЗОХМУС НЗОПЧЕООП Й УЛТЙЧЙМУС ОБВПЛ, ЛБЛ РТЙ РТЙУФХРЕ ИПМЕГЙУФЙФБ. - й ЪОБФШ ОЕ ИПЮХ. оЕ НПЈ ДЕМП. уЙДЙФ ФБН ЛБЛПК-ФП РТЙДХТПЛ, ОЕ ЧЩИПДЙФ ОЙЛПЗДБ.
- б ДЕФЙ?
- дЕФЙ Л ОБН ОЕ ЛБУБЕНП. ьФП Х вБТПОБ УРТБЫЙЧБКФЕ.
- уРТПУЙН Й Х вБТПОБ ъОБЮЙФ, УЛБЪБФШ ФЕВЕ ВПМШЫЕ ОЕЮЕЗП?
- оЕЮЕЗП, ОБЮБМШОЙЛ, - ПВТБДПЧБМУС лПФЙЛ.
- оХ ФБЛ РТПЭБК, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ХВТБМ ТХЛХ У РМЕЮБ - Й ФПФЮБУ ЛЙФБКУЛЙК ОПЦ ЧМЕФЕМ РТПЧПЛБФПТХ РПД МЕЧХА МПРБФЛХ.
пРПМЮЕОГЩ Ч ХЦБУЕ ПФРТСОХМЙ.
- тЕВСФБ! - ТБУГЧЈМ фЙЗТБО-ЗТБОБФПНЈФЮЙЛ. - оБУФПСЭЙК ЛПНБОДЙТ РТЙЫЈМ!
нЕЦДХ юЙУМПН Й уМПЧПН
(нБКПТЕОЗПЖ, тЙЦУЛПЕ ЧЪНПТШЕ, , СОЧБТШ)
фТЙ ЮБКЛЙ НПМЮБ РМБЧБМЙ Ч РТПЪТБЮОПН ЧПЪДХИЕ, ПРЙУЩЧБС УФТБООЩЕ РПМХЪОБЛПНЩЕ ЖЙЗХТЩ. рМСЦ ВЩМ ОЕЧЩОПУЙНП ВЕМ РПУМЕ ФЙИПЗП ОПЮОПЗП УОЕЗПРБДБ, Й ФПМШЛП ДЧЕ ГЕРПЮЛЙ УЙОЕЧБФЩИ УМЕДПЧ ФСОХМЙУШ ТСДПН, ОБЛМБДЩЧБСУШ Й РЕТЕУЕЛБСУШ. мАДЙ ЫМЙ ОБЧУФТЕЮХ ДТХЗ ДТХЗХ, ФЙИЙЕ Й ЪБДХНЮЙЧЩЕ, РПУФПСМЙ, ПВНЕОСМЙУШ ЧРЕЮБФМЕОЙСНЙ Й РПВТЕМЙ ДБМШЫЕ, ЛБЦДЩК РП УЧПЙН ОЕУХЭЕУФЧХАЭЙН ДЕМБН.
пВМХРЙЧЫЙЕУС ЛХРБМШОЙ ФЕТРЕМЙЧП ОБУФТПЙМЙУШ ЦДБФШ МЕФБ, ЪБЛПМПЮЕООЩЕ ЮЈТОЩН ЗПТВЩМЕН.
уЛХЮОП ВЩМП Ч нБКПТЕОЗПЖЕ, УЛХЮОП Й РХУФП.
мЙЫШ ОБ ЗМБЧОПК (ЕДЙОУФЧЕООПК) ХМЙГЕ ЗПТПДЛБ ОБВМАДБМПУШ ЛБЛПЕ-ФП ПЦЙЧМЕОЙЕ. дТЕНБМЙ ОБ ЛПЪМБИ ДЧБ ЙЪЧПЪЮЙЛБ Ч ОЕПВЯСФОЩИ УПВБЮШЙИ ДПИБИ Й ГЙМЙОДТБИ, ЫЈМЛПЧЩИ ЛПЗДБ-ФП. лПНРБОЙС УПЧЕТЫЕООП МБФЩЫУЛЙИ ГЩЗБО, УЛТПНОП ПДЕФЩИ Й ТБЪЗПЧБТЙЧБАЭЙИ ИПФШ Й РП-УЧПЕНХ, ОП ЧРПМЗПМПУБ, ЧЩИПДЙМБ ЙЪ ЧЙООПЗП РПДЧБМШЮЙЛБ. оБ ЛБЦДПН ЛТЩМЕЮЛЕ УЙДЕМЙ ЛПЫЛЙ, ЧБЦОЩЕ, ФПМУФЩЕ Й УПМЙДОЩЕ. с ХЦЕ ПВТБЭБМ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ФП, ЮФП ЛПЫЕЛ ИПЪСЕЧБ-МБФЩЫЙ ЙЪ РТЙОГЙРБ ОЕ ЛПТНСФ, ОП НЩЫЙОБС ПИПФБ ЪДЕУШ ВПЗБФЕКЫБС
тЕДЛЙЕ ЧУФТЕЮОЩЕ ПЗМСДЩЧБМЙУШ ОБ НЕОС Ч ФЭБФЕМШОП УЛТЩЧБЕНПН ЙЪХНМЕОЙЙ Й ЛБЛ ВЩ ОЕЧЪОБЮБК. чУЕ ПОЙ ВЩМЙ ВЕМЩЕ, ЗПМХВПЧБФЩЕ, ЪЙНОЙЕ, Б С - РПЮФЙ ЮЈТОЩК. рТЙ ВЕМЩИ ЧЩЗПТЕЧЫЙИ ЧПМПУБИ.
чИПД Ч БМАУ-ВБТ, ЛБЛ Й РПМПЦЕОП ВЩМП, ЪБРЕЮБФБМЙ МЈЗЛЙН ЪБЛМСФЙЕН, Й С РТПЫЈМ ЮЕТЕЪ ОЕЗП, ЛБЛ ЮЕТЕЪ ЛТБФЛЙК РПТЩЧ ЧУФТЕЮОПЗП ЧЕФТБ. пФЛТЩЧЫБСУС ЧЪПТХ ЛБТФЙОБ НЕОС ЧПУИЙФЙМБ.
чПКДЙ УАДБ ОЕЧЪОБЮБК РПУФПТПООЙК ЮЕМПЧЕЛ, ПО ОЕ ХДЕТЦБМУС ВЩ ПФ ЧПУЛМЙГБОЙС, ХЧЙДЕЧ, ЛБЛ УХИПОШЛЙК ТБЧЧЙО, ПДПВТЙФЕМШОП ЧПТЮБ РП-ОЕНЕГЛЙ, У БЪБТФПН ПВЗМБДЩЧБЕФ УЧЙОЩЕ ОПЦЛЙ. бИ, РПДХНБМ ВЩ ПО ФПЦЕ РП-ОЕНЕГЛЙ, НБКО МЙВЕТ ИЕТТЕО, ЛБЛ НОПЗПЕ ЙЪНЕОЙМПУШ Ч ОЕУЮБУФОПК зЕТНБОЙЙ ВЕЪ ЛБКЪЕТБ!.. оБРТПФЙЧ "ТБЧЧЙОБ" УЙДЕМ ОБУФПСЭЙК ТБВВЙ мЈЧ - ЧЕМЙЮБЧЩК УФБТЕГ У БЛЛХТБФОПК УФТЙЦЕОПК УЕДПК ВПТПДЛПК, Ч УЙОЕ-УЕТПН ДЧХВПТФОПН РЙДЦБЛЕ Й ЧЩЫЙФПК УПТПЮЛЕ, УФБТЕГ, ЛПФПТПНХ ВПМШЫЕ РТЙМЙЮЕУФЧПЧБМП ВЩ ВТПДЙФШ РП УБЛУПОУЛЙН Й ЧЕУФЖБМШУЛЙН ДЕТЕЧОСН, УМХЫБС РФЙГ Й ЪБРЙУЩЧБС РБУФХЫЕУЛЙЕ РЕУОЙ; ОПУЙФЕМШ ЦЕ РПДМЙООП БТЙКУЛПЗП ФБКОПЗП ЪОБОЙС, ВБТПО тХДПМШЖ ЖПО ъЕВПФФЕОДПТЖ, ЧЩЛБЪЩЧБМ ПВМЙЛПН ЧУЕ РТЙЪОБЛЙ ЧПУФПЮОПЕЧТПРЕКУЛПЗП НЕУФЕЮЛПЧПЗП РТПЙУИПЦДЕОЙС. фЕН ВПМЕЕ ЮФП ЧП ЙНС ЧСЭЕК НБУЛЙТПЧЛЙ ПО ОПУЙМ ОБЛМБДОЩЕ РЕКУЩ Й НБМЕОШЛХА ЫЈМЛПЧХА ЕТНПМЛХ. рПНЙНП ОБУ ФТПЙИ Й ИПЪСЙОБ, Ч РЙЧОПК ОЙЛПЗП ОЕ ВЩМП Й ВЩФШ ОЕ НПЗМП; ДБ Й С, РТЙЪОБФШУС, ЮХЧУФЧПЧБМ УЕВС МЙЫОЙН. пДОБЛП РТЙ ВЕУЕДБИ ФБЛПЗП ХТПЧОС РП ФТБДЙГЙЙ РПМПЦЕО ВЩМ РПУТЕДОЙЛ, ОБВМАДБФЕМШ, ФТЕФЕКУЛЙК УХДШС б ЪБ ФБЛПЧПЗП ДПЗПЧБТЙЧБАЭЙЕУС УФПТПОЩ ЧЪБЙНОП УПЗМБУЙМЙУШ РТЙЪОБФШ МЙЫШ РПУМБОГБ нБДБЗБУЛБТБ.
оБУФБЧОЙЛ тЕОЕ ТЕЫЙМ: РХУФШ ЬФП Й ВХДЕФ РЕТЧПК НПЕК ЛПНЙУУЙЕК.
с ВЩ, РПОСФОП, ОБЪЩЧБМУС, ЛПНЙУУБТПН, ЕУМЙ ВЩ ЬФП УФБТЙООПЕ УМПЧП ОЕ РТЙЫМПУШ ЙУЛМАЮЙФШ - РП ПЮЕЧЙДОЩН РТЙЮЙОБН - ЙЪ ОБЫЕЗП ТБВПЮЕЗП УМПЧБТС. рТЙЫМПУШ ЧЕТОХФШУС Л УФБТПНХ РЕТУЙДУЛПНХ "ДЙРЕТБО"
оБУФБЧОЙЛ УЛБЪБМ, ЧЪДЩИБС: оЙЛПМБК, ФЩ ЦЕ РПОЙНБЕЫШ, ЮФП Й ФЕ, Й ДТХЗЙЕ ЪБОЙНБАФУС ЧЪДПТПН. оП ЬФП ПРБУОЩК ЧЪДПТ, Й РПЬФПНХ НЩ, Л УПЦБМЕОЙА, ДПМЦОЩ ЪОБФШ ЧУЈ.
- чУЈ ЮЙУФП, - УЛБЪБМ С РП-ОЕНЕГЛЙ.
вБТПО ЛПОЮЙМ ЦТБФШ Й ВЩУФТЩН ДЧЙЦЕОЙЕН ЧЩФЕТ ТХЛЙ П ЧПМПУЩ. рПФПН ПО РПФСОХМ ОПУПН Й РПРЩФБМУС ТБУЛХТЙФШ УЙЗБТХ ЙЪ ЧЩУХЫЕООЩИ ЛБРХУФОЩИ МЙУФШЕЧ, РТПРЙФБООЩИ ЬТЪБГ-ОЙЛПФЙОПН. тБВВЙ У ЙУФЙООП ЕЧТЕКУЛЙН НОПЗПУФТБДБОЙЕН ЗПФПЧ ВЩМ РЕТЕОЕУФЙ Й ЬФП, ОП ОЕ ЧЩДЕТЦБМ С. й, ТБУЛТЩЧ УЕТЕВТСОЩК РПТФУЙЗБТ (НПК БВЙУУЙОУЛЙК ФТПЖЕК), РТЕДМПЦЙМ ВБТПОХ РБИЙФПУЛХ, УПВУФЧЕООПТХЮОП НОПА ОБВЙФХА ПЮЕОШ ИПТПЫЙН ФХТЕГЛЙН ЮЈТОЩН ФБВБЛПН "БВДХММБК". вБТПО, ЕУФЕУФЧЕООП, ЧЪСМ ДЧЕ - Й ПДОХ УВЕТЈЗ ЪБ ХИП.
- ч зЕТНБОЙЙ ЧЩДБАФ ПДОП ЛХТЙОПЕ СКГП ОБ ПДОПЗП ТЕВЈОЛБ Ч НЕУСГ, - ОЕПЦЙДБООП ЗМХВПЛЙН ЗПМПУПН РТПЙЪОЈУ ПО. - б РМХФПЛТБФЩ
- вТПУШФЕ, - УЛБЪБМ С, УНБЛХС ОПЧППВТЕФЈООЩК ОЕНЕГЛЙК. - оЙЛПЗДБ ОЕ РПЧЕТА, ЮФП ПВЭЕУФЧП фХМЕ ФБЛ УФЕУОЕОП Ч УТЕДУФЧБИ - НОЕ ОЕ УМЕДПЧБМП ЬФПЗП ЗПЧПТЙФШ (ТБЧОП ЛБЛ Й ХЗПЭБФШ ВБТПОБ РБИЙФПУЛПК), ОП РТПФПЛПМ РТПФПЛПМПН, Б ОБУФПСЭБС ЦЙЧБС ЦЙЪОШ - ЬФП ДТХЗПЕ.
вБТПО ДПУПУБМ РБИЙФПУЛХ ДП УБНПЗП НХОДЫФХЛБ, Б ПЛХТПЛ ВТПУЙМ Ч НЙУЛХ У ЛПУФСНЙ.
- п ОБЫЙИ УТЕДУФЧБИ РТЕДПУФБЧШФЕ УХДЙФШ ОБН, АОПЫБ, - УЛБЪБМ ПО ЧЩУПЛПНЕТОП. ч ЗМБЪОЙГЕ ВМЕУОХМ ОЕУХЭЕУФЧХАЭЙК НПОПЛМШ. - чБЫБ ЪБДБЮБ, НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ, - ОЕ РПЪЧПМЙФШ ДПРХУФЙФШ, ЮФПВЩ ЕЧТЕЙ Ч ПЮЕТЕДОПК ТБЪ ПВНБОХМЙ ЮЕМПЧЕЮЕУФЧП.
- с ЧЕДШ НПЗХ Й РТЕТЧБФШ РЕТЕЗПЧПТЩ, - УЛБЪБМ С Й РПУНПФТЕМ ЕНХ Ч ЗМБЪБ, Б УБН РПДХНБМ: ВХДЕЫШ ЛХТЙФШ УЧПА ЛБРХУФХ.
рПИПЦЕ, ВБТПОХ РТЙЫМБ Ч ЗПМПЧХ ЬФБ ЦЕ УБНБС НЩУМШ.
- с, ТБЪХНЕЕФУС, ОЕ ЙНЕМ Ч ЧЙДХ ТБВВЙ мЈЧБ, - УЛБЪБМ ПО. - нЩ МАДЙ ПДОПЗП ЛТХЗБ. вМБЗПТПДУФЧП, ЛБЛ ЙЪЧЕУФОП, ЧЩЫЕ ЛТПЧЙ. оП, УПЗМБУЙФЕУШ, ЧЕДШ Й ТБВВЙ мЈЧБ НПЗХФ ЙУРПМШЪПЧБФШ Ч УЧПЙИ ГЕМСИ ЧУСЮЕУЛЙЕ ОЕЮЙУФПРМПФОЩЕ МЙЮОПУФЙ ОБРПДПВЙЕ цБВПФЙОУЛПЗП ЙМЙ, ОЕ Л УФПМХ ВХДШ УЛБЪБОП, вЕО-зХТЙПОБ
- лФП ФБЛПК цБВПФЙОУЛЙК? - У ЙОФЕТЕУПН УРТПУЙМ ТБВВЙ мЈЧ. - с ХЦЕ ОЕ Ч РЕТЧЩК ТБЪ УМЩЫХ ЬФП: цБВПФЙОУЛЙК, цБВПФЙОУЛЙК
- нЩ ЪДЕУШ ЧЕУФЙ РЕТЕЗПЧПТЩ ОЕ ПВ ЬФПН УПВТБМЙУШ, - УЛБЪБМ ВБТПО. - дЕМП ЧПФ Ч ЮЈН - ПО ЧДТХЗ ЪБНПМЮБМ Й ИНХТП РПУНПФТЕМ ОБ НЕОС. у ВПМШЫЙН, ДХНБА, ХДПЧПМШУФЧЙЕН ПФРТБЧЙМ ВЩ ПО НЕОС УЕКЮБУ ПФДПИОХФШ ОБ ДОЕ НЕУФОПК ФЙООПК ТЕЮХЫЛЙ дБ ФПМШЛП ЧПФ ВЕДБ: ОЕ НПЗ. - дЕМП ЧПФ Ч ЮЈН. зЕЪЕМШЫБЖФ фХМЕ РТЕДМБЗБЕФ лБВВБМЕ ПВНЕО. юЕУФОЩК ПВНЕО. юЕУФОЩК Й ЧЩЗПДОЩК ПВНЕО. уХЭЕУФЧХАФ, ЛБЛ ЧЩ ЪОБЕФЕ, УПЛТПЧЕООЩЕ ТХОЩ
й ФХФ РТПЙЪПЫМБ РПМОБС ОЕПЦЙДБООПУФШ: Ч РЙЧОХА ЧЧБМЙМЙУШ РПУЕФЙФЕМЙ, ЛПЙИ ОЙЛБЛПК РТПФПЛПМ РЕТЕЗПЧПТПЧ ОЕ РТЕДХУНБФТЙЧБМ Й РТЕДХУНБФТЙЧБФШ ОЕ НПЗ. вЩМП ЙИ РСФЕТП, ЧУЕ РТЙНЕТОП НПЙИ МЕФ Й ЮХФШ РПНПМПЦЕ, ЛФП Ч ЫФБФУЛПН, ЛФП Ч РПОПЫЕООПК ЫЙОЕМЙ, СЧОП НПЙ УППФЕЮЕУФЧЕООЙЛЙ Й ОБЧЕТОСЛБ ФПЧБТЙЭЙ РП ПТХЦЙА. юЕТЕЪ ЪБЗПЧПТЈООХА ДЧЕТШ ПОЙ РТПЫМЙ ФБЛ ЦЕ МЕЗЛП, ЛБЛ РТПИПДЙМЙ Ч УЧПЈ ЧТЕНС ЮЕТЕЪ ВПМШЫЕЧЙУФУЛЙЕ РПМЛЙ Й ДЙЧЙЪЙЙ. оЙЮФП ОЕ НПЗМП УЧБМЙФШ ЙИ У ОПЗ, ЛТПНЕ РХМЙ
нБМП ЙИ ВЩМП. рТПУФП НБМП. б РХМШ - ЬИ, УМЙЫЛПН НОПЗП РХМШ ЪБРБУЕОП ВЩМП Ч БТУЕОБМБИ ОБ РПВЕДОЩК УЕНОБДГБФЩК. фБЛ НОПЗП, ЮФП ИЧБФЙМП Й ОБ ДЕЧСФОБДГБФЩК, Й ОБ ДЧБДГБФШ РЕТЧЩК
- уБЛТЩФП, - УЛБЪБМ ИПЪСЙО.
- пФЛТПК, - ЧЕМЕМ ЛБДЩЛБУФЩК, Ч ЫЙОЕМЙ Й РЕОУОЕ. вЩЧЫЙК ДТПЪДПЧЕГ, ОБЧЕТОПЕ. тХЛБ ЕЗП, УПЗОХФБС, ЮХФШ ДТПЦБМБ.
- уБЛТЩФП, - РПЧФПТЙМ ИПЪСЙО Й ДЕНПОУФТБФЙЧОП РПЧЕТОХМУС УРЙОПК. - оЕ ЫХНЙ. йМЙ ЙФЙ УЖБС УПЖДЕРЙС РЙЧП РЙФШ.
- вТБФГЩ, - ЪБФПУЛПЧБМ ДТПЪДПЧЕГ ЗТПНЛП, - УФПМВПЧПЗП ДЧПТСОЙОБ ЮХИОБ ВЕМПЗМБЪБС
юФП ВХДЕФ ДБМШЫЕ, С ХЦЕ РПЮФЙ ЧЙДЕМ. иПЪСЙОХ ОБВШАФ ЖЙЪЙПОПНЙА, Й ПО РПВЕЦЙФ ЪБ РПМЙГЕКУЛЙН; ВБТПОБ ПВЪПЧХФ, Л ЧСЭЕК ТБДПУФЙ ТБВВЙ, ЦЙДПЧУЛПК НПТДПК
б ЪБЛПОЮЙФУС ЧПФ ЮЕН: ВБТПО РТЙНЕОЙФ ОЕ УПЛТПЧЕООХА, ОП ЧРПМОЕ ДЕКУФЧЕООХА ТХОХ "ЙУБ", Й НПЙ ВТБФШС-ПЖЙГЕТЩ ЧДТХЗ РЕТЕУФБОХФ РПОЙНБФШ, ЛФП ПОЙ ЕУФШ Й ЗДЕ ОБИПДСФУС, ЪБФПУЛХАФ ЛБЛ ВЩ РТЕДУНЕТФОП Й РПВТЕДХФ ЛХДБ-ФП ВЕУГЕМШОП Й ОЕХДЕТЦЙНП, ДБ ФБЛ Й ОЕ ПУФБОПЧСФУС ДП УБНПК УНЕТФЙ Ч МЕДСОПН РТПУФТБОУФЧЕ
дПРХУФЙФШ ФБЛПЗП С ОЕ НПЗ.
с ЧУФБМ. вХДШ С ПДЕФ, ЛБЛ ПОЙ, ДБЦЕ ТБЪЗПЧПТ НПЗ ВЩ УПУФПСФШУС. с ЪБЛБЪБМ ВЩ ЧЩРЙЧЛХ ОБ ЧУЕИ, Й НЩ РТПЗПЧПТЙМЙ ВЩ ДП ХФТБ ФП ЕУФШ ЛБЛ ВЩ НЩ, РПФПНХ ЮФП НПЕЗП ПФУХФУФЧЙС ТЕВСФБ ХЦЕ ВЩ ОЕ ЪБНЕФЙМЙ. рЕТЕЗПЧПТЩ ЦЕ ВБТПОБ Й ТБВВЙ, фХМЕ Й лБВВБМЩ, РПЫМЙ ВЩ УЧПЙН ЮЕТЕДПН. оП, Л УПЦБМЕОЙА, ВЩМ С Ч БОЗМЙКУЛПН ЛПУФАНЕ, РТЙ ЛПФЕМЛЕ Й РЕТЮБФЛБИ, У МБЛПЧПК ФТПУФША - РТЕХУРЕЧБАЭЙК ЛПНРБФТЙПФ, ЛТЩУБ, ХУРЕЧЫБС УВЕЦБФШ ОЕ У РХУФЩНЙ МБРЛБНЙ, РПЛБ ПОЙ ФБН ДЕТЦБМЙУШ ЪХВБНЙ ЙЪ РПУМЕДОЙИ УЙМ - Й ЗЙВМЙ, ЗЙВМЙ ПДЙО ЪБ ДТХЗЙН. рТЙУФТЕМСФ ПОЙ НЕОС, ЛБЛ УЧПМПЮШ, ЛБЛ УПВБЛХ - Й РТБЧЩ ВХДХФ. б РПФПН - ПВЪПЧХФ ВБТПОБ ЦЙДПЧУЛПК НПТДПК
- чБН ЕЭЈ ТБОП УАДБ, ЗПУРПДБ, - УЛБЪБМ С, РПДИПДС. с ВЩМ ЧУЈ ФПФ ЦЕ, ФПМШЛП ЧП МВХ НПЈН ПОЙ ЧЙДЕМЙ ДЩТПЮЛХ ПФ РХМЙ.
- йЙУХУЕ иТЙУФЕ, - РТПЫЕРФБМ ФПЭЙК Ч БТФЙММЕТЙКУЛПК ЖХТБЦЛЕ Й НЕМЛП РЕТЕЛТЕУФЙМУС. - нЕТФЧСЛ. дПРЙМЙУШ. дПОАИБМЙУШ
- зПУРПДБ, - С РПУФБТБМУС УНСЗЮЙФШ ЗПМПУ ДП ВБТИБФОПЗП. - цЙЧЩЕ УАДБ ОЕ ИПДСФ. оЕ РТЙОСФП. чЩ ТБЪЧЕ Ч ДЧЕТСИ ОЙЮЕЗП ОЕ ЪБНЕФЙМЙ?
- оЙЛБ? - ЧДТХЗ УФТБЫОП РТПЫЕРФБМ УЕТПМЙГЩК, У ХМБОУЛЙН ЛБОФПН, ПЖЙГЕТ. й С ХЪОБМ НПЕЗП ДБЧОЕЗП Й ОЕДПМЗПЗП ДТХЗБ, ФПЗДБ ЧПМШОППРТЕДЕМСАЭЕЗПУС нПУЛБМЕОЛП; НЩ РТПЧЕМЙ У ОЙН ДЧБ РПЙУЛБ Ч рТХУУЙЙ, РПУМЕ ЮЕЗП ПО У РТПУФТЕМЕООЩН МЈЗЛЙН ПФРТБЧЙМУС Ч ФЩМ. - фБЛ ЬФП РТБЧДБ? лПЗДБ ЦЕ ФЕВС?..
- оЕ ФБЛ ДБЧОП. ч ДЧБДГБФШ РЕТЧПН, Ч РЙФЕТУЛПК ЮЕЛБ.
- б С ЧПФ ЧЙДЙЫШ, ДП ЮЕЗП ДПЫМЙ?
- чЙЦХ, рБЧМХЫБ, ЧЙЦХ. й ЪБЧЙДХА. оЕ ФПТПРЙФЕУШ Л ОБН УАДБ, УЛХЮОЕЕ НЕУФБ ЕЭЈ ОЕ РТЙДХНБОП. й ЕУМЙ ЧБН ОЕ ФТХДОП ЧПФ, ОЕ ПФЛБЦЙФЕ РТЙОСФШ - Х ОБУ ПОЙ ОЕ Ч ИПДХ, Б ЧБН НПЗХФ РТЙЗПДЙФШУС, - С РТПФСОХМ ЙН РБЮЛХ: ЪДЕЫОЙЕ ОЕУЕТШЈЪОЩЕ, ОП ЧРПМОЕ ИПДПЧЩЕ МБФЩ РПРПМБН У БОЗМЙКУЛЙНЙ ЖХОФБНЙ.
дТПЪДПЧЕГ РПУНПФТЕМ ОБ НЕОС РТЙУФБМШОП, ЛБЛ ВЩ РТЙНЕТССУШ ЧМПЦЙФШ РЕТУФ Ч РХМЕЧПЕ ПФЧЕТУФЙЕ. рПФПН УЛПНБОДПЧБМ:
- ьУЛБДТПО, ЛТХ-ЗПН. ч ТБК - ЫБЗПН НБТЫ! - ОБ ЛПУФЙУФПН МЙГЕ ЕЗП ТБЪМЙМБУШ УНЕТФОБС ВМЕДОПУФШ.
дЕОШЗЙ ПО, ПДОБЛП, РТЙ ЬФПН РТЙИЧБФЙФШ ОЕ ЪБВЩМ Й УБН ПФИПДЙМ РСФСУШ, ОЕ РПДУФБЧМСС УРЙОХ.
рЕТЕЗПЧПТЩ РТПДПМЦЙМЙУШ.
- с ЧЕУШ ЧОЙНБОЙЕ, - УЛБЪБМ ТБВВЙ мЈЧ Й РПРТБЧЙМ ЗБМУФХИ. вЩМП ЪБНЕФОП, ЮФП ОБДЕМ ПО ЬФПФ РТЕДНЕФ Ч РЕТЧЩК ТБЪ Й ПЮЕОШ ЙН ЗПТДЙФУС.
- уХЭЕУФЧХАФ, ЛБЛ ЧЩ ЪОБЕФЕ, УПЛТПЧЕООЩЕ ТХОЩ, - РПЧФПТЙМ ВБТПО. - фТЙ ЙЪ ОЙИ ОБН ХДБМПУШ ТБЪТЕЫЙФШ. рТЙ ТБУЛПРЛБИ Ч мБРМБОДЙЙ РТПЖЕУУПТПН ыФБХЖЕОВЕТЗПН ВЩМ ОБКДЕО ТЕЪОПК НПТЦПЧЩК ВЙЧЕОШ
- нПТЦПЧЩК ЮФП? - ОЕ ТБУУМЩЫБМ ТБВВЙ.
- нПТЦПЧЩК ВЙЧЕОШ, ЧЕОЮБЧЫЙК ЫМЕН ЧПЙОБ.
- ьФП, РПЪЧПМШФЕ, ЧПФ ФБЛЙЕ ЧЙЛЙОЗПЧЩЕ ЫМЕНЩ У ТПЦЛБНЙ? - ЙЪХНЙМУС ТБВВЙ. - лБЛПК ЦЕ ДПМЦЕО ВЩФШ ВПМШЫПК ЧЙЛЙОЗ!..
- ъЕНМА, ЛБЛ ЙЪЧЕУФОП ПВСЪБОП ВЩФШ ЧУЕН ПВТБЪПЧБООЩН МАДСН, ОБУЕМСМЙ Ч УФБТЙОХ ЗЙЗБОФЩ, - РПХЮБАЭЕ УЛБЪБМ ВБТПО. - оП Й ДМС ЗЙЗБОФБ ФБЛПК ЫМЕН ВЩМ ВЩ ОЕНОПЗП ЧЕМЙЛПЧБФ. оБЫЙ УРЕГЙБМЙУФЩ ЗБТБОФЙТПЧБООП ХУФБОПЧЙМЙ, ЮФП РПДМЙООЩН ЧМБДЕМШГЕН ЫМЕНБ СЧМСМУС УБН ВПЗ мПЛЙ.
- юФП ЧЩ ЗПЧПТЙФЕ? - ЧЕУЕМП ЧУРМЕУОХМ ТХЛБНЙ ТБВВЙ. - й ЛБЛ ЦЕ ЬФП ХДБМПУШ ЗБТБОФЙТПЧБООП ХУФБОПЧЙФШ?
- с ОЕ ОБНЕТЕО УРПЛПКОП ЧЩУМХЫЙЧБФШ ЧБЫЙ ОЕПУФТПХНОЩЕ ЙЪДЕЧБФЕМШУФЧБ, - УЛБЪБМ, ДЈТОХЧ ЭЕЛПК, ВБТПО.
- оП НОЕ ЬФП ДЕКУФЧЙФЕМШОП ЙОФЕТЕУОП!
- оБЫЙ НЕФПДЩ ЧБУ ОЕ ЛБУБАФУС. уРТБЧЛЙ ВЩМЙ ОБЧЕДЕОЩ Ч УБНЩИ ЛПНРЕФЕОФОЩИ УМПСИ БУФТБМБ. ъБ ФПЮОПУФШ НЩ ТХЮБЕНУС.
- еУМЙ С ЧБУ РТБЧЙМШОП РПОСМ, - УЛБЪБМ ТБВВЙ, - ЬФП ЧБЫ ФПЧБТ. с, РТБЧДБ, ОЕ ЪОБА, ЮФП НЩ ВХДЕН ДЕМБФШ У ЬФЙН ФПЧБТПН, ДБЦЕ ЕУМЙ, УФТБЫОП РПДХНБФШ, ЛХРЙН ЕЗП. юФП, УЛБЦЙФЕ НОЕ?
- у ЬФЙН ФПЧБТПН ЧЩ УНПЦЕФЕ, ОБЛПОЕГ, ЧПЪТПДЙФШ УЧПЈ ЗПУХДБТУФЧП, - УЛБЪБМ ВБТПО ФЧЈТДП. - вЕЪ ЧУСЛЙИ ФБН вЕО-зХТЙПОПЧ.
- ч мБРМБОДЙЙ? - ОЕЧЙООП УРТПУЙМ ТБВВЙ.
- ч рБМЕУФЙОЕ, УФБТЩК ФЩ ДХТБЛ! - ТСЧЛОХМ ВБТПО. - ч рБМЕУФЙОЕ! й ЮЕН УЛПТЕЕ ЧЩ ЧУЕ ФХДБ ХВЕТЈФЕУШ
- вБТПО, ВБТПО, - УЛБЪБМ С. - йЪЧЙОЙФЕУШ.
- дБ. тБВВЙ мЈЧ ОЕ ДХТБЛ. с ЙЪЧЙОСАУШ.
- дПТПЗПК ВБТПО, - УЛБЪБМ ТБВВЙ. - б ЛБЛ ЧЩ НЩУМЙФЕ ТЕБМШОПЕ РТЙНЕОЕОЙЕ ТХО мПЛЙ ДМС УПЪДБОЙС ЗПУХДБТУФЧБ ВЕДОЩИ ЕЧТЕЕЧ?
- лБЛ?! - ЪБЛТЙЮБМ ВБТПО. - рПУНПФТЙФЕ, ПО НЕОС УРТБЫЙЧБЕФ, ЛБЛ! дБ ЧП-РЕТЧЩИ, У ЙИ РПНПЭША ВЩМЙ ЧПЪЧЕДЕОЩ ОЕРТЙУФХРОЩЕ УФЕОЩ бУЗБТДБ! вЩМЙ ТБЪТХЫЕОЩ жЙЧЩ уФПЧТБФОЩЕ! ьФЙНЙ ТХОБНЙ ЧМБДЕМЙ бФФЙМБ Й бЗБНЕНОПО! оБЗБТДЦХОБ Й лБТМ чЕМЙЛЙК! ("й ЗДЕ ПОЙ ЧУЕ ФЕРЕТШ?" - ОЕЗТПНЛП Й Ч УФПТПОХ УРТПУЙМ ТБВВЙ.) пО-ФП ЙИ Й ЪБЛТЩМ, УЧЙОБС ЗПМПЧБ У ДЕТШНПН ЧНЕУФП НПЪЗПЧ Й УТБЛБНЙ ЧНЕУФП ЗМБЪ, РП ОБХЭЕОЙА ЧБЫЙИ ИТЙУФЙБОУЛЙИ РПРПЧ!..
- фБЛ ХЦ Й НПЙИ? - ОЕ РПЧЕТЙМ ТБВВЙ.
- дБ ЧУЕ ЧЩ ПДОЙН НБЪБОЩ
- вБТПО! чФПТПЕ РТЕДХРТЕЦДЕОЙЕ.
- лПТПЮЕ: ТХОЩ ЬФЙ ДБАФ ВПЗБФУФЧП, УМБЧХ Й ЧПЙОУЛХА ДПВМЕУФШ.
- б ЖБФЕТМБОД ЧЩ ПУФБЧМСЕФЕ ОЙ У ЮЕН?
- бТЙКУЛПНХ РМЕНЕОЙ ОЕФ ОХЦДЩ ЮЕТРБФШ УЙМЩ Ч НЕМЛЙИ УХЕЧЕТЙСИ! - ВБТПО ОЕТЧОП РТПФСОХМ ТХЛХ Л НПЕНХ РПТФУЙЗБТХ, РПЭЈМЛБМ РБМШГБНЙ.
- йЪ-ЪБ ЬФЙИ НЕМЛЙИ УХЕЧЕТЙК С ВЩМ ЧЩОХЦДЕО РПЛЙОХФШ рТБЗХ, ЮЕЗП ОЕ ДЕМБМ ХЦЕ Н-Н УЛБЦЕН, ФБЛ: ОЕУЛПМШЛП МЕФ. чЩ ОЕ РПЧЕТЙФЕ, ЛБЛ ОЕРТЙСФОП УФБТПНХ ТБЧЧЙОХ РХФЕЫЕУФЧПЧБФШ Ч ЬФЙИ УПДТПЗБАЭЙИУС ЦЕМЕЪОЩИ
- тБВВЙ, - УЛБЪБМ ВБТПО РТПОЙЛОПЧЕООП, - ЧЩ ЦЕ НЕОС ЪОБЕФЕ! с ЦЕ ОЙЛПЗДБ ОЕ ПФПТЧХ ХЧБЦБЕНПЗП ЧУЕНЙ ЮЕМПЧЕЛБ ПФ ХЮЈОЩИ ЪБОСФЙК РП УХЭЙН РХУФСЛБН! лПОЕЮОП, НЩ ДБЕН ЧБН ЬФЙ ТХОЩ ЛБЛ ВЩ Ч БТЕОДХ. ч РПМШЪПЧБОЙЕ. тБЪЗПОЙФЕ ЛП ЧУЕН ЮЕТФСН БТБВПЧ, ПВХУФТПЙФЕУШ, ЧПУУФБОПЧЙФЕ иТБН - ФПЗДБ Й ЧЕТОЈФЕ.
- й ЮФП ЧЩ ИПФЙФЕ ЧЪБНЕО? - УРТПУЙМ ТБВВЙ ФЙИП.
- б ЧЩ ЕЭЈ ОЕ РПОСМЙ?
- рПОСМ. оП ЧЩ ЧУЈ ТБЧОП УЛБЦЙФЕ, ЧПФ НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ ФПЦЕ ИПЮЕФ ХУМЩЫБФШ.
- б ПО ЮФП, ФПЦЕ ОЕ РПОСМ?
- зПУРПДБ, ЗПУРПДБ, - УЛБЪБМ С. - чУЈ ДПМЦОП ВЩФШ РТПЙЪОЕУЕОП ЧУМХИ. оЕ С ЪБЧЈМ ЬФП РТБЧЙМП
- пО РТБЧ, тХДПМШЖ, - УЛБЪБМ ТБВВЙ.
- фЕФТБЗТБННБФПО, - ЫЈРПФПН РТПЙЪОЈУ ВБТПО Й РПЧФПТЙМ ЕЭЈ ФЙЫЕ, ОП РПЮЕНХ-ФП ЕЭЈ УМЩЫОЕЕ: - фЕФТБЗТБННБФПО.
пФ ЬФПЗП ЫЈРПФБ ОЕ ФП ЮФП Х НЕОС РП УРЙОЕ - РП УФЕОБН ЛП ЧУЕНХ РТЙЧЩЮОПК РЙЧОПК РПВЕЦБМЙ НХТБЫЛЙ. мБФЩЫ-ИПЪСЙО БМАУ-ВБТБ ЪБ УФПКЛПК ЧДТХЗ ОБЛМПОЙМ ЗПМПЧХ Й ЪБНЕТ, ВХДФП РТЙУМХЫЙЧБСУШ Л ДБМЈЛПНХ РТЙВМЙЦБАЭЕНХУС ЗТПНХ.
хЦ ОЕ ПФ тБКОЙУБ МЙ ПО? - РПДХНБМ С НЕМШЛПН, ОП РТПЗОБМ ЬФП РПДПЪТЕОЙЕ: НЕУФП ЧУФТЕЮЙ РПДВЙТБМПУШ ОЕ НОПК, ХЮЕОЙЛПН, - Й ЛТБКОЕ ФЭБФЕМШОП.
ъДЕУШ ВЩМП ЮЙУФП.
- нПК ПФЧЕФ: ОЙЛПЗДБ, - УЛБЪБМ ТБВВЙ.
- дБЦЕ Ч БТЕОДХ?
- б Ч БТЕОДХ ФЕН ВПМЕЕ.
- й ДБЦЕ ОБ УБНЩИ ЧЩЗПДОЩИ ХУМПЧЙСИ?
- вБТПО, ЧПФ С УЙЦХ РЕТЕД ФПВПК, УФБТЩК йУБЧ. й ФЩ ФБОГХЕЫШ РЕТЕДП НОПК, УФБТЩК йБЛПЧ. й ФЧПС ЮЕЮЕЧЙГБ ДБЧОП ПУФЩМБ. юФП УМБЧБ, ДПВМЕУФШ, ВПЗБФУФЧП? дЩН. й ФЩ ИПЮЕЫШ ЪБ ДЩН РТЙПВТЕУФЙ УПМОГЕ? уНЕЫОП. чПФ Й НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ РПУНЕЈФУС ЧНЕУФЕ УП НОПК. иБ-ИБ-ИБ.
с Й ТБД ВЩМ ВЩ ПФ ДХЫЙ РПУНЕСФШУС, ОП ОЕ ЪОБМ ФПМЛПН, ОБД ЮЕН. дБ Й ЧЙД ВБТПОБ ОЕ ТБУРПМБЗБМ Л ЧЕУЈМПНХ УНЕИХ. фБЛ ЧЩЗМСДЙФ ЮЕМПЧЕЛ, ЛПФПТЩК ПРТПЛЙОХМ УФПРЛХ ЮЙУФПЗП УРЙТФХ, Б ФБН - ЧПДБ
пО ДПМЗП УЙДЕМ, ПВИЧБФЙЧ ЗПМПЧХ ТХЛБНЙ. рПФПН ЧЩРТСНЙМУС. мЙГП ЕЗП ВЩМП ВЕМПЕ.
- фЩ НОЕ ЧУЈ ТБЧОП ПФДБЫШ ЕЗП, - УЛБЪБМ ПО, РТЙУЧЙУФЩЧБС ВТПОИБНЙ. - уБН РТЙДЈЫШ. оБ ЛПМЕОСИ РТЙРПМЪЈЫШ. нПМЙФШ ВХДЕЫШ: ЧПЪШНЙ. дБТПН ЧПЪШНЙ. фЩ РТПУФП ОЕ РТЕДУФБЧМСЕЫШ ГЕОХ, ЛПФПТХА ФЕВЕ РТЙДЈФУС ЪБРМБФЙФШ ЪБ УЕЗПДОСЫОЙК ПФЛБЪ
оП, ЛБЛ ВЩ ОЙ ЫЙРЕМ ВБТПО, Б ТБВВЙ мЈЧ Ч УЧПЈ ЧТЕНС ОБ ТБЧОЩИ ЗПЧПТЙМ У ЙНРЕТБФПТПН тХДПМШЖПН зБВУВХТЗПН, ФЈЪЛПК ВБТПОБ Й ЧЕМЙЛЙН БМИЙНЙЛПН
- зПУРПДБ, ЗПУРПДБ, - РПУРЕЫОП ЧЛМЙОЙМУС С, - Б ЮФП ЬФП НЩ РЙЧП-ФП ОЕ РШЈН?
5
рПВЕЦДБС, ОБДП ХНЕФШ ПУФБОПЧЙФШУС.
мБП гЪЩ
пРЕТБГЙС ОЕ НПЗМБ ОЕ ХДБФШУС, РПУЛПМШЛХ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ВЩМ УБНЩН УФБТЩН УПМДБФПН ОБ УЧЕФЕ.
- уЧЕТЙН ЮБУЩ. вЕЪ ЮЕФЧЕТФЙ ФТЙ.
- фБЛ ФПЮОП, - УЛБЪБМ мЈЧЛБ.
- дЧБ УПТПЛ ДЧБ, - УЛБЪБМ фЙЗТБО. - уЕКЮБУ РПДЧЕДЈН.
- зХУБТ, - УЛБЪБМ лПНЙОФ.
й ФПЮОП - ЧЕТОХМУС зХУБТ. чУФБМ ВПЛПН, РПТЩЧБСУШ ХВЕЦБФШ ПВТБФОП Й ЛБЛ ВЩ РТЙЗМБЫБС ЙДФЙ ЪБ УПВПК.
- оХ, ЧУЈ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - ч ФТЙ ТПЧОП РЕТЕИПДЙН ЫПУУЕ. мЕЧ, ЙДЙ ЪБ зХУБТПН, ПО ДПТПЗХ ЪОБЕФ. й - УМХЫБКУС ЕЗП
- рПУФПК! - ЧУЛЙОХМУС мЈЧЛБ. - х ОЙИ ЦЕ Х УБНЙИ УПВБЛ - ЛБЛ УПВБЛ ФШЖХ дБФП ЧУАДХ УП УЧПЙН ТПФЧЕКМЕТПН ИПДЙФ, ДБЦЕ Ч УБХОХ Й ЧППВЭЕ
- б ЧЩ, ЪОБЮЙФ, Й ПВ ЬФПН ОЕ РПДХНБМЙ? оПТНБМШОП, ТЕВСФБ. чУЕИ ЧБУ УФПЙМП ВЩ ТБУУФТЕМСФШ РЕТЕД ЧБЫЙН ЦЕ УФТПЕН
фЙЗТБО ОЕТЧОП ИЙИЙЛОХМ.
- б ФЩ, уБСФ-оПЧБ, ЮФП ВЩ ОЙ РТПЙУИПДЙМП, ИПФШ ЗПМЩЕ ДЕЧЛЙ ЙЪ-РПД ЛБЦДПЗП ЛХУФБ РПМЕЪХФ, - ВЕЦЙЫШ ОБ РМСЦ Й ПЮЕОШ НЕФЛП УФТЕМСЕЫШ РП ЛБФЕТХ. йОБЮЕ ПОЙ ЙЪ УЧПЕЗП "ЧМБДЙНЙТБ" ОБУ РПЫЙОЛХАФ НЕМЛП-НЕМЛП.
- рПОСМ, ЛПНБОДЙТ, - УЛБЪБМ фЙЗТБО. - нОЕ ФПЦЕ ЬФПФ ЛБФЕТ ПЮЕОШ ОЕ ОТБЧЙФУС, ОЕ ЪОБА, РПЮЕНХ.
- оХ, ЧУЈ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - рБФТПОПЧ ОЕ ЦБМЕФШ, РМЕООЩИ ОЕ ВТБФШ.
- й ВМСДЕК? - У УПЦБМЕОЙЕН УРТПУЙМ ЛФП-ФП.
- цЕОЭЙО Й ДЕФЕК ОЕ ФТПЗБФШ. нЩ ОЕ ЗПТГЩ.
- рПОСМ, ЛПНБОДЙТ!..
ыПУУЕ РЕТЕРПМЪМЙ ФЙЫЛПН ТПЧОП Ч ФТЙ ЮБУБ. лПНЙОФ ЧЈМ, фЙЗТБО ЫЈМ ЧФПТЩН, оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РТЙЛТЩЧБМ. еЭЈ ДЕУСФШ НЙОХФ ХЫМП ОБ РПЙУЛ ПФНЕФЙОЩ, ПУФБЧМЕООПК зХУБТПН.
- ъДЕУШ, - УЛБЪБМ, ОБЛПОЕГ, лПНЙОФ.
мБЪ Ч ЪБТПУМСИ ЕЦЕЧЙЛЙ ВЩМ УПЧЕТЫЕООП ОЕЪБНЕФЕО, Й ЧЩДБЧБМ ЕЗП МЙЫШ ТЕЪЛЙК НХУЛХУОЩК ЪБРБИ. мХОБ, ОБМЙЧБСУШ ВБЗТПЧЩН, ЧЙУЕМБ УРТБЧБ - ОБ ХДБЮХ.
пОЙ РТПФЙУОХМЙУШ Ч ХЪЛЙК МБЪ. рПД ЪБВПТПН ВЩМП РПДНЩФП, РТПНПЙОХ ЪБФСЗЙЧБМБ ЦЕМЕЪОБС УЕФЛБ, ПФПДТБООБС У ПДОПЗП ЛПОГБ. рП ЧЕТИХ ЪБВПТБ ЧЙУЕМБ УРЙТБМШ вТХОП Й УЧЕФЙМЙУШ ЗМБЪЛЙ ПИТБООЩИ ХУФТПКУФЧ. б ЪДЕУШ - ЧУЕЗП ФПМШЛП ЛТБРЙЧБ, ЪЙНПК ОЕ ЙНЕАЭБС УЙМЩ.
уФТЕМЛЙ УПЫМЙУШ ЮХФШ РПОЙЦЕ ФТЈИ, ЛПЗДБ НБМЕОШЛЙК ПФТСД РТПВТБМУС УЛЧПЪШ БЛБГЙА Й ЪБОСМ ЙУИПДОХА РПЪЙГЙА Х РПДОПЦЙС ТБЪТПУЫЕКУС ЫЕМЛПЧЙГЩ. мХОБ ФЕРЕТШ ВЩМБ ЧРЕТЕДЙ, ПЮЕОШ ОЙЪЛП, Й ОБ ЖПОЕ УЕТЕВТСЭЕЗПУС ОЕВБ ТЕЪЛП ПФРЕЮБФБОЩ ВЩМЙ УЙМХЬФЩ ЛПТРХУПЧ, ФБТЕМЛБ УРХФОЙЛПЧПК БОФЕООЩ ОБ ЛТЩЫЕ УФПМПЧПК Й ФПОЛБС ФТХВБ ДБМЈЛПК ЛПФЕМШОПК.
- ьФПФ ЛПТРХУ? - РТПЫЕРФБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, ХЛБЪЩЧБС лПНЙОФХ ОБ ВМЙЦБКЫЙК Л ОЙН.
- ьФПФ.
- оХ, У вПЗПН - ПО РЕТЕЛТЕУФЙМ ДТХЗБ, ФПФ ЛЙЧОХМ - Й ТБУФЧПТЙМУС Ч ФЕНОПФЕ.
рПФСОХМПУШ ФПНЙФЕМШОП ЧТЕНС. нЙОХФБ. дЧЕ НЙОХФЩ. фТЙ.
- юФП Ц ФЩ, зХУБТ
й ФХФ ЗТСОХМП!
ьФП РТПЙУИПДЙМП ДПЧПМШОП ДБМЕЛП, Й ЧУЈ ЦЕ - ФБЛПЗП ЧПС Й ТЩЮБОЙС ДЙЛПК УПВБЮШЕК ВЙФЧЩ ЕНХ УМЩЫБФШ ОЕ РТЙИПДЙМПУШ. вХДФП ОЕ ДЕУСФПЛ УПВБЛ ОПУЙМПУШ РП ВЩЧЫЕНХ (ЧРТПЮЕН, РПЮЕНХ ВЩЧЫЕНХ?) МБЗЕТА - Й ЧДТХЗ УПЫМЙУШ ЛБЦДБС РТПФЙЧ ЧУЕИ, - Б УПФОЙ, ФЩУСЮЙ фЙЗТБО ОБРТСЗУС Й ЪБДТПЦБМ.
- фЙЫЕ, ЧПЙО, - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ДПФТПОХМУС ДП ОЕЗП. - дБК ЙН ЧФСОХФШУС.
- нПК ЧЩУФТЕМ РЕТЧЩК
- лПОЕЮОП. рПЬФПНХ Й ЗПЧПТА: ДБК ЙН ЧФСОХФШУС.
лТЙЛЙ МАДЕК, УМБВЩЕ ИМПРЛЙ Ч ОЕВП - ВЩМП ОЙЮФП.
рТПЫМБ ЕЭЈ НЙОХФБ.
- дБЧБК.
фЙЗТБОХ ОХЦОП ВЩМП РТПВЕЦБФШ НЕФТПЧ РСФШДЕУСФ ДП ВЕФПООПК ТЕЫЈФЛЙ, УЙНЧПМЙЮЕУЛЙ ПФДЕМСАЭЕК МБЗЕТШ ПФ РМСЦБ, ОП оЙЛПМБА уФЕРБОПЧЙЮХ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ЗТБОБФПНЈФЮЙЛ РТПУФП ЙУЮЕЪ ЪДЕУШ Й ФХФ ЦЕ РПСЧЙМУС ФБН. рПМПЦЙМ БЛЛХТБФОП ФТХВХ Ч ТБЪЧЙМЛХ ВЕФПООЩИ РМБОПЛ, РПУФПСМ, МПЧС ГЕМШ - УРЙОБ ЕЗП ВЩМБ ОБФСОХФБ, ЛБЛ УФТХОЛБ, РПФПН ТБУУМБВЙМБУШ
чЩУФТЕМ ВЩМ ПЗМХЫЙФЕМШОЩК.
б РПРБДБОЙЕ - ПУМЕРЙФЕМШОЩН. пЗОЕООПЕ РПМХЫБТЙЕ ЧЪПЫМП ОБД НПТЕН, ЧЩУЧЕФЙЧ Й ОБДПМЗП ЪБЖЙЛУЙТПЧБЧ РЙТБНЙДБМШОЩЕ ФПРПМС, ПФВМЕУЛЙ Ч ФЈНОЩИ ПЛОБИ, ЪЕТЛБМШОП-ЮЈТОЩЕ НБЫЙОЩ
оЕУЛПМШЛП ИМЈУФЛЙИ ПЮЕТЕДЕК ХДБТЙМЙ РПЪБДЙ, Б РПФПН ЪБТЩЮБМ РХМЕНЈФ, Й ОЙЮЕЗП ОЕ УФБМП УМЩЫОП.
- оХ, ЧРЕТЈД, - УЛБЪБМ УБН УЕВЕ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ Й ВЩУФТП РПЫЈМ, РПЮФЙ РПВЕЦБМ, Л ФЕНОЕЧЫЕК ЧДБМЙ ЛПФЕМШОПК.
цЙЧЩЕ МЕЦБМЙ УРТБЧБ, Б НЈТФЧЩЕ УМЕЧБ. нЈТФЧЩИ ВЩМП ЪОБЮЙФЕМШОП ВПМШЫЕ. вМСДЙ ЦБМЙУШ Л УФЕОЕ Й ДБЦЕ ОЕ ЧУИМЙРЩЧБМЙ: РПОЙНБМЙ. оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РЕТЕУЮЙФБМ мЈЧЛЙОП ЧПЙОУФЧП: ПДОПЗП ОЕ ИЧБФБМП. чУЕЗП ФПМШЛП ПДОПЗП
- с чПЧЙЛБ Х ЫПУУЕКЛЙ РПМПЦЙМ, - УЛБЪБМ, РПДИПДС, ТБЪЗПТСЮЈООЩК мЈЧЛБ. - у РХМЕНЈФЙЛПН. еУМЙ НЕОФХТБ Ч ЗПТПДЕ ЪБЗПОПЫЙФУС
мЙГП мЈЧЛЙ ВЩМП РП ОЙЪХ ПВНПФБОП УЕТЩН Ч ЛМЕФПЮЛХ ЫБТЖПН. оЙЛПМБА уФЕРБОПЧЙЮХ ХДБМПУШ ХВЕДЙФШ ТХУУЛПЕ ЧПЙОУФЧП, ЮФП РТСФБФШ МЙГП ПФ ЧОХФТЕООЕЗП ЧТБЗБ ОЕ РПЪПТ, Б РТПЪПТМЙЧПУФШ.
- иПТПЫП УТБВПФБОП, РБТОЙ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - чУСЛПЕ ДЕМП УМЕДХЕФ ОБЮЙОБФШ У РПВЕДЩ. ч ДЧХИ УМПЧБИ: ЛБЛ?
- б ЪДПТПЧП! зХУБТ, ОБЧЕТОПЕ, УХЮЛПК РТЙЛЙОХМУС, ЧУЕ РУЩ ЪБ ОЙН РПНЮБМЙУШ, Б РПФПН ЗТЩЪФШУС ОБЮБМЙ, Б ПИТБОБ ЙИ ТБУФБУЛЙЧБФШ ДБЧБК, ЧПДПК, ФП-УЈ вДЙФЕМШОПУФШ ПУМБВЙМЙ. оХ, ФХФ Й НЩ - РПНПЗМЙ. тБЪОСМЙ, ВПМШЫЕ ОЕ ЗТЩЪХФУС!
- нПК УФБТЙЛБЫЛБ-ОЙОДЪС ЕЭЈ ОЕ РПСЧЙМУС?
- ъДЕУШ С, уФЕРБОЩЮ, - УЛБЪБМ ЙЪ ДЧЕТЕК лПНЙОФ. - нОЕ МАДЙ ОХЦОЩ, ДЕФЙЫЕЛ ОЕУФЙ. пОЙ ОЕ ЧУЕ ИПДЙФШ НПЗХФ.
- чПЪШНЙ ВМСДЕК. мЕЧ, ЧЩДЕМЙФЕ ДЧХИ УЧПЙИ ТЕВСФ - ОБ ЧУСЛЙК РПЦБТОЩК. б С РПЛБ ЧЪЗМСОХ ОБ ОБЫЙИ БНБОБФПЧ чЩ ЪОБЕФЕ, ЛФП ФБЛЙЕ БНБОБФЩ, мЕЧ?
- с ЛБОДЙДБФ ЙУФПТЙЮЕУЛЙИ ОБХЛ! - ПВЙДЕМУС мЈЧЛБ.
- б ЮЕН ЦЕ ЪБОЙНБЕФЕУШ, РПНЙНП УТБЦЕОЙК?
- дБ ФБЛ ДЕРХФБФУФЧХА.
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ РПУНПФТЕМ ОБ ОЕЗП У ХЧБЦЕОЙЕН.
- лТЕРЛЙК ДЕРХФБФ ОЩОЮЕ РПЫЈМ. лХДБ ФБН ВХМЩЗЙОУЛПК дХНЕ х НЕОС ФПЦЕ УЩО ВЩМ ЙУФПТЙЛ. й ФПЦЕ мЕЧ.
- вЩМ?
- дБ. хНЕТ ОЕДБЧОП.
- уЧПЕК УНЕТФША?
- дБ ХЦ ОЕ ЮХЦПК
- юФП-ФП НПМПДЩЕ ЮБУФП РПНЙТБФШ УФБМЙ. ьИ, ЧТЕНЕЮЛП
оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧУФБМ ОБД МЕЦБЭЙНЙ НПТДПК Ч ЛПЧЈТ БНБОБФБНЙ. оПУЛПН УБРПЗБ ЪБУФБЧЙМ ЛТБКОЕЗП Ч ТСДХ РЕТЕЧЕТОХФШУС. ьФП ВЩМ ПДЕУУЛП-ЧПУФПЮОПЗП ЧЙДБ НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ У ФПОЛЙНЙ ХУЙЛБНЙ Й ЭЕДТЩНЙ ВМБОЫБНЙ РП ЧУЕК ЖЙЪЙПОПНЙЙ.
- дБФП, - У ЗПТДПУФША РПДУЛБЪБМ ЙЪ-ЪБ УРЙОЩ фЙЗТБО.
- йНС НЕОС ЙОФЕТЕУХЕФ НЕОЕЕ ЧУЕЗП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- нБНХ С ФЧПА НПФБМ, - ФХУЛМП ЪБЗПЧПТЙМ дБФП, - РБРХ С ФЧПЕЗП НПФБМ
- оХ-ОХ, - РППЭТЙМ ЕЗП оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - рТПДПМЦБКФЕ.
- фЩ РПЛПКОЙЛ, РПОСМ? чЩ ЧУЕ РПЛПКОЙЛЙ. б ОХ, РХУФЙФЕ НЕОС!.. - ПО УПТЧБМУС ОБ ЧЙЪЗ.
- б НЩ Й ФБЛ ЧУЕ РПЛПКОЙЛЙ, ФПМШЛП Ч ЪБФСОХЧЫЕНУС ПФРХУЛЕ, - РПЦБМ РМЕЮБНЙ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - х ЧБУ ЕУФШ ЮФП ДПВБЧЙФШ?
- ч ЬНЧЬДЬ ИПЮХ ЪЧПОЙФШ! - РПФТЕВПЧБМ дБФП.
- оЬЪБМЬЦОПК хЛТБЙОЩ? - ХФПЮОЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. й, ПВПТПФСУШ Л ЧПЙОУФЧХ, УЛБЪБМ У ХЛПТПН: - с ЦЕ ЧЕМЕМ РМЕООЩИ ОЕ ВТБФШ
- дБ ЧПФ, ВБФШЛП РТПЙЪПЫМП. дПРТПУЙФШ, НПЦЕФ, ОБДП
- зДЕ ФПЧБТ РТСЮХФ? - РПДОСМ ВТПЧШ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- лБЛ ВЩ Ч ФПН ЮЙУМЕ.
- чПФ ХЦ ОЕФ, ЗПУРПДБ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - ч ЬФПН ДЕМЕ С ЧБН ОЕ РПНПЭОЙЛ. б ЕУМЙ Х ЧБУ ИЧБФЙФ УНЩУМБ РТЙУМХЫБФШУС Л ДПВТПНХ УПЧЕФХ, ФП ЧПФ ПО: ОЕ ФПТЗХКФЕ ЧП иТБНЕ.
- оП, ВБФШЛП, ЧЕДШ ДЕМП ФТЕВХЕФ ДЕОЕЗ
- фБЛ ВЕТЙФЕ ДЕОШЗЙ. оП - ОЕ ФПТЗХКФЕ. с НОПЗПЕ РПЧЙДБМ Й ЪОБА, ЮФП ЗПЧПТА. ьК, дБФП - ЙМЙ ЛБЛ ФБН ФЕВС? уЛПМШЛП ЧЩМПЦЙЫШ ЪБ УЧПА ЫЛХТЛХ?
- дХНБЕЫШ, С ФЕВС РПЛХРБФШ ВХДХ? - УЛБЪБМ дБФП. - с ФЕВЕ ЛЙЫЛЙ НПФБФШ ВХДХ, СКГБ ТЕЪБФШ ВХДХ, ФЩ ЛХЫБФШ ЙИ ВХДЕЫШ дЧБДГБФШ ФПОО.
- уЛПЛЙ-УЛПЛЙ? - РТЩУОХМ мЈЧЛБ. - б НЩ-ФП ФБОЛ ТБЪНБИОХМЙУШ ЛХРЙФШ
- вБЪБТ ВХДЕФ, ЕУМЙ - ОБЮБМ дБФП, ОП ФХФ УБН, ОЕ ДПЦЙДБСУШ РТЙЗМБЫЕОЙС, РПДБМ ЗПМПУ ЕЗП УПУЕД РП ЛПЧТХ.
- дБ ЮФП ЧЩ ПФ НБМШЮЙЫЛЙ ИПФЙФЕ? пО ЪДЕУШ РП ОБКНХ. ъБ УМПЧП ОЕ ПФЧЕЮБЕФ. дБЧБКФЕ РПЗПЧПТЙН, ЛБЛ УПМЙДОЩЕ МАДЙ.
- рТЕДУФБЧШФЕУШ, УПМЙДОЩК, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- чЕОЙБНЙО уЕТЗЕЕЧЙЮ рФЙЮЛЙО, РТЕЪЙДЕОФ ВБОЛБ "рБОФЙЛБРЕК-ЛТЕДЙФ"
- пО ЦЕ зЧПЪДШ, - ХФПЮОЙМ фЙЗТБО.
- оХ, ЬФП РПОСФОП, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - чУЕ ВБОЛЙТЩ - ЙУФЙООЩЕ ТБЪВПКОЙЛЙ. иПФС йФБЛ, ЗПУРПДЙО рФЙЮЛЙО зЧПЪДШ, УЛПМШЛП ВЩ НЩ НПЗМЙ ЧЪСФШ, ЧЪМПНБЧ УЕКЖЩ ЧБЫЕЗП ВБОЛБ?
- оХ, С ОЕ НПЗХ ОБЪЧБФШ ФПЮОХА ГЙЖТХ
- хОЕУФЙ ОБ УЕВЕ НПЦОП - ЙМЙ ОБДП У НБЫЙОПК РПДЯЕЪЦБФШ?
- мХЮЫЕ, ЛПОЕЮОП, У НБЫЙОПК.
- у ЛБФБЖБМЛПН, - ХФПЮОЙМ дБФП.
- вХДЕН УЮЙФБФШ, ЮФП НЩ ЪБВЙМЙ УФТЕМЛХ, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. чЕУЈМЩК ЬФПФ ТБЪЗПЧПТ ЕНХ ОБДПЕМ. фЕН ВПМЕЕ ОБЛБФЩЧБМП ЮФП-ФП, ПО УРЙОПК ЬФП ЮХЧУФЧПЧБМ - зДЕ Х ОБУ ФТЕФЙК?
- дБ ЧПФ ЦЕ ПО.
фТЕФЙК ЧУФБЧБМ ЙЪ ХЗМБ, ВЕУЖПТНЕООП-ВЕМЩК, ЛБЛ ТБЪДЈТЗБООЩК ЛПН ЧБФЩ: УЕДПК, ВПТПДБФЩК Й УФТБЫОП ЙУРХЗБООЩК.
- вБ ФСОС? вБФСОС, ФЩ? о-ОЙЛПМБК у-УФЕРРБ фПЧБТЙЭ ЛПНБОДЙТ
мЈЧЛЙОЩ ЗМБЪБ, Й ВЕЪ ФПЗП ОБЧЩЛБФЕ, ТЕЫЙМЙ ПЛПОЮБФЕМШОП РПЛЙОХФШ ТПДОЩЕ ЗМБЪОЙГЩ. пО РЕТЕЧПДЙМ ЧЪЗМСД У вБТПОБ ОБ оЙЛПМБС уФЕРБОПЧЙЮБ, Й вБТПО РПМХЮБМУС ЪБНЕФОП УФБТЫЕ
- йМАИБ? - ОЕ УТБЪХ РТЙЫЈМ Ч УЕВС оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - бЗБЖПОПЧ? вПЕГ бЗБЖПОПЧ? лБЛПЗП ИЕТБ ЧЩ ДЕМБЕФЕ ЪДЕУШ, Ч ЬФПН - ПО УДЕТЦБМУС.
- дБ С ЧПФ ФХФ ЬФП дЕМП Х НЕОС ФХФ.
- б, ФБЛ ЬФП, ЪОБЮЙФ, ФЧПЈ ДЕМП? фЕУЕО НЙТ юФП Ц, йМАЫБ, ФЩ ЪБЛПО ЪОБЕЫШ
- дБ, - УЗМПФОХМ УФБТЩК ГЩЗБО.
- пЧГХ, ЕУМЙ ФЩ РПНОЙЫШ, С ФЕВЕ РТПУФЙМ.
- рТПУФЙМ, ВБФСОС.
- ьФПЗП, ХЦ ЙЪЧЙОЙ, РТПУФЙФШ ОЕ НПЗХ
- рПОЙНБА, ВБФСОС
рТПОЪЙФЕМШОЩК ЧПРМШ, Ч ЛПФПТПН ЦЙЧПК ДХЫЙ ОЕ ВЩМП, ДПОЈУУС ЙЪДБМЕЛБ.
- фПЗДБ - РПЫМЙ, - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ УОСМ У РМЕЮБ БЧФПНБФ, ЛЙЧОХМ ОБ ДЧЕТШ.
- рТСНП УЕКЮБУ? - ГЩЗБО УЗПТВЙМУС.
- б ЮЕЗП ФСОХФШ?
- дБ, ЮЕЗП ФСОХФШ - УПЗМБУЙМУС вБТПО. - чЕДЙ, ВБФСОС. б ЬФЙН ОЕ ЧЕТШ, ПВНБОХФ. чУЕИ ЧУЕЗДБ ПВНБОЩЧБАФ. дБЦЕ НЕОС ИПФЕМЙ ПВНБОХФШ.
- дБ С Й ОЕ ЧЕТА, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
пОЙ ЧЩЫМЙ ЙЪ УФПМПЧПК Й УЧЕТОХМЙ ОБМЕЧП, Ч УФПТПОХ ПФ ПУЧЕЭЈООПК УФПСОЛЙ.
чПРМШ, ФЕРЕТШ ХЦЕ НОПЗПЗПМПУЩК Й СТПУФОЩК, ОБЛБФЩЧБМУС.
- уФПК ЪДЕУШ, - ЧЕМЕМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ, РПДОЙНБС ТХЛХ. - й ОЙ ЫБЗХ.
уБН ПО ЧЕТОХМУС Л ЛТЩМШГХ, ЧУФБМ УВПЛХ.
тБЪЯСТЈООЩЕ, ЛБЛ ЛПЫЛЙ, ОЕУМЙУШ Л УФПМПЧПК ЮЕФЧЕТП ДЕЧЙГ. оЕ ЛПЫЛЙ, ОЕФ: ФЙЗТЙГЩ. ьТЙОЙЙ. дЕНПОЩ БДБ. дЧБ РБГБОБ У БЧФПНБФБНЙ ОЕ ХУРЕЧБМЙ ЪБ ОЙНЙ, Б РПУМЕДОЙН ЫЈМ лПНЙОФ У ДЕЧПЮЛПК ОБ ТХЛБИ.
лПН ФЕМ, ЗТПИПЮБ, ЧПТЧБМУС Ч РПНЕЭЕОЙЕ. фБН - ЧЪПТЧБМПУШ
- чПФ - ОБЫБ, - УЛБЪБМ лПНЙОФ. - еЭЈ РПЮФЙ ОПТНБМШОБС. вМСДЙ ЛБЛ ФБН ЧУЈ ХЧЙДЕМЙ
- с РПОЙНБА, - УЛБЪБМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ. - дБЧБК ДЕЧПЮЛХ - Й РПНПЗЙ ЙН, ЕУМЙ ИПЮЕЫШ.
- чУЕИ ЛПОЮБФШ?
- дБ, ОБЧЕТОПЕ. чУЕИ.
у НЙОЙУФТПН ЧОХФТЕООЙИ ДЕМ ТЕУРХВМЙЛЙ лТЩН оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ВЕУЕДПЧБМ НЙОХФ УПТПЛ, Й ПОЙ ТБУУФБМЙУШ, ЧРПМОЕ ДПЧПМШОЩЕ ДТХЗ ДТХЗПН.
мЈЧЛБ Й фЙЗТБО ЦДБМЙ ЧОЙЪХ Ч ФТПЖЕКОПН "ДБФУХОЕ". оПНЕТБ ХЦЕ УФПСМЙ ОПЧЩЕ.
- лПНБОДЙТ, НПЗХ С ЪБДБФШ ОЕУЛТПНОЩК ЧПРТПУ? - УРТПУЙМ мЈЧЛБ. ъБ ЬФПФ ДЕОШ ПО РТЙПВПДТЙМУС Й УНПФТЕМ ОБ ЧУЕИ ОЕУЛПМШЛП УЧЩУПЛБ.
- йЪЧПМШФЕ, РБО ДЕРХФБФ.
- чЩ ЙЪ ХЗПМПЧОЩИ ЙМЙ ОБПВПТПФ?
- б НЕЦДХ ОЙНЙ ЕУФШ ЛБЛБС-ФП ТБЪОЙГБ?
- оХ, ЧУЈ-ФБЛЙ
- чППВЭЕ-ФП С ЙЪ бМЕЛУБОДТЙКУЛЙИ ЗХУБТ.
- рПОСФОП, - ЛЙЧОХМ мЈЧЛБ.
- мЕЧ, ЧЩ НЕОС ПЮЕОШ ПВСЦЕФЕ, ЕУМЙ ОЕ ВХДЕФЕ ФТЕРБФШУС П ЧУФТЕЮЕ УП НОПК ИПФС ВЩ УП УЧПЕК ЧЩУПЛПК ДЕРХФБФУЛПК ФТЙВХОЩ.
- оЙЛПМБ-БК уФЕРБОПЧЙЮ!.. - ПВЙЦЕООП РТПФСОХМ мЈЧЛБ.
- дБЧБКФЕ ЪБ НПЙНЙ - Й ОБ ЧПЛЪБМ.
чПЧЙЛ-РХМЕНЈФЮЙЛ ЦЙМ Ч УЙНРБФЙЮОПН ВЕМПН ДЧХИЬФБЦОПН ДПНЕ ОБ ХЗМХ ЛЧБТФБМБ. чП ДЧПТЕ, ЧПЪМЕ ЧЩУПИЫЕЗП ЖПОФБОБ, ОБ УЛБНЕКЛЕ УЙДЕМЙ Й ЦДБМЙ лПНЙОФ Й йТПЮЛБ. тХЮЛБ ЕЈ ВЩМБ Ч ОПЧПН ЗЙРУЕ, УМПЦЕООБС ФЕРЕТШ ХЦЕ РТБЧЙМШОП.
- лПНЙОФ, ОБ ДЧБ УМПЧБ, - РПРТПУЙМ оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ.
- пОБ НЕОС ОЕ ПФРХУЛБЕФ, - ХМЩВОХМУС лПНЙОФ. - фПМШЛП Ч УПТФЙТ УПЗМБУЙМБУШ, Й ФП РПД ДЧЕТША УЛТЕВМБУШ.
- мБДОП. дЕМП ЧПФ Ч ЮЈН лПТПЮЕ, ОБЫ ОБМЈФ ДБМ ПЮЕОШ НБМП. чУЕЗП ПДОХ ДПЪХ. ьФПФ зЧПЪДШ НЕУСГ ОБЪБД ЧЩЧЕЪ РТБЛФЙЮЕУЛЙ ЧУЈ ьИ, ВЩМ ЧЕДШ Х НЕОС ЛПЗДБ-ФП ЬФПЗП ДЕТШНБ РПМОЩК ЮЕНПДБО!
- йН-ФП ПОП ЪБЮЕН?
- ъПМПФП ДЕМБФШ. йДЙПФЩ. б ОПЧПЕ РПУФХРМЕОЙЕ, ЛБЛ УЛБЪБМ ОБЫ ДТХЗ йМШС, ПЦЙДБЕФУС ОЕ ТБОШЫЕ НБТФБ. рПОЙНБЕЫШ?
- еЭЈ ОЕФ.
- иПТПЫП. пФЛТЩФЩН ФЕЛУФПН. фЩ ВЕТЈЫШ ЧПФ ЬФП, - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ЧМПЦЙМ Ч ТХЛХ лПНЙОФБ ФПМУФЕОШЛЙК ЖМБЛПОЮЙЛ ЙЪ-РПД КПДБ. - уТБЪХ ЦЕ ЙДЈЫШ Л мЙДПЮЛЕ Ч ВПМШОЙГХ Й РПФЙИПОШЛХ ПФ ЧТБЮЕК ДБЈЫШ ЕК ЬФХ РЙМАМА. - пО ЧУФТСИОХМ ЖМБЛПОЮЙЛ, ЧОХФТЙ РПДРТЩЗОХМ НБМЕОШЛЙК ЫБТЙЛ. - еЗП ОХЦОП ТБЪЦЕЧБФШ ЙМЙ ТБЪДБЧЙФШ РБМШГБНЙ. оЕ ЗМПФБФШ ГЕМЙЛПН, РПОЙНБЕЫШ? ьФП ЧБЦОП. й ЧУЈ.
- рПУФПК. б ЛБЛ ЦЕ ФЧПЙ?
- тБЪВЕТХУШ. тБЪВЕТХУШ, лПНЙОФ. дБЧБК: ДЕЧПЮЛБ Й НБНБЫБ. ьФП ОБ ФЕВЕ.
- фЩ ОЕ РТБЧ, уФЕРБОЩЮ.
- с РТБЧ.
- б ЛБЛ ФЩ ФХФ ВХДЕЫШ ПДЙО? еУМЙ ЬФЙ ДТХЪШС ХВЙЕООЩИ
- лБЛ ХЮЙМ ОБУ ФПЧБТЙЭ уФБМЙО? рЕТЕЦЙЧБФШ ОЕРТЙСФОПУФЙ РП НЕТЕ ЙИ РПУФХРМЕОЙС.
- ьФП ТБЪЧЕ ЕЗП УМПЧБ?
- оЕ ЪОБА, ЛБЛ УМПЧБ, Б ЧЩХЮЛБ ФПЮОП ЕЗП. дБ, ЧПФ, ЮХФШ ОЕ ЪБВЩМ - оЙЛПМБК уФЕРБОПЧЙЮ ДПУФБМ ЪБРЙУОХА ЛОЙЦЛХ, ЧЩТЧБМ МЙУФПЛ. - ыЕУФШ ОПНЕТПЧ. йДЈН ЧБ-ВБОЛ.
- тПЪЩЗТЩЫ ОБ УМЕДХАЭЕК ОЕДЕМЕ?
- уЕЗПДОС РСФОЙГБ? ъОБЮЙФ, ОБ УМЕДХАЭЕК.
лПЗДБ С ВЩМ ЧМАВМЈО
(бФМБОФЙЛБ, , БРТЕМШ)
йЪЧЕУФЙЕ П УБНПХВЙКУФЧЕ нБСЛПЧУЛПЗП ОБУФЙЗМП НЕОС ХЦЕ Ч зБЧТЕ. ч ПЦЙДБОЙЙ РПУБДЛЙ ОБ "лЬФ ПЖ юЕЫЙТ" С РТПУНБФТЙЧБМ ТХУУЛЙЕ РБТЙЦУЛЙЕ ЗБЪЕФЩ - Й ОБФЛОХМУС ОБ ДЧБ УППВЭЕОЙС ЛТСДХ. пОЙ ЙНЕМЙ ОЕРТЙУФПКОП-ЪМПТБДОЩК ИБТБЛФЕТ Й У ЙУФЙОПК УПЧЕТЫЕООП ОЕ УПРТСЗБМЙУШ. рТЕДРПМПЦЕОЙК П РТЙЮЙОБИ ФТБЗЕДЙЙ ВЩМП ДЧБ: УБНПХВЙКУФЧП ОБ РПЮЧЕ УЙЖЙМЙУБ - Й ЧЩВТБЛПЧЛБ ЮЕЛЙУФБНЙ ПФТБВПФБООПЗП НБФЕТЙБМБ. с РПМПЦЙМ УЕВЕ ЧЕЮЕТПН Ч ВБТЕ ЧЩРЙФШ ЪБ ХРПЛПК ЕЗП ПУЧПВПДЙЧЫЕКУС ДХЫЙ, Б Ч чБЫЙОЗФПОЕ ЪБКФЙ Ч НБМЕОШЛХА ГЕТЛЧХЫЛХ РТЕУЧСФПЗП оЙЛПМБС-ЮХДПФЧПТГБ Й ЪБЛБЪБФШ РБОЙИЙДХ. рПУЛПМШЛХ, ЧЕТПСФОП, С ВЩМ ЕДЙОУФЧЕООЩН, ЛФП ЪОБМ, ЮФП ЙНЕООП УМХЮЙМПУШ У ЬФЙН ОЕУЮБУФОЩН ЮХДПЧЙЭЕН
еУМЙ, ЛПОЕЮОП, "ЛТБУОБС НБЗЙС" ОЕ ОБЧПУФТЙМБУШ ЕЭЈ РПМШЪПЧБФШУС "оЕЛТПОПНЙЛПОПН". чЕДШ ЧЩУФТЕМЙМ ПО УЕВЕ ЧУЈ-ФБЛЙ Ч УЕТДГЕ, Б ОЕ Ч ЧЙУПЛ
лБАФБ НПС ТБУРПМБЗБМБУШ ОБ РБМХВЕ б РП МЕЧПНХ ВПТФХ, ВМЙЦЕ Л ОПУХ Й УПЧУЕН ОЕДБМЕЛП ПФ УХДПЧПЗП ТЕУФПТБОБ РЕТЧПЗП ЛМБУУБ - ФБЛ ЮФП ДБЦЕ ОЕЗТПНЛЙК ПТЛЕУФТЙЛ ЕЗП Ч РЕТЧЩЕ ОПЮЙ НЕЫБМ НОЕ УРБФШ. б УРБФШ ИПФЕМПУШ - ЛБЛ ОБ ЖТПОФЕ. чРТПЮЕН, ЗТЕИ ТПРФБФШ ЮЕМПЧЕЛХ, РТЙРМЩЧЫЕНХ Ч УЧПЈ ЧТЕНС Л БЖТЙЛБОУЛПНХ ВЕТЕЗХ Ч ФТАНЕ ЖТБОГХЪУЛПЗП РБТПИПДБ Ч ЛПНРБОЙЙ У ОЕЗТБНЙ, ЗХУСНЙ Й ДПНБЫОЕК УЛПФЙОПК. вЩМП ФБН ОБУ, ВТПДСЗ, ОЕ НЕОЕЕ РСФЙ УПФЕО, Й ОЙЛБЛЙИ РТЙЧЙМЕЗЙК Й ХДПВУФЧ ВЕЪДЕОЕЦОПНХ РПЬФХ ОЕ РПМБЗБМПУШ, ДБ Й РТЕУМПЧХФПЗП "ВТЕНЕОЙ ВЕМПЗП ЮЕМПЧЕЛБ" С ОБ УЕВЕ ОЙЛБЛ ОЕ ПЭХФЙМ: ЫМЈРБМ, ЛБЛ ЧУЕ, ЪБУБМЕООЩНЙ ЛБТФБНЙ РП РЕТЕЧЈТОХФПНХ СЭЙЛХ ЙЪ-РПД ЦЕУФСОПЛ У РЙФБФЕМШОПК НХЛПК "оЕУФМЕ" Й ДБЦЕ ОЕНОПЗП ЧЩЙЗТБМ ВМБЗПДБТС РТЙПВТЕФЈООПНХ ЕЭЈ Ч гБТУЛПН уЕМЕ ХНЕОЙА УПИТБОСФШ ОЕЧПЪНХФЙНХА НЙОХ РТЙ УБНПН УЛЧЕТОПН ТБУЛМБДЕ.
б УЕКЮБУ - УФЕОЩ ЛБАФЩ ВЩМЙ ПВЙФЩ ЫЈМЛПН Ч НЕМЛЙК ГЧЕФПЮЕЛ, ОБ УФПМЕ Ч ВТПОЪПЧПН ЛПМШГЕ ЪБЛТЕРМЕОБ ВЩМБ ИТХУФБМШОБС ЧБЪБ У ГЧЕФБНЙ; ГЧЕФЩ ЧЩЫЛПМЕООЩЕ УФАБТДЩ У РХЗБАЭЕК ОЕПФЧТБФЙНПУФША ТЕЗХМСТОП ЪБНЕОСМЙ УЧЕЦЙНЙ, ЧУЕИ УПТФПЧ НПТПЦЕОПЗП НОЕ ФБЛ Й ОЕ ХДБМПУШ РЕТЕРТПВПЧБФШ, Й ЧППВЭЕ УХДОП ЬФП ОБРПНЙОБМП ТПУЛПЫОЩК РМБЧХЮЙК УБОБФПТЙК ДМС ВПМШОЩИ ПУПВПК, ОЕ ЧУЕН ДПУФХРОПК ВПМЕЪОША.
"лЬФ ПЖ юЕЫЙТ" ОЙЛПЗДБ ОЕ ЧЪСМ ВЩ "зПМХВПК МЕОФЩ бФМБОФЙЛЙ". пО РТПУФП РТЕОЕВТЈЗ ВЩ ЬФПК ОБЗТБДПК. лХДБ ФПТПРЙФШУС, ЕУМЙ ЦЙЪОШ ФБЛ ЧЕМЙЛПМЕРОБ?
На борту "Оостердам"
Каждый выбирает круиз по-своему. Одни хотят попасть на определенный корабль, а направление и маршрут им не принципиальны. Другие точно знают только даты путешествия и все остальное подстраивают под долгожданный отпуск, не зацикливаясь куда и на чем они отправятся. Третьи начинают выбор круиза с направления. Вот и у нас сначала появилось слово «Барбадос», а все остальное было всего лишь средством увидеть вожделенный остров. Правда, даты тоже имели немалое значение, но все же направление было гораздо важнее.
Погуляв по круизным компаниям, выбран был снова Holland American Line, но корабль в этот раз назывался «Оостердам», брат-близнец «Ноордама», на котором мы ходили весной. С одной стороны, ничего особо нового на борту нас не ждало — палубы, каюты, рестораны, услуги и развлечения обещали быть похожими, торжественные вечера сюрпризов не обещали, и жизнь должна была течь по знакомому сценарию. Кроме того, выскакивали пусть и не очень крупные, но весьма приятные бонусы за накопленные дни на борту HALa, симпатичные скидки и звание постоянного гостя компании с вручением «Морских звезд», сулящих привилегии.
С другой стороны, компания старается корабли-близнецы оформлять индивидуально, чтобы постоянным гостям было не совсем уж скучно кочевать с корабля на корабль. Это обещало открытия и увлекательную игру «Найди несколько отличий», чем мы и занимались в свободное от островов время.
Естественно, менялся капитан, офицерский и отельный состав корабля. И здесь я «Оостердам» вознесу на пьедестал почета. Такого пунктуальнейшего капитана я и не мечтала встретить! Он швартовал корабль минута в минуту, ни разу не задержав нас на борту и не отняв драгоценного времени от знакомства с островами. Уходил корабль, как только капитану докладывали, что последний из гостей вернулся на борт. Корабль, на тратя времени даром, давал громкий гудок прощаясь с островом, и отправлялся дальше. Мало того, все самые знаковые места островов, лучше всего видные именно со стороны моря, мы неспешно обходили, выходя из порта, а иногда и просто стояли напротив них, любуясь красотами Карибских островов.
Встретить капитана на корабле было сложно, но пользуясь тем, что с нашего балкона была хорошо видна рубка, я капитана видела чаще всех. Ну и капитанские обеды и чаепития, на которые мы получали регулярные приглашения, как постоянные гости HALa, тоже позволили познакомиться с капитаном поближе.
Каюты убирались так, что самая придирчивая хозяйка не смогла бы найти повода для нареканий. Такого качества ежедневной уборки я не встречала ни в одном отеле, как много бы звезд ему не было присуждено. Высокий уровень сервиса в каюте продержался до самого последнего дня круиза, приятно удивив и порадовав меня. Частенько, вернувшись из странствий по очередному острову, мы находили на столике в каюте приятные сюрпризы в виде вазочки с конфетами, симпатичной авторучки, скромного букетика и небольшое письмо с пояснениями «за что» и «от кого» сей презент. Как-то не догадалась я сфотографировать эти конфетки, съедались они быстрее, чем созревала мысль увековечить подарочек.
Порядок на корабле царил железный! Никаких накладок или неразберих не случилось ни разу, все четко и точно выполняли свою работу и это делало круиз весьма приятным и очень комфортным.
Пару раз нам возвращали деньги на нашу круизную карту, в качестве извинений за погодные неурядицы, вынуждавшие швартоваться чуть дальше, чем было обещано в программе круиза и, честно говоря, особых неудобств нам не доставивших.
Было в круизе и изменение маршрута. Кто-то из персонала серьезно занемог, и потребовалась срочная эвакуация для спасения жизни. Корабль лег на курс к Ямайке и полетел на всех парах, почти не касаясь волн. Незапланированная встреча с желанной Ямайкой не состоялась — прилетел вертолет со спасателями, больного подняли на борт (я бы умерла в процессе эвакуации, если честно!), а мы поспешили наверстывать упущенное время, потому как опоздать в порт капитан никак не мог. В результате я весь день любовалась берегами Кубы, пока мы возвращались на свой курс. А больного спасли — капитан рассказал об этом на следующий день, выступив по корабельному радио.
Самые радостные и самые любимые дни в круизе — портовые. Ради новых островов круиз и был выбран в качестве нового путешествия. Но были еще и морские дни, когда вокруг — вода, небо и солнце. И хорошо, если без шторма обходится такой день.
А шторм был и не один. Наш балкон, несмотря на седьмую палубу, сурово заливало взбесившимися волнами, стремившимися проникнуть в каюту любой ценой. Потом морская соль подсыхала и поскрипывала под ногами, а балкон сиял под ярким солнцем, словно украшенный инеем. И штормы, так увлекавшие меня в первый круиз, уже ничем особенным не поражали, доставляя лишь неудобства при передвижении по коридорам и лестницам корабля. Ко всему привыкаешь… И главной задачей в морские дни было найти себе интересное занятие, за которым время летит незаметно, приближая к новым, пока еще не открытым тобой островам.
О том, чем можно себя занять на корабле, я и расскажу в этом альбоме.
Полезные ссылки:
✔️ Кэшбэк 4% при бронировании на goalma.org. Более отзывов.
✔️ Кэшбэк 4% при бронировании отеля на goalma.orgствия.
✔️ Кэшбэк 3% при бронировании отеля на goalma.org.
✔️ Кэшбэк до 2% при покупке авиабилетов на Aviasales.
✔️ Кэшбэк 4% при бронировании Авто на Localrent. Автомобили от локальных прокатных контор на популярных курортах: Турция, Крым, Сочи, Грузия, ОАЭ, Армения и многие другие. Принимают карты МИР.
✔️ Русские гиды и экскурсии по всему миру. Трансферы, услуги фотографов и многое другое.
✔️ Дешевые авиабилеты? Конечно Aviasales.
Подпольное казино обнаружено полицией в высотке «Москва-сити»
Москва, 8 апреля, , — ИА Регнум. Незаконная игорная деятельность была пресечена правоохранителями Москвы, подпольное казино находилось на одном из этажей башни «Москва-сити», сообщает 8 апреля бизнес-издание «Экономика сегодня».
Помещение для игр было оборудовано на 58 этаже высотного здания. Полицейские задержали там 16 человек, все граждане доставлены в отделение полиции района. В дальнейшем предстоит выяснить, кто из них является работником казино, а кто — посетителем.
Кроме того, стражам порядка необходимо найти владельца нелегального казино, чтобы привлечь его к уголовной ответственности.
В помещении казино были обнаружены и изъяты 28 игровых автоматов, четыре стола для покера и две рулетки.
Как ранее сообщало ИА REGNUM, в конце марта этого года в Государственную думу поступил новый пакет поправок в законы «О лотереях» и «О госрегулировании деятельности по организации и проведению азартных игр».
Министерство финансов предлагает легализовать бестиражные лотери с помощью аппаратов по распространению билетов и видеолотерейных терминалов. Предполагается, что это позволит побороть теневые азартные игры и коррупцию в лотерейной сфере.
Библиотека ЖЗ представляет
Со страниц журналов "Знамя" и "Волга"
Авария
Кино в рассказах
Предисловие
Дорогие читатели! Меня часто спрашивают, как я умудряюсь сочетать профессии прозаика, драматурга и сценариста. Отвечаю: это не разные профессии, это разные специальности. Как в металлообработке — есть токари, есть фрезеровщики, а есть шлифовальщики. А есть многостаночники, я из таких.
И все же в начале у меня была и будет проза. Например, публиковавшиеся в «Знамени» роман «Синдром Феникса» и повесть «Сценарий». Фильмы по этим текстам возникли потом, для них я делал другие варианты, во многом проще и утилитарнее.
То, что предлагается вашему вниманию, тоже может стать фильмом. Все финалы рассказов, будут показаны в конце. Такая интрига для зрителей, чтобы не ушли из зала. Но с читателями я в эту игру играть не буду, даю финалы сразу. Тем не менее представьте, что смотрите кино, включите воображение — учитывая, что по многим нетворческим причинам новое отечественное кино придется какое-то время только в воображении и видеть.
Итак, приятного просмотра!
Ваш
А.С.
- Долг
На Егора навалилось все сразу — и очередной вариант оформления сайта заказчик не принял, сам черт не поймет, что ему надо, и за квартиру сегодня платить, а денег нет, и машина вот-вот сдохнет, и пломба неделю назад вылетела, и Настя ушла, обидев на прощанье, сказав:
— Ты — ходячая неудача!
Это было несправедливо уже потому, что Егор в этот момент лежал — отсыпался после ночной работы. Он вскочил, протирая кулаками глаза, хотел что-то сказать, но дверь уже хлопнула.
Егор вышел на балкон и увидел, как отъезжает такси.
— Ну и хорошо, — сказал он с удовлетворением окончательно отчаявшегося человека.
Дескать, что ж, судьба, ладно, добивай меня.
Пошел на кухню, искал кофе. Кофе не было. Ни молотого, ни растворимого, ни в зернах. Но ведь оставалось вчера немного вот в этой банке, он помнит. Егор, хотя уже открывал банку, еще раз открыл и посмотрел. По-прежнему пусто. Должно быть, Настя злорадно допила остатки.
А чай? Есть чай?
Чай оказался только ромашковый.
Егор залил желтоватый пакетик кипятком, добавил в кружку холодной воды прямо из-под крана, чтобы не ждать, пока остынет, очень уж пересохло во рту после мутного и тревожного сна. Чревато диареей, но пусть, подумал Егор, пусть до кучи будет и диарея, и заворот кишок, и больница, и реанимация. В реанимации лежи себе без сознания, и взятки с тебя гладки — уважительный повод не работать, не платить долгов и вообще не жить.
Он отхлебнул из кружки и чуть не взвыл от боли — резко заныл испорченный зуб, не защищенный пломбой. Надо, надо ее поставить, но сначала необходимо решить первоочередную проблему: добыть денег. Он уже дважды задерживал оплату, и хозяйка пригрозила: еще хотя бы день просрочки, и до свидания!
Егор начал обзванивать друзей.
Первым был бывший однокурсник Паша, успешный сын успешного отца, человек с деньгами, но и с совестью, он не раз выручал друга.
— Привет, Паш, слушай… — сказал Егор веселым голосом.
— Нет, — ответил Паша.
— Что нет?
— Денег не дам!
— Кризис? — посочувствовал Егор, по доброте своей подкидывая подсказку — чтобы совестливая душа Паши не мучилась.
— Нет, просто не дам. Ты мне прошлый долг не вернул. А у меня правило — пока прежний долг не возвращают, еще раз не давать.
— Я разве не вернул? — удивился Егор.
Он удивился всерьез, он не притворялся, будто не помнит, он и в самом деле забыл. Когда такое количество косяков и неприятностей, поневоле собьешься со счета.
Егор сделал еще несколько безнадежных звонков, зная, что никто не даст, у многих те же проблемы. Но все же звонил — и чтобы доказать себе, что старается, пытается решить вопрос, и оттягивал время, он ведь уже понял, кому позвонит напоследок. Нет, не маме, маме он не позвонит никогда, даже если будет умирать с голоду. Никогда он не даст ей повода воскликнуть с торжествующей горечью победившей правоты: «А я тебя предупреждала!»
Он позвонит Кире, бывшей подруге, они славно прожили вместе полгода и жили бы дальше, если бы не эпизод с Настей, которого Кира ему не простила. Звонить ей и просить денег — крайняя степень унижения, но, видимо, именно оно, унижение, требовалось сейчас Егору, чтобы почувствовать себя бесповоротно раздавленным. Однако был тут и расчет вполне трезвый, даже, пожалуй, подловатый, но Егор убедил себя, что он в теперешнем положении имеет право на подловатость. Расчет такой: Кире понравится услышать Егора просящим, взывающим о помощи, она почувствует себя отомщенной. Другая бы в такой ситуации примитивно отказала, но у Киры натура переливчатая, непростая, ей может показаться аппетитным сделать Егора своим должником, вернуть хотя бы частично свою власть над ним.
И он позвонил ей.
Кира ответила деловито и нетерпеливо, как сотруднику, причем сотруднику младшему по рангу, подчиненному.
— Слушаю!
— Понимаешь, мы расстались с Настей… — взялся было объяснять Егор.
— Не волнует, чего звонишь, озвучивай!
— Ты не поверишь…
— Уже верю, мне некогда, Егор, или говори, или…
— Денег… Немного.
— Сколько?
— Понимаешь, за квартиру…
— Блин, сколько?!
— Да тридцать всего.
— Ладно.
— Лучше сорок.
— Хорошо, приезжай.
— А скинуть на карту? По номеру телефона? Нет, я бы приехал, тем более что давно не видел, соскучился, но хозяйка скоро явится…
— Скинуть не могу, на карте почти ничего. Осталась пятерка, но тебе же мало?
— Маловато.
— Тогда приезжай, наличные у меня есть.
— В офис?
— Я дома. Но ровно в семь уезжаю. Надолго и далеко.
— В семь? А сейчас сколько?
— Хорошо живешь, времени не знаешь. Половина шестого.
— Все, еду!
Егор быстро собрался, вышел. В лифте смотрел на себя в зеркало. Побриться бы надо, волосы помыть, вид, прямо скажем, нетоварный. Может, Кира позвала потому, что хочет оживить отношения? Не верится, чтобы у нее не было денег на счету, на карте. Но, возможно, тут другое — желание увидеть обнищавшего Егора и насладиться этим. Кто их, женщин, поймет, а уж Киру с ее загадочным характером точно не понимает никто, в том числе она сама.
Егор выскочил из подъезда, побежал к своей «дэу-бэу», как он называл свою машину, относясь к ней с ласковой пренебрежительностью, как к некрасивой, но верной и привычной жене. Какая бы ни была, а пока ездит, везет, и это главное.
Машина оказалась загорожена чьим-то джипом «Лексусом». Егор беспомощно озирался, смотрел на окна домов, словно надеясь высмотреть там наглого владельца. Громко закричал:
— Эй, чья машина? Чей «Лексус», выехать дайте!
Тишина.
Егор походил около величественно молчавшего черного джипа. Показалось, что джип молчит не только величественно, но и презрительно. Вроде того — ну? И что ты мне сделаешь?
И Егор разозлился, и сделал. Сначала ударил ногой по колесу. Потом плюнул перед капотом джипа, показывая этим, что тоже презирает его. А потом в отчаянии ударил по капоту кулаком.
Взвыла сигнализация. Через минуту выскочил владелец. Мужичина громоздкий, под стать своей машине, но с нездоровой одышкой и с пятнами пота на футболке, обтягивающей его подмышки, вернее, наползшие на них с боков груди кормящей матери, причем кормящей тройню.
— Чё эт такое тут? — заорал он. — Кто тут эт самое?!
— Я тут эт самое. Выехать дайте, — холодно сказал Егор.
— Ты чё машине сделал, я спрашиваю?!
Мужичина осматривал бока и капот машины, ощупывал, гладил, искал повреждения.
— Ничего я не сделал, говорю — выехать дайте!
Мужичина был зол, но не нашел к чему придраться. Сопя и что-то бормоча, он полез в машину с тем обиженным видом, какой бывает у всякого русского человека, которого уличают в чем-то неправильном — в дурацком поступке, глупых словах или плохо сделанном деле. Крыть нечем, вот мы и обижаемся.
Наконец Егор выехал.
Как назло, густые пробки, на смартфоне видно, что вся Москва расчерчена красными кругами, будто какая-то адская мишень, с редкими желтыми и зелеными пунктирами. Хорошо, что есть небольшой запас времени.
Однако движение было настолько медленным, что через полчаса Егор начал беспокоиться.
Обычно вождение его умиротворяло — конечно, когда дороги относительно свободные, когда машина в порядке; едешь себе ночью куда-нибудь в дальний супермаркет, музыка негромко играет, и все у тебя хорошо, все в порядке, все впереди.
Но не сейчас.
Егор терпеть не мог придурков, которые рыскают из ряда в ряд, ничего при этом не выгадывая, а тут и сам начал соваться то вправо, то влево, покрикивая в сторону тех, кто не давал перестроиться:
— Очумели совсем, идиоты, глаза протрите! Куда ты лезешь, урод? Или едь, или стой, дебил, чего ты дергаешься?
В повседневности ему, человеку культурному, не свойственно так выражаться, но в городском нервном машинопотоке все мы становимся грубее самих себя, все отчасти гладиаторы, у которых закон простой: или ты — или тебя.
Если такой трафик сохранится до вечера, трудно будет не только доехать до Киры, но и вернуться, а в девять вечера прибудет хозяйка, она всегда приходит точно в это время — и деньги взять, и проверить, в каком состоянии квартира.
Все раздражало Егора, в том числе песни, музыка и новости, которые передавали по разным волнам, он выключил радио и присоединил телефон, чтобы слушать свое, но и свое показалось неуместным. Такая музыка хорошо слушается в хорошем настроении, а сейчас она напоминает, и даже как бы ехидно напоминает, что хорошее настроение у тебя когда-то было, и этим бесит.
Егор проматывал плейлист, неведомо что ища, тут и произошла та самая авария, о которой потом написали все средства и массовой информации, и личной, то есть блоги.
Случилось так: сквозь пробку пробивалась «скорая помощь», включив и мигалку, и сирену. Ее пропускали, пусть и неохотно, но все равно она двигалась еле-еле — негде было протиснуться. А после тоннеля и поворота был выезд на широкую улицу с центральной служебной полосой, ограниченной сплошными линиями с обеих сторон — для спецтранспорта, для полиции и кортежей государственных персон. И «скорая» ринулась туда, а за ней тут же пристроилось смекалистое такси, а за такси еще кто-то, и еще кто-то, и еще. Все руководствовались простым самооправданием: если другим можно, почему мне нельзя?
Рванулся туда и Егор, развил тут же приличную скорость, продолжая при этом косить глазом в смартфон. Все быстрее и быстрее мчалась машина — хотя она и «дэу-бэу», но сотню дает легко, как молоденькая. И даже кажется, что, чем быстрей она едет, тем легче работается мотору, у него словно открылось второе дыхание.
Дальнейшее было похоже на компьютерную игру, в которой ты лихо гонишь на танке или вездеходе, и вдруг перед тобой возникает неожиданное препятствие, и ты со всей дури в него втыкаешься, летят обломки, вспыхивает пламя, появляется надпись: «YOU LOST!» Только не увидел Егор надписи, он увидел, как пикап, до которого было метров пятнадцать, вдруг со страшной скоростью помчался назад, на Егора. На самом деле мчался Егор, а пикап во что-то врезался, да так, что его зад высоко подбросило, под этот зад и въехал, визжа тормозами, бедный «дэу-бэу», и ударился, и посыпалось стекло, Егора бросило вперед, но тут же и назад, потому что сзади в него тоже кто-то врезался, и Егор потерял сознание.
* * *
Он очнулся в машине «скорой помощи». Застонал: все болело. Над ним склонилось красивенькое личико молоденькой врачихи или медсестры.
— Ничего, — сказало личико. — Пульс почти нормальный, давление в норме, внутреннего кровотечения, похоже, нет, хотя ребра, наверно, немного поломаны. В больнице точно узнаем.
Странно было, что личико улыбалось.
— Я понимаю, вам смешно, — сердито сказал Егор.
— Да нет, я не поэтому, — смутилось личико. — Не узнал меня? Я Катя. Я на два года младше тебя училась, а потом у вас был выпускной, а я туда с подругой попала, провела моя сестра, и ты нам обеим нравился. Помнишь? И мы поспорили, что подойдем к тебе и позовем танцевать, и кого ты выберешь, той, значит, и повезло. И ты меня выбрал. Помнишь? И мы целовались даже.
— И? — насторожился Егор, вспоминая свою не очень праведную юную жизнь.
— И ты сказал, чтобы я тебя у школы подождала, а ты скоро выйдешь. Я ждала. Часа два.
— Вот я гад. Значит, за мной должок!
— Перестань, никто никому не должен. А потом мы не пересекались, но я за тобой следила. И слежу.
— Это как?
— В инстаграме, в фейсбуке, я даже в друзьях у тебя, только не со своим лицом, Ана де Армас у меня там, я на нее похожа. Ведь похожа?
— Ты на себя похожа, это лучше.
— Я знала, что мы встретимся. Предчувствие было, серьезно. Правда, не думала, что так.
Егор поморщился.
— Болит? — спросила Катя. — Уколоть обезболивающее? Анна Сергеевна, я вколю анальгинчику? — спросила Катя кого-то, кто сидел впереди.
— По состоянию, — последовал ответ.
— Не надо, — сказал Егор.
Ему было больно, но терпимо. И даже радовала эта боль. Катя говорит, ребра сломаны, думал он. И голова гудит, кружится, наверное, сотрясение. Проваляюсь в больнице недели две, а то и месяц. Зато хозяйка подождет с деньгами, не зверь же она. И где она найдет такого же аккуратного жильца, который не курит, не пьет и не собирает шумные компании? А в больницу мама приедет. Пусть полюбуется, до чего довела своего родного единственного сына. И заказчик наверняка встревожится, позвонит. Кто еще ему так хорошо сработает за такие деньги, да еще угадывая, чего хочет заказчик, который сам не понимает, чего хочет? И какая милая эта Катя, какая красивая, лестно и приятно, что она со школы запала на него. Почему, собственно, и нет? — ни внешностью, ни умом, ни оригинальностью натуры Егора бог не обидел. В школе он был популярен и считался одним из самых перспективных. Потом, правда, не очень везло, но это временно, теперь все наверняка наладится. Ведь что важно и нужно? Чтобы рядом была верная и преданная подруга. Любящая.
— Я тебя хорошо помню, — сказал Егор. — И жалел, что ты пропала.
— Правда? — Катя, по умным глазам угадывалось, не поверила, но была благодарна Егору за то, что он захотел сказать ей что-то приятное. Да, может, и не помнил, но теперь — не забудет.
Она взяла Егора за руку. Будто в силу врачебного долга. Успокаивая.
— Я там и работаю, куда тебя везем, — сказала она. — Ну, не то что работаю, я интерн, а попутно практика вот на «скорой». Будем видеться.
— Еще как будем, — пообещал Егор. — А то шут знает сколько лет даром пропало, досадно!
Тут зазвонил его телефон, лежавший где-то сбоку. Катя взяла, деликатно не глядя на дисплей, подала.
Это была Кира.
— Семь часов, — сказала она. — Мог бы позвонить, что опаздываешь.
— Я не только опаздываю, я в аварию немножко попал, — сказал Егор, улыбаясь и подмигивая Кате, и она ответила такой же улыбкой — улыбкой совместного сближающего секрета.
— Ладно, еще полчаса подожду, — согласилась Кира. — Или сколько тебе еще?
— Не приеду я, Кир, извини.
— Как хочешь. Мне тут на счет, кстати, капнуло, могу перевести. Сколько ты говорил, сорок? Перевести? Отдашь, когда сможешь.
— Нет, — сказал Егор. — Уже не надо.
- ОБН
Вереница черных машин, сопровождаемая спереди и сзади полицейскими автомобилями, мчалась по улице со скоростью, близкой к самолетной, причем не просто самолетной, а истребительной.
В одной из машин (естественно, неизвестно, в какой именно) ехал человек, фамилию которого мы называть не будем, учитывая, что нет в Российской нашей Федерации гражданина, который был бы к носителю этой фамилии равнодушен. Кто-то его страшился, кто-то ненавидел, а кто-то ласково, до неприличного содрогания потаенных струн души, любил. Очень Большой Начальник, так мы скажем. Или, проще, ОБН.
И вот он благодушно ехал, слушая какую-то историческую аудиокнигу, поглядывая сквозь стекло на родную Москву. Стекло было, как в допросных комнатах у следователей, односторонней видимости. Но у следователей видно внутрь и не видно наружу, а тут наоборот — наружу видно, а внутрь ни один следователь не заглянет, да и смешно представить, что какому-то следователю это позволят. Чистая фантастика.
ОБН слегка опаздывал, часа на полтора, но это было запланировано: если к представителям крупного концерна, с которыми следовало договориться о поставках кое-чего крайне для страны важного, явиться вовремя, они решат, что это и впрямь важно, и заломят несусветную цену.
Скорость замедлилась, ОБН это сразу почувствовал, он обладал уникальным чутьем ощущения себя в пространстве, равно как и пространства вокруг себя.
— В чем дело? — спросил он секретаря Гнилозёмова, сидевшего впереди и готовившего ответы для прессы по наболевшим вопросам на полгода вперед. Самые ходовые ответы были: «Мы об этом ничего не знаем», «В свое время этому будет дана оценка» и «Ситуация под контролем!»
Гнилозёмов спросил по рации генерала Серебрянкина:
— В чем дело?
Генерал переадресовал вопрос полковнику Гойде:
— В чем дело?
Полковник Гойда связался с майором Безымянновым, ехавшим в передней машине:
— В чем дело?
— Авария, — ответил Безымяннов.
— Авария, — передал Гойда.
— Авария, — доложил Серебрянкин.
— Авария, — сообщил Гнилозёмов.
— Так расчистить ее или объехать, — пожал плечами ОБН, удивляясь: неужели сами не могут решить?
— Расчистить или объехать! — приказал Гнилозёмов Серебрянкину.
— Расчистить или объехать! — велел Серебрянкин Гойде.
— Расчистить или объехать! — передал Гойда Безымяннову.
— Невозможно! — ответил Безымяннов. — Там машин двадцать друг на друге, за полдня не растащишь.
По цепочке это было доведено до сведения ОБН.
— Тогда назад или вбок куда-нибудь, — ОБН начал слегка раздражаться.
Но ситуация оказалась хуже, чем можно было предположить — притом что предположить у нас можно абсолютно все.
Дело в том, что за стремительной вереницей государственного кортежа, как и за «скорой», из-за которой приключилась авария впереди, тоже помчались машины уставших томиться в пробке людей. Кто-то слишком шустро шмыгнул на льготную полосу, а потом слишком резко затормозил, в него врезалось сразу две машины, свернувшие справа и слева, в них другие, а в других третьи.
То есть — и спереди авария, и сзади авария, а с боков скопища машин по четыре ряда справа и слева.
Полицейские выскочили и начали свистеть, махать палками, приказывая автомобилям посторониться. Но сторониться было некуда. Тротуары надежно отгорожены произведениями малой архитектурной формы в виде железобетонных цветников и скамеек паркового фасона для тех, кому вздумается посидеть на них, дыша выхлопными газами, но даже если все это убрать, тут нет поперечных улиц. Единственный переулок был перегорожен решетчатым забором, на нем висела табличка с корявой надписью: «Римонт дороге. Обезд по Маршалла Тухочевскова». К этому переулку и надо было пробиться, чтобы на законном основании снести к чертовой матери забор и выехать из мертвой пробки.
Правоохранители действовали в рамках права, но каждый по-своему, кто-то лаской, кто-то таской, кто-то кнутом, кто-то пряником.
— Девушка, отъедьте немного! — уговаривал молодой Гена Смутьянов красавицу-блондинку в серебристом купе «Мерседесе», улыбаясь ей личной улыбкой и смягчая этим для самого себя тяготу службы.
— Некуда! — отрезала девушка.
— Как же некуда, у вас там два метра свободно!
— Все равно не хватит!
— А мы заднего попросим, он тоже сдаст, а вы еще сдадите!
— Я никому не мешаю!
— Как же не мешаете, вы передком поворот загородили!
Что-то в словах Гены мнительной красавице показалось оскорбительным, она процедила:
— Хам!
И воткнула в ушки наушники, и отвернулась.
Опытный напарник Гены капитан Бакшишев прянику предпочитал кнут — это и быстрее, и действеннее.
— А ну, старче, двигай перделку свою, пока номера не сняли и права не отобрали! — закричал он на пожилого водителя.
Тот медленно посмотрел на Бакшишева, не спеша отстегнул ремень, выключил двигатель, вышел, обогнул машину, приблизился и сказал:
— Во-первых, не старче, а доктор юридических наук Офигенов Андрей Януарьевич. Можете называть меня «профессор». Во-вторых, хотя я обязан уступить дорогу спецтранспорту, в соответствии с пунктом ПДД, но для этого я должен выполнить следующие действия, — Офигенов начал загибать пальцы: — либо остановиться, но я и так стою, либо перестроиться, но перестроиться некуда, либо сдать назад, что тоже, как вы видите, невозможно. Итак, чтобы мои действия не были квалифицированы как оказание сопротивления полиции, прошу конкретизировать, что мне сделать, куда, как вы выразились, двигать перделку. И, кстати, учтите, что мой видеорегистратор включен и направлен сейчас в нашу сторону.
Что мог ответить ему Бакшишев? Он получил приказ, он его выполнял, но и сам не понимал, как выполнить. Не понимали и другие. Виноваты, конечно, посты, которые должны были расчистить трассу следования заранее, не пускать на нее машины. Но в том-то и загвоздка, что посты были выставлены еще за два часа до вероятного следования кортежа, а тот все не ехал, и один из водителей, у которого в кабине была рожающая жена, не выдержал и помчался, чуть не сбив оторопевшего постового, бессильно машущего жезлом. А за ним поехали и другие.
Вот и оказалась трасса забитой. Конечно, виновным снесут за это башку, но что-то делать надо уже сейчас!
Полицейские бегали, кричали, суетились — без толку.
Положение казалось безвыходным, но все боялись доложить об этом ОБНу.
Тот догадался сам:
— Не разъезжаются?
— Некуда! — развел руками Гнилозёмов.
— Всегда есть куда, — мягко возразил ОБН. — Не вплотную же машины стоят. Зазоры обязательно есть. Там подвинуть, тут сдать, туда повернуть — по сантиметру, по дециметру, в пересчете на сотню машин получим искомое пространство для необходимого маневра. Ты бы лично поруководил, Сережа.
Гнилозёмов вышел из машины.
Он увидел, как мечутся рядовые полицейские (в званиях, впрочем, не ниже лейтенантских), как командуют их действиями Серебрянкин, Гойда и Безымяннов, но ничего не получается.
Гнилозёмов взял у одного из полицейских мегафон, влез на ближайшую машину и закричал:
— Граждане, господа! Вы сами понимаете, если формат двусторонней деятельности отменяется без адекватной реакции, это вызывает сожаление! Я не могу обрисовать все тонкости создавшегося положения, но оно, безусловно, неоднозначное, и тот, кто готов это принять, обладает высокой мерой сознательности, а кто сопротивляется голосу разума, того хотелось бы спросить, чей голос заменил его собственный и кого он на самом деле слушает?!
Водители и водительницы напряженно внимали, некоторые даже вышли из машин, чтобы лучше слышать, но, прямо скажем, никто ни черта не понял. Только где-то одиноко и жалобно заплакал ребенок, и это настроило людей на неприязненный лад, учитывая, что все узнали Гнилозёмова.
— Умный ты словами сыпать! — выкрикнул мужчина в замасленном комбинезоне из машины с надписью «Техпомощь». — Лучше скажи, что делать?
— Я уже сказал!
— А ты на русский переведи! — ехидно посоветовал таксист-таджик.
И все, кто вышел из машин, придвинулись к Гнилозёмову. Кто шаг сделал, а кто и два.
ОБН слышал все это и решил, что пора вмешаться. Он открыл дверцу.
— Нельзя! — послышался голос.
Это был личный охранник ОБНа, верный человек Звездулов. ОБН даже вздрогнул от неожиданности. У Звездулова была особенность — он умел, находясь рядом, растворяться до бесплотности, до невидимости, ОБН не раз натыкался на него по этой причине. Но, как только в нем возникала необходимость, Звездулов воплощался и оказывался человеком мощной стати, был гранитоподобен, как памятник, но памятник говорящий и действующий. Сейчас он громоздко материализовался рядом с водителем.
— Ничего, — успокоил ОБН. — Народ меня любит.
И он вышел.
Народ и впрямь был поражен и прямо-таки ахнул от неожиданности, кто-то про себя, а кто-то и вслух.
Пожилая женщина в одной из машин расцвела улыбкой, коротко всплакнула от умиления и вознамерилась выйти.
— Хоть обнять напоследок! — прошептала она.
Но сын, сидевший за рулем, заботливо и твердо взял ее за руку.
— Мама, не надо! Мало ли.
Звездулов и другие охранники обступили ОБНа, а тот сказал, приветливо глядя на людей:
— Как мы с вами знаем, у всех граждан нашей страны абсолютно равные права. Никто не может упрекнуть нас в том, что мы необоснованно ущемляем эти права или каким-то образом пытаемся их ограничить. Я даю гарантию, что каждый, кто считает, что на его права покушаются, пытаются их умалить, не дают возможности их реализовать, будет всесторонне защищен и органами охраны правопорядка, и судебной системой. Исходя из этого, давайте трезво рассмотрим возможность реализации ваших прав, но при этом без ущерба правам других людей, инстанций, учреждений, которые должны действовать в любых условиях максимально эффективно. Короче, мужики и… и девушки, — простецки пошутил ОБН, зная, как все ценят его юмор, — посторонитесь маленько, дайте проехать.
И такова была сила его слов, его обаяния, что многие закивали, соглашаясь, многие улыбнулись, но замасленный мужик из «Техпомощи» все испортил, закричав:
— Нечего мозги винтить тут нам! Побудь хоть раз в нашей шкуре, постой тут вместе с нами! Ничего, не прокиснешь!
Тут же пятеро полицейских бросились к «Техпомощи», но мужик заблокировал двери, схватил монтировку и показал ее через стекло. Однако стекло один из горячих служителей закона разбил, и это послужило нехорошим сигналом для взвинченной толпы.
— Щас они нас танками давить будут! — истошно заорал кто-то.
Согласитесь, крик глупый до предела. Какие танки, где, кто и кого когда давил? Нет этого у нас, а новейшая историческая наука, руководимая кем надо, утверждает, что никогда и не бывало.
Но толпу ведет часто не ум, а именно дурь.
Что-то выкрикивая и маша руками, люди угрожающе пошли на ОБНа.
— Что-то надо делать! — твердо сказал Звездулов, суя руку в карман и чувствуя там надежную металлическую тяжесть.
— Стрелять надо! Хотя бы в воздух! — секретно шепнул Гнилозёмов и юркнул в машину.
Усадили в машину и ОБНа, обступили ее.
— Отдайте приказ на открытие огня! — негромко произнес в рацию Звездулов генералу Серебрянкину.
— Сами отдайте!
— Не имею права, это ваша прерогатива!
Серебрянкин кашлянул и связался с Гойдой.
— Ты это, — сказал он. — Типа, как сказать. Огонь, что ли…
— Вы спрашиваете или приказываете? — уточнил Гойда.
— А сам не можешь догадаться?
Гойда догадался. Положение было безвыходным. Отдать приказ — такое начнется, что, пожалуй, многие люди лишатся жизни. Не отдать — Гойда лишится должности. Выбор неприятен, но очевиден. Придется стрелять.
— Генерал сказал «огонь», — сообщил он Безымяннову.
— Что? — переспросил Безымяннов.
Гойда повторил.
— Не слышу, помехи! — кричал Безымяннов.
— Подойди, я тебе лично скажу!
— Не слышу! Аккумулятор сел! Алло?
Гойда озирался, ища глазами Безымяннова, но того рядом не было. Кто-то похожий на него торчал у дальней машины, старательно отворачиваясь, а потом и вовсе скрылся.
Толпа придвинулась вплотную.
Звездулов не выдержал и выхватил пистолет.
— Ах ты, гадюка! — одним голосом выдохнула многоголосая толпа и рванулась к Звездулову, к полицейскому и охранному оцеплению. Заклацали затворы пистолетов и автоматов, еще секунда, и…
* * *
И тут ОБН вышел из машины.
— Ну вот, начинается, — укоризненно сказал он. — Свои на своих, куда это годится? Братцы, вы войдите в положение, меня международная делегация ждет, важное для страны дело решаем. Для нас всех. Не приеду, значит, всем хуже будет. И моральный ущерб для России, разве это хорошо?
Повисла тяжкая пауза.
Замасленный мужик отозвался первым:
— Так бы сразу и сказал! Если про пользу России речь, то о чем речь тогда? Нам за державу всегда обидно!
И он, бросив монтировку, вылез из кабины, направился к машине ОБНа, присел, взялся снизу — и никто, заметим, ему не помешал.
— Ты садись, — сказал он ОБНу, а мы тут… Ребят, чего стоим? Ну-ка!
Полсотни мужчин, среди которых были и эмансипированные женщины, подхватили бронированный автомобиль ОБНа, подняли и понесли, лавируя между машинами, которые в это время поспешно теснились, давая если не проезд, то проход. Пришлось кое-где и по капотам, по крышам пройтись, но владельцы были не в претензии, понимали: дело государственное.
И вот лимузин ОБНа был перенесен к переулку, забор сломали, машину поставили, и мужик-техник хлопнул по крыше.
— Двигай!
— А кортеж, охрана, полиция? — высунулся Гнилозёмов. — Обойдетесь, одни доедете.
— Не положено, протокол! Вдруг что-то… Покушение?!
— Да ладно, кому он нужен! — махнул рукой технарь.
И поспешил к своей машине, которую он не любил оставлять без присмотра. Тем более — стекло разбито.
- Свадьба
В кино часто бывает, что история начинается с конца, а потом показывается, как все к этому концу пришло. Пусть и у нас будет, как в кино.
Мы видим, как с мигалкой и сиреной проезжает «скорая помощь», а за нею мчатся машины, все быстрее и быстрее.
Видим среди этих машин два белых свадебных лимузина.
Видим, как в одном из них девушка Вика со стаканом в руке яростно кричит невесте:
— Поздравляю, Алиночка! Надеюсь, Косте с тобой будет не хуже, чем было со мной! Ты уж постарайся!
Остальные подруги притихли, страшно смущенные, а невеста…
Но — по порядку.
Алина и Костя жили в одном доме, ходили в один детский сад, в один класс и даже поступили в один вуз и на один факультет, какой именно, для нашей истории неважно.
Важно то, что однажды утром, проснувшись, Костя долго и задумчиво глядел на спящую Алину.
Девушки, не сердитесь, но сейчас я открою ваш секрет: только во сне вы обнаруживаете свое истинное лицо. Не потому, что оно без макияжа, хотя и это играет роль. Главное — оно становится неизбежно простым и даже, извините, глуповатым. Человек ведь, и это не только девушек касается, внешне умен чем? Только глазами, и ничем иным. Только глаза, взгляд есть основное блюдо в мимике говорящего, смеющегося, радующегося или плачущего лица. Остальное лишь гарнир, приправа, обрамление. Спящее лицо с закрытыми глазами показывает будничность будущего. Если внимательно посмотреть, легко угадывается, где углубятся морщинки, сейчас еле заметные, как выступят скулы, как утолщится, нарастет, а потом и обвиснет кожа, как эта очаровательная родинка, напоминающая крохотную Австралию, станет шершавым пигментным пятном, как ссохнутся упругие губы и идеальный, словно тонким карандашиком нарисованный контур их обрамления станет рыхлым, весь во вмятинках, трещинках, углублениях — как берег той же Австралии, раз уж мы ее упомянули, особенно берег северо-западный. Посмотрите на карту и поймете, о чем речь.
Лицо это предательски выдает, каким человек будет в зрелости, в старости, но особенно ясно, ясно до ужаса, каким он будет в гробу. Ибо спящий от мертвого отличим только дыханием.
Ни одной из тех мыслей, что я вам тут излагаю, к счастью, не было в голове Кости. Зато в ней зрело и созрело нечто совершенно другое, и ему не терпелось сообщить это Алине, поэтому он позвал:
— Аль?
И Алина тут же проснулась. Быстрым движением вытерла ладошкой рот, повернулась, улыбнулась.
— Что, миленький?
Она всегда так звала Костю, и ему это нравилось.
— Я чего подумал, — сказал Костя. — Может, нам пожениться?
— Давай, — кивнула Алина и засмеялась. — А пока не поженились, кофе сваришь?
— Я серьезно.
Алина вгляделась в глаза Кости и поняла: не шутит. Ей стало не по себе.
— Как-то… Неожиданно…
— Мы знаем друг друга семнадцать лет, с четырех.
— Ужас какой.
— И уже пять лет вместе. То есть…
— Я поняла.
— И не надоели друг другу. Значит, и потом не надоедим? Нет, я понимаю, такого не бывает, чтобы мужчина и женщина всю жизнь прожили вместе. Но вдруг? Я просто подумал: мы то у твоих отлеживаемся, когда они на даче, то у меня, то еще где-то, надоело. Мне с тобой хорошо. И я дальше так хочу. Скоро закончим учебу, начнем работать, квартиру снимем, мои помогут на первых порах, не бедные, слава богу. А? Как ты?
— И детей сразу родим?
— Необязательно. Но можно и родить. Меня вон мама родила в девятнадцать, она еще молодая, а я уже взрослый, типа — отстрелялась и свободна.
Алина окончательно растерялась.
— Я даже в проекте об этом не думала, если честно.
— Так как?
— Ты прямо сейчас ответа требуешь?
— Необязательно.
Алине показалось, что Костя огорчился.
Ей захотелось в ванну, вернее, в туалет, что, впрочем, было в одном месте. Остаться одной, подумать.
Алина встала, ничего на себя не надевая — знала, что Косте это нравится, и пошла такой походкой, какой ходят по подиуму — будто огибая ногами невидимый воздух, одновременно мягко отталкивая покачиванием бедер жадные невидимые взгляды с двух сторон и ставя при этом ступни в одну линию. Взялась за ручку ванной, повернулась, улыбнулась, и сказала:
— А знаешь, давай!
И вот они едут уже в свадебном кортеже. Белый лимузин невесты с подругами впереди, потом машины друзей и родственников, потом лимузин жениха, и еще друзья и родственники.
Церемония в загсе была назначена на половину седьмого, а оттуда — в ресторан.
Выехали заранее, с учетом пробок, двигались полтора часа, осталось совсем немного — тоннель, поворот, а там и загс.
Алина так устала за все предыдущие хлопотливые дни, что даже не волновалась, ей хотелось, чтобы скорее все началось и кончилось.
Ее раздражал интерьер машины — розовые сиденья, фиолетовый потолок с красными лампочками, сердечки на стеклах. Раздражала музыка — сплошь сладкие песенки на английском и на русском. На английском хоть слов не понимаешь, а русские тексты просто выбешивают.
Ты моя голая загадка,
А я отгадка твоей тайны,
И я тебя открыть задался,
Поверь, что это не случайно.
Пусть будет длиться бесконечно,
Ночной горизонтальный танец,
Но виновата твоя внешность,
Что меня к ней так сильно тянет.
Алина хоть и не знаток поэзии, и наизусть помнит только «Вороне где-то бог послал кусочек сыра» и «Ночь, улица, фонарь, аптека», да и то потому, что читала это на школьных конкурсах, но понимает: песня эта — отстой. И словами, и мелодией, и гнусавым голоском исполнителя, который поет очень странно, будто жалуется на то, как ему хорошо.
Но ей было лень просить сменить музыку, тем более что подругам, похоже, нравилось, они смеялись, они радовались за нее, особенно ближайшая и лучшая подруга Вика.
Да, Вика, кареглазая миниатюрная девушка, казалась самой веселой. Она сидела возле ниши, где в специальных держателях были бутылки с вином и стаканы; там имелось углубление вроде кухонной раковины, никелированное и с дыркой для слива, водитель лимузина, когда девушки расселись, всунулся в салон и предупредил: пить только у ниши над раковиной, за каждое пятно на полу или сиденьях — штраф. Если кто не верит, может посмотреть договор на обслуживание, там есть соответствующий пункт.
Вику его речь ужасно насмешила.
— Началась романтика! — закричала она. — Какие слова! Договор, обслуживание, пункт, штраф! Спасибо, дяденька водитель!
— Не стоит благодарности!
И поехали, и Вика устроила забаву: наливала вино и по очереди приглашала подруг выпить.
— Над раковиной! — командовала она. — Тянись, выгибай шею, а то штраф!
Позвала она и Алину, но та отказалась, сидя одна на заднем сиденье.
А теперь признаемся, что в нашей истории не Алина главное действующее лицо, а именно Вика.
Вика тоже жила в одном доме с Алиной и Костей, но училась со второго класса в другой школе, в английской, куда ее возили то папа, то мама, а в одиннадцатом классе она ездила сама на купленной родителями машине.
Кроме английского, Вика изучила испанский, французский языки и основы китайского, поступила в МГИМО, в нее влюблялись сокурсники, в том числе иностранцы, какой-то то ли консул, то ли посол делал ей предложение, — а что Вика?
Вика любила Костю. Давно и безнадежно. Она видела, насколько крепкие, удивительно и уникально крепкие отношения у Алины и Кости, понимала, что их не разбить, и не пыталась это сделать. Она терпела и ждала. Ну не может же быть, не бывает такого, чтобы люди так долго были вместе и не надоели друг другу! Вот у нее папа добрый, умный и позитивный человек, и мама добрый, умный и позитивный человек, папа любит спорт, путешествия и джаз, и мама любит спорт, путешествия и джаз, Вика не помнит, чтобы они ругались или ссорились, а все-таки два года назад взяли и развелись. Папа нашел другую, и мама тут же нашла другого. И оба счастливы. По крайней мере, так выглядят.
И Вика ждала и верила, как пелось когда-то в старинной советской песне.
И тут известие: вместо того чтобы наконец разбежаться, Алина и Костя решили окончательно сойтись, пожениться.
Вика чуть с ума не сошла. Она догадывалась, что ее любовь к Косте уже похожа на мономанию, на затянувшийся психоз. Обратилась к опытному специалисту, тот выслушал и сказал:
— Самое трудное — отказаться от нереализованных желаний тогда, когда реализация их кажется возможной. Насколько я понял, вы даже не намекали вашему избраннику о своей любви?
— Ни разу. Наоборот, я показывала, что меня такие отношения вообще не интересуют. Только секс. Меняла партнеров — чтобы он знал. И партнерша даже была. Не впечатлило. Мне только хуже от этого.
— Вот! Надеяться и мечтать — ваш наркотик. И пора с него, извините, соскакивать.
— Сама хочу! Пыталась влюбиться, на два месяца летом к одному шейху улетала. Ну, не шейх, полушейх или типа того. Не помогает!
— А потому, что вы и не хотите, чтобы помогло. Сами с шейхом или полушейхом, а сами о нем вспоминали, да?
— Да.
— Получали дозу! Мой совет: идите и признайтесь. Расскажите все, как есть.
— И он меня пошлет. Нет, посочувствует, но все равно пошлет. В мягкой форме.
— И отлично! И перестанете наконец мечтать и надеяться! Живите дальше — в другом направлении.
— А вдруг он тоже? Вдруг он… Не то что скажет, что любит, но… Частично пойдет навстречу… То есть… Как бы объяснить…
Специалист понял без объяснений и огорчил:
— Тогда еще хуже.
— Почему?
— Сами поймете. Но в любом случае надо что-то сделать, иначе у вас вся психика рухнет.
Вика не хотела обрушения психики. Да, специалист прав, пора действовать. И она пришла к Косте и выложила Косте все как есть. Тот был ошарашен и не знал, что ответить. Предложил только пива, которое пил сам — день был жаркий.
Вика отпивала из банки пиво, сидя на диване, и плакала, утирая глаза и мокрый нос.
Костя сел рядом, положил ей руку на плечо.
— Ничего. Бывает. Найдешь кого-то…
— Да само собой. Мне уже легче. Надо было раньше сказать. Поцелуемся на прощанье?
— Уверена?
— Как хочешь. Знаешь, мне кажется, я все выдумала. Ты у меня какой-то идеальный, когда о тебе думаю. А ты обычный. Может, и целуешься плохо. Это было бы хорошо. Чтобы не жалеть.
Костя обиделся:
— Целуюсь я как раз нормально. Показать?
И показал.
После довольно долгого поцелуя Вика задумчиво склонила голову и прищурила глаз — так делают дегустаторы, оценивая вкус отпитого вина. Наконец вынесла вердикт:
— Сносно. Слишком стараешься, но…
— Повторим! Постараюсь теперь не стараться!
И опять поцелуй, дольше прежнего.
И опять задумчивость Вики, оценка.
— Ну? — не терпелось Косте.
— Буду честной — ничего неожиданного. И ты меня не убивай, Костя, но у тебя или с желудком что-то, или с зубами. Припахивает. Раньше не замечала.
— Это пиво! Ты сама припахиваешь!
— Ладно.
— Не ладно! Чтобы ты знала, у мужчины главное не губы, не рот, а совсем другое!
— Догадываюсь.
— Нет! Руки!
Костя растопырил пятерни и поднял их, став похожим то ли на кого-то сдающегося в плен, то ли на маньяка из фильма ужасов, собирающегося напасть.
— Руки? А что руки?
— А то! Руки, пальцы! Хочешь узнать?
— Костя…
Было поздно возражать, Костя обнял Вику, уложил на диван и показал, как владеет руками, пальцами и всем остальным.
И длилось это часа два или больше, или меньше, Вика выпала из реальности. Одевалась, уходила — и все была в прострации, плохо слыша Костю, вылавливая лишь слова: «Ты же понимаешь… У нас с Алиной все серьезно… Давай запишем, как эпизод… Оба ошиблись, бывает… Без повторения, ладно?»
Она ушла и три дня просидела над телефоном, не сводя с него глаз. Ждала звонка.
Не дождалась.
Позвонила и спросила, с трудом удерживаясь от слез:
— Ты, значит, не шутил, да? Эпизод, да? Без шансов, да?
— Да, — твердо ответил Костя. — Прости.
— А я не прощу! Я все Алине расскажу! И не будет у вас никакой свадьбы! Чего молчишь?
Костя, действительно, молчал очень долго. Он был умный человек и просчитывал все варианты. И выдал результат:
— Лучше я сам ей скажу. Прямо сегодня. На коленях буду ползать. Даже если прогонит, я ее не разлюблю, ясно? А вот тебя буду ненавидеть. Всю жизнь.
— Не надо!
— Что не надо?
— Рассказывать не надо. И ненавидеть не надо. Ты прав, давай просто это забудем. Мне уже намного лучше, честное слово.
И все, Вика больше не звонила, ничем не напоминала о себе.
Но состояние ее было жутким. Она поняла, почему специалист сказал, что будет хуже, если Костя ответит временной взаимностью. И до того была влюблена без памяти, а теперь — любит смертельно. Так любит, что ради обладания Костей готова на что угодно. Убить готова — хоть кого.
Лучше, конечно, Алину.
Вика несколько дней шарила в сети, искала информацию об отравах и ядах, не оставляющих следов. А если и оставят, надо сделать все так, чтобы оказаться вне подозрений.
Но, чем дольше искала, тем яснее понимала, что не способна на убийство.
И Костя ведь догадается. И возненавидит, как и обещал.
Что же делать, что же делать?
Вика ничего не решила до дня свадьбы.
Алина выбрала ее на роль подруги невесты. Свидетельницы, говоря по-нашему. Костя, когда узнал об этом, осторожно сказал:
— Я бы вообще не стал ее звать.
— Это почему?
— Может, я ошибаюсь, но она ко мне немного… Ну, ты понимаешь… Ей будет некомфортно, и мне тоже.
— Да брось! — рассмеялась Алина. — Она ко всем немного, вернее, много, темперамент у девушки! Даже ко мне подкатывала в десятом классе!
— Правда? Ты не рассказывала.
— Я много чего не рассказывала.
Косте стало легче, его порадовало, что у Алины тоже есть какие-то тайны.
Машины жениха и невесты отъезжали от одного дома, Костя видел Вику, и она показалась ему вполне веселой, даже слишком веселой.
Он улучил момент, подошел, негромко спросил:
— Как ты?
Вика расхохоталась:
— Ты будто умирающую в больнице спрашиваешь! Как ты! Не волнуйся, жить буду! И вот что, — сказала она, оглядевшись. — Не думай, ничего не кончилось. У нас с тобой все еще впереди, хоть ты сто раз женись!
И отошла, оставив Костю в смутном состоянии духа.
Он ехал в своем жениховском лимузине серьезный, сосредоточенный. Друзья выпивали над такой же кухонного вида раковиной, как и в машине невесты, травили байки, а Костя то и дело звонил Алине.
— Привет, как едешь?
— Нормально.
— Я соскучился.
И через минуту опять звонил, сделав это игрой, повторяя:
— Соскучился, сил нет.
— Верю, хватит уже!
— Не хватит!
Он пытался понять по голосу Алины, не случилось ли чего.
И тревожился не зря. Да, Вика сначала приняла решение — пока ничего не предпринимать. В конце концов, что случится? Свадьба? И что? Ведь не умрет же после этого Костя и даже не уедет. И она будет любить его так же, как и раньше. Любить и ждать. То есть, если применить сравнение специалиста, Вика нашла способ снова подсесть на тот же наркотик ожидания и надежды.
Но в машине, глядя на тихую и счастливую Алину, смеясь, разливая и выпивая вино, слушая приторную музыку и чувствуя, как слезятся и чешутся глаза, будто при аллергии, от этого розового, красного и фиолетового, что ее окутывало до удушья, Вика поняла: не сможет стерпеть. Ненавидит Алину. Пожалуй, ненавидит и Костю. Ненавидит и себя — дура, не сумела быть агрессивнее, наглее, подлее! Возникло жгучее, непреодолимое желание испортить этот пошлый праздник. Надо только придумать, как.
Можно подсесть к Алине и на ушко вышептать все, рассказать о случае с Костей. Но это слишком деликатно и прилично, нет, Вике хочется чего-то резкого, грубого, тупого, как в молодежных сериалах. Заорать на всю машину:
— Алин, а Алин, а ты в курсе, что меня твой Костя трахал? Ой, чего я сказала! Твой? Какой он нах твой, он мой! Въезжаешь, подруга? Он на тебе для вида женится! А встречаться будет со мной! Или тройничок устроим, я не против, я же бисексуалка! И тебя сделаем би! А? Соглашайся!
Подруги притихнут, Алина будет в шоке. Позвонит Косте, выкрикнет:
— Свадьба отменяется, я тебя знать не хочу!
А потом потребует остановить машину, водитель не захочет — вокруг плотное движение, нельзя. И тогда Алина на полном ходу выпрыгнет и тут же попадет под колеса. Белое платье, красная кровь на асфальте. Или нет, они сейчас на эстакаде, поэтому Алина добежит до ограждения и спрыгнет вниз. А там высоко. Белое далекое пятнышко невинной жертвы, красиво.
Почему невинной? Ты берешь мое, ты виновата!
Да, так и надо сделать. Но с достоинством. И с юмором. Поднять стакан и:
— Поздравляю, Алиночка! Надеюсь, Косте с тобой будет не хуже, чем было со мной! Ты уж постарайся! Если что, обращайся, кое-чему научу!
Отлично! Именно так!
А потом — звонок Алины Косте, требование остановить машину, белое платье, красная кровь.
Впрочем, необязательно. Пусть просто поплачет. Кисло скривит ротик и некрасиво поревет, всхлипывая.
Пора. Пора. Хватит оттягивать. Если Вика этого не сделает, ее разорвет, она сойдет с ума. Это не нападение, это самозащита.
Вика налила себе полный стакан, отпила половину.
Водитель открыл шторку-заслонку, крикнул:
— Соскучились, девоньки? Ничего, пробка рассасывается, сейчас помчимся!
Скорость заметно увеличилась, и это совпало с нарастанием внутренней скорости Вики, она торопливо закричала:
— Поздравляю, Алиночка! Надеюсь, Косте с тобой…
И тут лимузин на полном ходу врезался в переднюю машину.
* * *
Дальнейшее произошло так, как иногда показывают в фильмах — будто замедленно. И это не всегда трюк и выдумка, в жизни так тоже случается. А случилось следующее: все девушки упали на сиденья или на пол, Вика успела уцепиться за какую-то ручку, Алина же стремительно полетела вперед. За долю мгновения Вика успела увидеть, что будет — Алина пролетает сквозь открытую шторку, сквозь лобовое стекло и разбивается насмерть. Лежит на капоте. Белое платье, красная кровь.
И Вика отпустила ручку, и сама полетела к шторке, загораживая своим телом убийственную дыру. Что это было? Возможно, инстинкт. Безотчетность социального поступка, простите за сухость формулировки. Так рядовой телом защищает командира, мать спасает дитя, так любая девушка на месте Вики спасла бы невесту, потому что девушка пока просто девушка, а невеста — уже целая невеста, существо социально более существенное.
Я нарочно наворачиваю тут всяких отвлекающих слов, уж очень все выглядит сентиментально, почти как в песне про горизонтальный танец. Но из песни не выкинешь слов, а из жизни реальных событий, какими бы невероятными они ни казались.
Вика не пролетела сквозь шторку, как было в ее видении, она очень сильно ударилась о металлическое обрамление, сразу в нескольких местах тело пронзило острой болью, а тут и Алина влетела в нее, отчего Вика перестала дышать и сползла на пол.
…
Алина и подруги, помятые, но живые, склонились над ней.
— Умерла! — испуганно всхлипнула одна из них.
— Нет, — ответила Вика, открывая глаза. — Алин, я чего хотела сказать…
— Да?
— Не помню.
— Потом скажешь.
— Нет. Никогда не скажу. Или скажу. Горько!
— Это на свадьбе надо, — хихикнула та девушка, которая только что всхлипывала.
— А вдруг не доживу? — усмехнулась Вика.
И все девушки, включая Алину, начали неудержимо смеяться. Так громко и весело, что окровавленный водитель, выбираясь из-за согнутого руля, покрутил головой, пробормотав:
— Ну дают…
- Враги
Многое в нашей жизни глобализовалось, европеизировалось и американизировалась, благодаря в первую очередь кино. Вот и эта история началась как какой-нибудь современный вестерн в духе какого-нибудь Тарантино, то есть одновременно и смешно, и жутко.
Дело было в баре. Участники — переводчик Владлен Ухайдаков и индивидуальный предприниматель Самир Валибалиев.
Оба трудяги — Владлен с утра до вечера переводит с китайского инструкции к бытовой технике и водит по Москве китайских туристов, а Самир держит три небольшие мастерские по ремонту одежды и два магазинчика.
Владлен одинок. У Самира жена, двое детей, три брата и сестра, а друзей — вся Москва. То есть вся та Москва, которая из его родных мест. Очень много.
Обоим под пятьдесят.
Владлен после рабочего дня частенько заглядывает в бар-подвальчик, который находится в торце дома, где он живет, чтобы выпить пару чашечек кофе, полакомиться пирожным и платонически полюбезничать с барменшей Светой, симпатичной женщиной за тридцать, как она говорит. На самом деле ей за сорок, но неправды тут нет, ведь за сорок — это тоже за тридцать, только чуть больше. Причем Света отнюдь не блондинка с голубыми глазами, а, вопреки своему имени, темная натуральная шатенка, и глаза у нее карие. Красивые глаза.
Самир баров не любит, он встречается с друзьями и родственниками или дома, или в кафе «Заходи!» в родной Капотне. Но тем вечером он очень устал, объезжая свои производственные точки, захотелось взбодриться, выпить кофе, посидеть, прийти в себя. Увидел вывеску бара, свернул, поставил машину и спустился.
Почти все места перед стойкой оказались заняты, а столов в баре из-за чрезвычайной тесноты не предусматривалось. Только один стул оставался свободным, к нему Самир и направился. А Владлен стоял как раз рядом с этим стулом. Он часто именно стоял, у него и так была сидячая работа. Но в тот момент, когда Самир шел к стулу, Владлен оглянулся и сел на него. Во избежание путаницы уточним — сел на стул.
Это очень задело Самира. Подойдя, он сначала поздоровался с барменшей, как это принято у порядочных людей, а потом спросил Владлена:
— Зачем сделал так?
— Как? — не понял Владлен.
— Ты стоял, я вошел, сесть хотел, ты на меня смотрел и на мой стул сел.
— Дорогой, ничего не путаешь? Что значит — мой стул? Ты его арендовал, что ли? — Владлен был доволен возможностью продемонстрировать Свете свое чувство юмора.
— Я к нему шел, — повторил Самир. — Ты видел, что я к нему шел?
— Тут много стульев, мало ли ты к какому шел?
— Не надо мне тут делать из меня дурака! — закипал Самир. — Свободный стул только один был! А ты стоял! А потом на меня смотрел и сел! Нарочно! Тебе стоять было нормально, нет, ты увидел, что я иду, и сел! На мой стул!
— Да почему твой-то?
— Я к нему шел!
— А я рядом стоял! Стоял, устал, сел!
— Ты не просто сел, ты меня увидел и сел! Ты для того, чтобы мне не дать, чтобы я сел, сам сел!
— Бред какой-то! — воскликнул Владлен, тоже начиная заводиться.
— Мальчики, хватит! — урезонила Света. — Вон стул освободился, садитесь на здоровье, — указала она Самиру. — Вам чего, кофе, перекусить, выпить?
— Мне чужого места не надо, — гордо ответил Самир. — Пусть он с моего уйдет.
— Да твою-то мать, мужик, ты охренел? — возмутился Владлен. Он был человек, что называется, не робкого десятка, за плечами была служба в погранвойсках и два неудачных конфликтных брака, из которых он вышел с моральными потерями, но без урона собственному достоинству. Умел постоять за себя.
Самир побледнел. Вернее, из-за смуглой кожи бледность его казалась сизой, так что он скорее посинел. И переспросил:
— Что ты про мою маму сказал?
Владлен спохватился, сообразив, что переборщил. Он был человек все-таки интеллигентный, а одно из важнейших свойств интеллигента — умение признавать свои ошибки.
— Извини, я не твою маму имел в виду, просто — выражение. Беру назад.
— И что охренел возьми!
Владлен засомневался — не слишком ли много уступок?
Но Света попросила:
— Возьми, Влад, чего ты?
— Да возьму, не жалко, но, согласись, друг, — втолковывал он Самиру, — ты тоже не прав. Мое место! Откуда я знал, что ты на этот стул нацелился? Ты бы про него еще на улице подумал, а я должен догадаться, что он твой?
Света засмеялась. Почему не посмеяться одинокой женщине над шуткой не старого, приличного и тоже одинокого мужчины?
Самир выпрямил голову и сжал кулаки. Его не просто опозорили, его опозорили в присутствии женщины. Был бы он моложе лет на двадцать и не в Москве, сейчас бы уже пролилась кровь. Но на чужой территории чужие правила. Приходится применять не мужские достойные средства, а бабские, то есть слова. Но это лучше, чем ничего.
— Ты последний хамло и говнюк, — сказал он Владлену. — Моли своего бога, что здесь люди и я при них тебя не трону. Но я на тебя плевал, понял меня?
Владлен хотел и мог достойно ответить, но увидел в глазах Светы испуг, увидел, что всем вокруг стало неловко, и понял — ответ должен быть, как выражаются политики, асимметричным и умиротворяющим. В конце концов, что характеризует хорошего переводчика? Умение учитывать особенности чужой ментальности, чужих принципов и не осуждать их, а относиться с пониманием.
— Ругаешься ты, конечно, зря, — сказал он. — И угроз я твоих, конечно, не боюсь. Но я не хочу неприятностей для Светы, да и вообще, дело выеденного яйца не стоит. Мне все равно пора, так что — садись на здоровье. До свидания, Светочка!
— Всего доброго, заходи!
И Владлен вышел — не спеша, с легкой улыбкой на лице, улыбкой мудрого человека, улыбкой победителя, хотя примитивным натурам показалось бы, что он проиграл.
Самир сел на стул.
Света смотрела на него вежливо, но неприветливо.
Чувствовалось, что и другие смотрят неодобрительно. И Самиру было обидно — он же пострадал и его же, похоже, обвиняют, пусть и молча.
— Что желаете? — спросила Света. — Выпить, покушать?
— Ничего, — ответил Самир. — Накушался я у вас и навыпился, спасибо.
И вышел.
Нет, он не собирался догонять Владлена и продолжать конфликт, просто не мог находиться в том месте, где над ним надругались, а уж тем более есть там и пить.
Тем временем Владлен, выйдя, направился к своей машине, стоящей неподалеку. Он вспомнил, что дома на исходе продукты. Вот и решил проехаться куда-нибудь в «Ашан» или в «Матрицу», обеспечиться на неделю.
Он разворачивался, выруливая, на минуту остановился, чтобы посмотреть в смартфоне, к какому из супермаркетов быстрее доехать, где свободнее дороги.
И услышал стук в стекло и крик:
— Ты опять? Ты меня до нехорошего дозлить хочешь?!
Это Самир стоял у его машины. Он хотел выехать и увидел на пути автомобиль, а в нем ненавистного обидчика. Сначала тот долго и медленно разворачивался, а потом и вовсе остановился. Это явно издевательство! Пришлось выскочить и напомнить о себе.
— Не волнуйся, уже еду, — сказал Владлен. — Делать мне нечего — тебя злить.
Но машина, как нарочно, почему-то не завелась. Раз, другой попробовал Владлен, — никак. Он вышел из машины, открыл капот.
Самир воспринял это как демонстративный вызов. Вне себя он бросился к своей машине, сел и поехал, огибая автомобиль Владлена, пробираясь между ним и декоративным кустарником, стараясь не поцарапать правый борт. И не поцарапал, но задел зеркало машины Владлена, не сбив его, просто свернув. Самир даже хотел крикнуть, что сделал это нечаянно, но подумал, что много чести будет наглому нахалу, обойдется.
А Владлен, который как раз завел машину, тут же пришел в бешенство. Подбежал к зеркалу, осмотрел, увидел царапину, потер ее рукавом, вернул зеркало в прежнее положение — и скорей за руль, догонять Самира.
— Ты так легко не отделаешься! — бормотал он.
Автомобили, кстати, были одной марки, «Kia Rio», только у Владлена серая и постарше, а у Самира красная и поновее.
— Ты мне ответишь! — обещал Владлен. — Ты мне заплатишь за зеркало!
Он вознамерился обогнать Самира и посигналить, чтобы тот остановился.
В плотном трафике это было непросто, но Владлену удалось. Он обогнал Самира, при этом подрезав его машину довольно рискованно — Самиру пришлось резко затормозить, сзади кто-то заполошно засигналил.
Владлен мигал, требуя остановиться.
Но Самир останавливаться не стал. Во-первых, ему пора домой, во-вторых, так можно все застопорить, а Самир уважительно относился не только к писаным правилам дорожного движения, но и к неписанным законам дорожного этикета.
Он поступил иначе — ускорился, перестроился во второй ряд, поехал вровень с Владленом и, опустив стекло, крикнул:
— Чего тебе надо, придурок?
— Ты мне зеркало покоцал!
— У тебя вся машина покоцанная, не надо врать! Ехай на свалку и не мешай нормальным людям!
Второй ряд в это время поехал быстрее, и Самир оторвался, а Владлен, как ни рыпался, не мог перестроиться и остался где-то сзади.
Ну и черт с ним, думал Самир, и пообещал себе забыть о дурацком мужике навсегда.
Увы, не удалось. Через какое-то время второй ряд замедлился, а первый, наоборот, поехал быстрее. И Владлен оказался рядом. Не просто рядом, он зачем-то притирался и притирался к машине Самира, а тому некуда было деваться, третий ряд забит. Да и с какой стати ему маневрировать: он едет по своей полосе, никого не трогает.
И тут Владлен совершил то, что наметил — проехав совсем близко, он начисто сшиб правое зеркало машины Самира, пожертвовав и своим, которое тоже отвалилось. Ничего, правота дороже ущерба!
Самир взбеленился. Он сжал зубы и руль, глядя, как удаляется Владлен.
А потом начал лавировать. Он бросал машину вправо, влево, чуть не врезался в длинный «БМВ» бизнес-класса, владелец сигналил, что-то кричал, Самир не обращал внимания. И добился своего, оказался перед машиной Владлена.
Тут пробка немного рассосалась, скорость увеличилась. Владлен пытался обойти Самира, но тот внимательно следил за его маневрами и не давал проехать. Скорость все больше и больше, Владлен решил оставить попытки обогнать Самира. Да и надоело ему. Можно сказать, квиты, пусть этот псих едет себе дальше.
И тут Самир неожиданно затормозил, и Владлен воткнулся в него.
Самиру было жаль машину, но он был почти удовлетворен. Он отомстил противнику, пусть и за счет помятого багажника, но багажник чинить легче, чем капот, а там не только капот, там и мотор может быть поврежден. К тому же в таких случаях всегда виноват задний — не выдержал дистанцию.
Самир высунул руку, помахал на прощанье и поехал дальше.
Минут через десять он успокоился, позвонил жене, сказал, что скоро будет и что очень хочет жареной картошки с луком. Потом позвонил другу из автосервиса и сказал:
— Здравствуй, Анвар, завтра заеду, багажник поправишь мне?
— Без проблем, заезжай.
И тут Самир почувствовал удар в бок. Посмотрел влево. Увидел Владлена, который весело скалился во весь рот. А потом крутанул руль и еще раз ударил своим бортом борт Самира.
Это видели многие: две «Kia Rio», лавируя в потоке машин, заходя то слева, то справа, бились друг о друга; это напоминало эпизод из гонки на выживание, особенность была лишь в том, что водители, уничтожая машины друг друга, старались не задеть кого-то другого. Оба не желали остановиться и разобраться или понимали, что эта разборка будет смертельно жестокой, а садиться в тюрьму за убийство не хотелось ни Владлену, ни Самиру.
Война войной, а дело делом: Самир, человек практичный и любящий обо всем предупреждать заранее (потому что и сам всегда того же от других требовал), после каждого столкновения звонил Анвару.
— Мне еще дверь и крыло подстучать надо будет. Слева.
— Подстучим.
Через пять минут:
— Справа тоже дверь и крыло надо поправить.
— Поправим.
Еще через минуту:
— Прости, и капот.
— Ты перевернулся, что ли? Все сделаем!
Последний звонок другу был таким:
— Знаешь, я что подумал? Хочу сменить машину.
— Давно пора! У нас есть варианты, приезжай.
— Если смогу. До завтра.
На какое-то время Самир и Владлен, затертые другими машинами, потеряли друг друга.
Тут промчалась «скорая помощь», Владлен был одним из тех, кто пристроился за ней, свернул, пустился догонять, а Самир — за ним. Дорога вышла на эстакаду с односторонним движением. У Самира возник план: догнать Владлена, зайти справа и ударить его не всем телом машины, не боком по касательной, а наискосок, передом, перебрасывая машину врага через ограждение. Он видел в мыслях, как та переворачивается, вылетает, летит и шмякается внизу, как Владлен вылезает оттуда, весь поломанный и окровавленный (смерти его Самир не хотел), и, глядя вверх, на Самира, машущего ему рукой, скажет:
— Какой же я был осел!
Сладко до жжения было в груди Самира от этой фантазии.
И тут произошло неожиданное: впереди образовалось свободное пространство, Владлен рванулся вперед, выжимая из машины максимальную скорость, с заносом развернулся на сто восемьдесят градусов, словно показывая трюк дрифта, и устремился обратно. У Владлена, как и у Самира, возникло желание разом со всем покончить, но иначе — протаранить Самира в лоб.
Он мчался на Самира и представлял себя советским летчиком времен Великой Отечественной войны, который готов пожертвовать жизнью, лишь бы уничтожить фашиста.
Но и Самир, у которого воевал и погиб дед, по совпадению тоже представил себя советским солдатом, а Владлена — фашистом.
Они мчались друг на друга, оба знали, что не уступят. Им казалось, что они не мстят друг другу, а защищают что-то очень важное, Владлен — своих неблагодарных бывших жен и еще более неблагодарных детей, а Самир всех друзей и родственников. Но не только близких они защищали, а как бы Родину, причем не Москву, и не Кавказ, и даже не Россию, а нечто необъятное, чему нет ни названия, ни границ, но что выше всего на свете.
До столкновения оставались секунды, Владлен и Самир мчались друг на друга вдоль ограждения, то есть влево им свернуть было невозможно. Только вправо — если кто-то не выдержит.
Но они выдержат! Они не уступят!
Незримый хронометр, который каждый человек слышит в такие моменты, отщелкивал: пять секунд, четыре, три…
* * *
Все знают особенность кошек появляться в самых неожиданных местах. На деревьях, на крышах, на карнизах домов, на столбах электропередачи.
Как, каким образом и зачем на эстакаде оказалась кошка, как уцелела она среди мчащихся машин, почему не шла вдоль ограждения, а побежала именно туда, где должны были столкнуться две машины, — никто не сумеет объяснить.
Но она оказалась там. Кошка, вернее, котенок-подросток с несмышлеными и напуганными детскими глазами.
И Самир с Владленом одновременно увидели котенка.
И оба, не сговариваясь, да и как бы они могли сговориться, выкрутили рули, одновременно притормаживая, чтобы не наехать на кошку. Тут они и сшиблись со всего маху, машины перевернулись, закувыркались, в них влетели другие машины, это и стало причиной известной массовой аварии.
Как ни удивительно, Самир и Владлен остались живы.
Их везли в больницу в одной «скорой». Оба были закутаны бинтами, словно мумии, на лицах — кислородные маски.
Только глазами они могли общаться, и глаза у обоих были вопросительные.
Воспользовавшись тем, что медсестра отвлеклась, говоря с врачом, Владлен приподнял маску и прохрипел:
— Как думаешь, кошанчик уцелел?
— Думаю, да. Кошки живучие.
Владлен кивнул, приставил маску к лицу и закрыл глаза.
- Урок вождения
Эллочка два месяца ходила в автошколу, старательно изучала правила дорожного движения — готовилась сдавать экзамены на права. Артем относился к этому с ироничной снисходительностью. Но вот однажды вечером она попросила Артема, чтобы тот доверил ей проехаться на его машине.
— Посмотришь, чему я научилась, оценишь, готова или нет.
Артему просьба не понравилась.
— Ты не обижайся, но есть вещи только личного пользования. Зубная щетка, телефон, одежда. Машина — из этой категории. Я буду нервничать. Если так хочется, давай возьмем каршерную.
— Это которая напрокат?
— Да. Хотя нет, — сам себе возразил Артем. — Стукнешь ее, а потом разбираться.
— Значит, ждать, когда у меня своя машина будет?
— А ты хочешь машину?
— Почему нет?
— У тебя работа на удаленке, если куда надо, я всегда отвезу. Или на такси. Раз в неделю.
— Это сейчас. А потом работу я могу сменить, и вообще все может поменяться. Детей рожу, буду возить их в школу, как Стася Ермолаева возит.
— Намек на детей понял.
— Да никакого намека, мне всего двадцать восемь, куда спешить!
— И еще раз понял. Но мы, кажется, оба пока не хотим разводить мальков?
— Пока не хотим, но жизнь долгая. Ладно, я поняла, ты трясешься над своей машиной, извини.
— Ничего я не трясусь, — ответил Артем. — Прокатимся, если ты так хочешь.
Артем соврал, он не просто трясся над своей «Ауди А-4 Турбо», он ее обожал. Содержал в идеальном порядке, то и дело проверял в сервисе, регулярно мыл, пылесосил, покрыл ее лучшим жидким стеклом по новейшей технологии, переживал из-за каждой царапинки.
Но Эллочку Артем тоже любил, он привык к ней. Он много работал, много разъезжал, работая юристом в солидной фирме, ему очень нравилось возвращаться в красивую просторную квартиру, купленную на честно заработанные деньги, к красивой подруге-жене (их отношения не были юридически оформлены), сидеть в красивой кухне-столовой и есть красиво сервированный ужин. Поэтому иногда уступал желаниям Эллочки.
И вот они вышли к машине, Эллочка с преувеличенной уверенностью села за руль, а Артем устроился на непривычном пассажирском месте.
Эллочка действовала грамотно: нажала на педаль тормоза, завела двигатель, перевела ручку коробки передач в положение «D».
— Собираешься ехать? — довольно ехидно спросил Артем.
— Ну да.
— А кресло?
— Что кресло?
— Под себя отрегулировать надо, как ты думаешь? Или тянуться будешь руками и ногами?
Эллочка не стала тратить энергию на мелкую обиду. Кротко сказала:
— Спасибо, что напомнил.
Она отрегулировала кресло. Собралась. Приготовилась. Заметила усмешку Артема.
— Что-то не так?
— Да нет, просто странно. Не видел тебя за рулем. Если честно, тебе не идет.
— Мне только за ручкой сковородки идет?
— Ты не поняла. Я в твою пользу это говорю, в хорошем смысле. Ты такая… Как дворянка из девятнадцатого века. У бабки сервиз есть, вот там на чашках похожие женщины. Волосы тоже волнистые, личики нежные, как у тебя. Такие личики… Старинные.
— Чего?!
— Глупость сказал. Тебе на троне сидеть и в карете ехать, вот я о чем.
— Я оценила. Мне вылезать?
— Да нет, поехали. Учти — машина чуткая, жесткая, практически спортивная. Все надо делать аккуратно, но уверенно. На газ не давить, а нажимать.
— Хорошо объяснил. Я постараюсь.
Эллочка нажала на педаль газа, машина дернулась и тут же остановилась. И опять дернулась, и опять остановилась. И снова дернулась, на этот раз поехала, но рывками. Педаль была слишком чуткой, машина сразу же набирала скорость, Эллочка пугалась, отпускала педаль, спохватывалась, нажимала.
Артем молчал.
Выехали со двора, поехали вдоль домов — улицы как таковой в этом микрорайоне не было. Эллочка справилась с волнением, ехала медленно, зато без рывков. Артем велел свернуть к промзоне, там была довольно длинная пустая дорога между забором и глухими стенами заводских и складских корпусов. Эллочка доехала до закрытых металлических ворот, развернулась, поехала обратно. И еще два раза проехала туда-сюда.
— Теперь на улицу? — спросила она.
— А надо? Я вижу — умеешь.
— Артем!
— Ладно, поехали. Но четко слушать мои команды.
— Есть!
Выехали на улицу.
— Держи дистанцию, — руководил Артем. — Перестройся во второй, эта полоса для общественного транспорта. Можно повернуть налево, не забудь помигать. Этого обгони, но аккуратно. От этого подальше, он рыскает, я таких опасаюсь. Подальше, я сказал! Тормози! Не так резко!
Артем сперва раздражался, потом начал сердиться, а потом откровенно разозлился. И чем больше он злился, тем хуже ехала Эллочка. То слишком медленно, так, что сзади сигналили, то слишком быстро, проезжая в опасной близости от стоящих вдоль тротуара машин, Артем весь сжимался, ожидая скрежета или удара. Он взмок, ему было худо, он решил, что на сегодня хватит.
— На светофоре направо и назад, — сказал он.
— Куда назад?
— Домой.
— Еще немного, Артем!
— Нет, хватит. Знаешь, как опытные водилы говорят? Рожденный ходить, ездить не может. Некоторым это просто не дано. Вот не дано, и все.
— А инструктор сказал: можешь! Очень опытный водитель, между прочим. И деликатный. Не кричит каждую минуту, не ругается и не злится. И уже после третьего раза он мне сказал: можешь.
— Наверно, что-то другое имел в виду. И им за это деньги платят, не забудь. Не о чем спорить, поворачивай.
И Эллочка свернула, но не направо, а налево.
— Ты куда?!
— Домой.
— Я сказал — направо!
— Сам виноват! Ты с такой ненавистью говоришь, что я аж вздрагиваю! Я не слышу, что ты говоришь, а только — как говоришь! Ты никогда так со мной не говорил!
— Смотри на дорогу! Держи правее, правее, говорю! Так, все! Сейчас остановишься, и мы поменяемся. Я больше не выдержу.
Эллочке было грустно и неприятно, но она решила не спорить с Артемом и послушно начала перестраиваться в крайний правый ряд. Однако сделала это слишком поспешно, справа взвыл противный гудок и послышался легкий стук в дверцу — с той стороны, где сидел Артем. Маршрутка, стукнувшая «Ауди», удалялась, ее водитель высунулся из кабины, оглянулся, покрутил пальцем у виска и что-то крикнул.
Артему было больно так, будто стукнули его самого. Он опустил стекло, посмотрел вниз. Ничего не заметил, опустил руку, нащупал углубление. Совсем маленькое, крошечное, с чечевичное зернышко, но Артем воспринял это как серьезное ранение машине. И, не в силах сдерживать себя, завопил:
— Дура! Блондинка за рулем, … — тут он выругался матом. — Меня инструктор хвалил! Можешь! Ты одно можешь — …, — Артем опять выругался, обозначив, что на самом деле может Эллочка. — Тебя не только к машине, тебя к самокату подпускать нельзя, дура, собьешь кого-нибудь, а самокат и себя поуродуешь, потому что ты…, — и Артем выругался в третий раз. — Тормози, останавливайся!
Но Эллочка продолжала ехать во втором ряду, а потом перестроилась и в третий.
— Ты чего, оглохла? — орал Артем.
С Эллочкой происходило что-то странное. Она казалась спокойной. Она улыбалась. Не насмешливо, не нарочито, а как-то задумчиво, почти отрешенно.
— Але, девушка, вы где? — надсаживался Артем. — Я кому сказал — тормози!
Эллочка не собиралась тормозить. Да и негде было уже тормозить и останавливаться в том плотном потоке, в котором они оказались. Поток тек медленно, но пока без заторов, Эллочка вела машину все увереннее и говорила Артему с той же размеренностью и неспешностью, с которой управляла машиной.
— Вот ты какой, оказывается, Тема.
— Это не я такой, а ты такая, — огрызнулся Артем.
— Знаешь, я подумала: а мы ведь никогда ничего не делали вместе. И вот попробовали, и сразу все стало ясно.
Артем, человек неглупый, почуял, что Эллочка клонит к чему-то для него неприятному, и выдавил:
— Погорячился, прости. Но все-таки давай понемногу сдвигайся и останавливайся. И все обсудим, если хочешь.
Эллочка продолжила говорить в том же размеренном и раздумчивом темпе:
— Как же мы будем жить? Как детей воспитывать, если до этого дойдет? Ничего не получится, Артем.
— Сразу глобальные выводы, вот тоже бабская манера!.. Женская. И почему это мы ничего вместе не делаем? Мы общаемся. Кино по вечерам смотрим. Я тебе про работу свою рассказываю. В кафе, в рестораны ходим, на дачу к родителям ездили. В театре еще были, — вспомнил Артем.
— Да, полгода назад. И к родителям твоим ездили, да. Но я не про это. Еще раз — мы ничего не делали вместе. И вот попробовали. Мне не понравилось.
— Почему вместе-то, ты за рулем, ты едешь, а я сижу!
— Сидишь и командуешь. Это — вместе. Не получилось, Артем. И не получится.
Эллочка неожиданно засмеялась.
— Не обижайся, но мне так легко сейчас стало! Вот бывает — вдруг понимаешь, что человек тебе нужен. Необязательно любишь, а — общаться приятно, встречаться. И ты радуешься, хорошо же, когда что-то определяется. Или наоборот — понимаешь: этот человек мне не нужен, и я ему не нужна, приятно было познакомиться, до свидания! Прямо как камень с души.
— Ты о чем?
— Неужели не понял? Мы не будем жить вместе, Артем, я ухожу!
— Из-за какого-то пустяка…
— Да брось! Я тебя сразу всего увидела! И все наше печальное будущее! Спасибо, ты мне очень помог!
Артем хмуро смотрел на Эллочку. Наигрывает, притворяется, думал он. Или нет? И он, похоже, не прав — Эллочке вполне идет быть за рулем. Даже очень идет. И личико ее не кажется старинным, очень современное личико. Красивое. Жаль будет, если…
Тут Артем заметил, что машина едет все быстрее. Это Эллочка, увидев слева мчащуюся «скорую помощь» и едущие за ней машины, сумела поймать момент и встроиться в эту стремительную вереницу. У человека за рулем и у пассажира разные ощущения скорости, пассажиру всегда кажется, что машина едет быстрее, поэтому Артему чудилось, что они несутся не просто быстро, а бешено быстро, смертельно быстро.
— Ты чего делаешь, сбавь, Эл! — попросил он. — Не надо! Я все понял! Я полное дерьмо! Сбавь, пожалуйста!
— Не могу, сзади воткнутся! — смеялась Эллочка, с восторгом вдавливая педаль и чувствуя, как скорость невидимой энергией вливается в нее. Так растекается по крови крепкий алкоголь, особенно холодный виски, Эллочка пила мало, но это любила — стопку ледяного виски вечером, перед ужином. Ощущение холодного жара было очень приятным.
— Мигай стоп-сигналами, показывай, что будешь тормозить! — кричал Артем.
— Зачем? — хохотала Эллочка. — Мне нравится! А тебе разве нет? Прокачу напоследок, пользуйся!
Скорость стала такой, какой она бывает только на гоночных треках и на московских трассах, когда они становятся неожиданно свободными, и водители рвутся вперед, соскучившись по наземному полету, да и сами изголодавшиеся машины, кажется, рычат, урчат и даже воют от наслаждения, жадно пожирая воздушную плоть пустого пространства и оставляя за собой его в отработанном виде — чадом и дымом.
Артем смирился — уверенность и равномерность движения усыпила его бдительность. Он обдумывал будущий разговор. Понимал, что разговор будет очень серьезным. Смущало то, что обычно он предугадывал ход спора и легко побеждал в нем. Или проигрывал, если спор был несущественным или если победа могла обернуться поражением — например, отказом от привычной нежности на сон грядущий.
Он был растерян. То, что произошло, — не эпизод, не прихоть Эллочки, все может кончиться плохо. И как тогда? Как — без нее? Артем не мог этого представить.
Меж тем дорога становилась все свободнее, Эллочка забавлялась и заодно весело дразнила Артема, перестраиваясь в те ряды, которые двигались быстрее, лихо маневрируя, обгоняя и лавируя.
И тут, когда Эллочка разогналась в полную волю, Артем услышал впереди звуки множественных ударов, скрежет, он увидел, как серый «Фольксваген», ехавший впереди, шарахнулся обо что-то, зад его резко приподняло и занесло, еще пара секунд, и они вонзятся в него.
* * *
И Эллочка это увидела, и закричала от ужаса, бросила руль и закрыла руками глаза.
Артем одним движением отстегнул ремень, всем телом рванулся к Эллочке, вдавливая ее в дверцу, она была такой тонкой, что Артем наполовину поместился на водительском сиденье, вцепился в руль, ногами дотянулся до педалей газа и тормоза. Выворачивая руль, он работал педалями, не позволяя машине опрокинуться, уходя от столкновения. И все же «Ауди» ударило при заносе о «Фольксваген», но ударило не всем телом, а только задней левой частью, Артем крутанул руль вправо, потом влево, он юлил среди машин в других рядах, уходя от столкновений справа, сзади, спереди, со всех сторон, одновременно сбавляя и сбавляя скорость.
Наконец ему удалось уйти вправо, к повороту, где было сбоку расширение. Там он и остановился. Тяжело отвалился от Эллочки и от руля, вытер обеими руками мокрое лицо.
Эллочка была неподвижной. Расширившимися глазами она смотрела куда-то с застывшим на лице выражением смертельного страха. Потом медленно повернула голову и спросила:
— Мы живы?
— Пока да.
Она заплакала и упала ему головой на колени. Плечи ее дергались. Сначала Эллочка плакала тихо, а потом по-девчоночьи громко разревелась. Коленям Артема стало горячо и мокро. Он гладил Эллочку по ее волнистым и золотистым волосам и говорил:
— Ничего, ничего. Бывает.
- Голова
В массовой автоаварии, которая произошла недавно и о которой слышали все, пострадало много людей и машин, но больше всех не повезло продюсеру, режиссеру, сценаристу и актеру Леониду Пасловскому — ему оторвало голову.
Начисто снесло, как отрезало.
Собственно, именно и отрезало. Он ехал в своем асфальтово-серебристом «Мерседесе» S-класса, демократично сидел рядом с водителем Митей, поскольку всегда любил смотреть вперед, «Мерседес» ехал за грузовиком, перевозившим листы кровельной жести, в момент удара один из этих листов, слетевший с кузова, пробил лобовое стекло и отсек голову Пасловского, как ножом гильотины. Сравнение оправдано еще и тем, что жесть была оцинкованная и своей сверкающей белизной напоминала сталь.
Митя уцелел полностью, на нем не было ни царапины, ни вмятины, ему даже не ушибло лицо подушкой безопасности, потому что она не сработала, как не сработала и подушка несчастного Пасловского. В этом Пасловский сам виноват, полгода назад при резком торможении и нечаянном наезде на бордюр подушка выскочила, сильно его напугала и слегка повредила ему нос, он приказал ее заблокировать, и Митя это сделал, заблокировав заодно и свою.
Митя тщательно обследовал себя и не находил ущерба. Даже осколками стекла не тронуло, ничем вообще, только грудь немного побаливала, потому что Митя ударился ею о руль. Он осматривал себя, не веря своим глазам, задирал футболку, будто какой-нибудь травмирующий предмет мог проникнуть туда, не порвав материи, и даже приспустил джинсы.
Все было цело!
Лишь тогда он обратил внимание на то, что рядом сидит безголовый Пасловский, накрытый металлическим листом.
Он, конечно, ужаснулся.
Он выскочил из машины и указывал туда трясущейся рукой. На это не сразу обратили внимание по понятным причинам: все помогали раненым, вызывали МЧС и «скорую помощь», вытаскивали тех, кто застрял, переворачивали автомобили, завалившиеся набок или опрокинувшиеся на крышу.
Когда все более или менее если не успокоилось, то наладилось, к Мите подошел дэпээсник Виталя Огуренко, человек молодой, румяный, круглолицый.
— Чего у тебя тут?
— Человек там… Леонид Сергеич… Сидит, а головы нет… Жуть… А я не виноват, я не быстро ехал, я дистанцию держал!
— Само собой. Все не быстро ехали, все дистанцию держали.
Он заглянул и присвистнул:
— Жесть!
— Еще какая!
— Я имею в виду — кусом жести голову снесло. А где голова-то?
Виталя осмотрел машину: на заднем сиденье и на полу меж сиденьями головы тоже не было. Должно быть, вылетела через заднее разбитое стекло. Виталя обогнул машину. На асфальте за багажником головы не оказалось, не было ее и под колесами близстоящих машин.
— Открой-ка багажник, — сказал он Мите.
— Как она туда попала бы?
— Мало ли. Открой.
Митя открыл, на всякий случай пугливо отворачивая лицо.
В багажнике головы не было.
Начали искать.
— Не мое, конечно, дело, — говорил Виталя, — но просто интересно, куда она могла деться? Он кто у тебя был?
— Кто?
— Леонид Сергеич твой — кто? Большой начальник? Судя по машине-то.
— Леонид Сергеич?
— Ты, я вижу, в ступоре. Ну, неважно, кто бы ни был, теперь все равно нет. Но голову найти надо, а то нехорошо как-то.
Он пошел с Митей среди покалеченных машин, направляясь к кучке людей, стоявших у ограждения. Виталя по своему уже немалому опыту, четыре года отпахал в ДПС, знал — где на дороге собрались люди, там что-то не так.
Все расступилась перед человеком в форме, и Виталя увидел то, отчего глаза его стали такими же круглыми, как и лицо.
На асфальте стояла голова. Именно стояла, а не лежала, причем стояла плотно, будто приросла к поверхности. Под нею было мокро — то ли кровь, то ли разлившийся бензин, а может, то и другое вперемешку. Глаза головы были открыты, но главное — голова говорила! И говорила очень активно — с помощью гарнитуры, воткнутой в ухо.
— Не надо мне морочить голову! — гневно кричала голова. — Я видел этот объект, все там подходит, а другой искать нет времени! Найдите обои под старину или нарисуйте, в конце концов, что у нас там Синягин делает? Что значит — болеет? Я, может, тоже болею, и все из-за этого встать должно? Звони ему срочно! Или не надо, сам позвоню!
Голова тряхнула головой, если так можно выразиться, деловито приказала:
— Позвонить Синягину!
Послушное умное устройство вызвало Синягина, с которым голова начала говорить совсем иначе, не кричала, стала ласковой и увещевательной:
— Васенька, привет, позарез нужен твой талант. Обои под девятнадцатый век — можешь? Стеночку выбелим или бумагой заклеим, и ты по ней… Вася, родной, сегодня, сейчас! Там всего два десятка квадратных метров, не о чем говорить! Я помню, что ты большой художник, вот и докажи — так нарисуй, чтобы Пикассо и Дали в гробах перевернулись! Обои тоже фактом искусства можно сделать! Понимаю, сочувствую, но ты же, прости, не умираешь, я машину за тобой пришлю, а тебя угощу лекарством, сам понимаешь, каким! Из своих рук лечить буду!
Невидимый и неслышимый Вася что-то сказал голове, и она стала строже.
— Не хотел напоминать, Вася, — сказала она, — но ведь не я тебя упрашивал на проект, ты сам на него попросился! А до этого у тебя полгода работы не было! И Третьяковка почему-то ни одной работы твоей не купила. Так или нет? Я не попрекаю, просто скажи — так это или не так? Я тебя выручил? А ты не можешь один раз пойти мне навстречу? Целая смена пропадет, а это деньги и время, Вася, не мне тебе говорить, ты же профессионал высочайшего класса! Спасибо, родной!
Выражение лица головы сменилось с ласкового и просительного на раздосадованное.
— Позову я тебя в следующий раз, обломаешься! — пробормотала голова. — Болеет он! Знаю я, чем вы все болеете!
Обступившие голову люди изумленно молчали. Виталя вспомнил, что он какой-никакой представитель власти и официальный человек, значит, обязан разобраться. Но не мог сообразить, как обратиться к голове, о чем спросить. Наконец вымолвил:
— Извините… Вы как себя чувствуете?
— Ты кто?
— Лейтенант патрульно-постовой службы Огуренко.
— Так делай свое дело, лейтенант, наводи порядок! Где моя машина?
Тут голова увидела Митю.
— Митя, живой?
— Как бы да, — застеснялся Митя.
— А машина на ходу? Нам через час на «Мосфильме» быть, ты помнишь?
— Не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— На ходу или нет. Разбитая очень.
— Неважно, лишь бы ехала! Давай, подгони ее сюда. Отвезешь, потом поедешь за Мигуновой, звонил ей?
— Звонил. Но она…
— Что?
— Не тяни! Ё, живете, как на Юпитере, будто вас притяжением придавливает, медленные все, как столетние черепахи… Говори, в чем дело?
— Она отказалась.
— Почему? Почему я узнаю об этом последним и в последний момент?
— Я сам только вчера… Соня должна была вам…
Но голова уже не слушала, отдала команду:
— Позвонить Соне Чалиной!
И тут же напустилась на Соню:
— Красавица моя, что за дела, почему Мигунова соскочила? Но ведь соглашалась же! Не надо мне отговорок! Кто за это зарплату получает, напомни? А почему я должен все решать? Хорошо, решу, но тогда и зарплату твою получать буду, ты не против? Я спрашиваю, ты не против? Сонечка, я тебя люблю уже пятнадцать лет, но, если ты меня будешь шантажировать, я тебя сам уволю! Рыдать буду, слезы лить, где я еще найду такого специалиста на кастинг, да еще умницу и красавицу, но стерплю, в ущерб себе уволю! Все, успокоилась! Успокоилась, я сказал! Позвоню ей сам, а остальные чтобы были через два часа на площадке. Смена ночная, пусть Маргарита всем пообещает бонусы, полторы ставки, но без бумажек, на словах, ясно? Не обман, а тактика, не тебе меня учить! Все, целую, как тогда, работай!
В это время подъехала машина «скорой помощи». Оттуда вылез врач, пожилой, высокий и тучный человек, а с ним помощница, маленькая, похожая на его внучку. Врач, к тому же, был густо бородат, и эта пара странным образом напоминала Деда Мороза и Снегурочку.
Дед Мороз решительно направился в сторону пострадавшего и оторопело застыл.
— Ой! — сказала Снегурочка и вдруг хихикнула, прикрыв ладошкой рот.
Дед Мороз зыркнул на нее, она оправдалась:
— Нервное! Сплошные ужасы сегодня.
А голова меж тем продолжала вовсю работать, она упрашивала Мигунову — судя по всему, известную актрису. Правда, никто из присутствовавших о ней не слышал, но такие настали времена — даже самые известные и артисты, и музыканты, и режиссеры, и сценаристы, и даже писатели напрочь не известны широкой публике. Все измельчилось, всех стер в крошки и пыль интернет, погреб людей под завалами безликой и назойливой информации, из-за которой не видно ничего стоящего.
— Анечка, ты, наверно, не поняла Соню или она тебе не все сказала! Что тебя не устраивает? Ты не права, эпизод вовсе не отстойный, там море психологии, если вглядеться, и, кроме тебя, этого никто не сделает! Драма на грани фарса, сам писал, знаю! В конце концов, хозяин-барин, поменяю реплики, скорректирую! Где там мат? Ну да, немного есть, но это не значит, что он будет в кадре! Это для эмоциональной возгонки, говоришь сначала с матом, настраиваешься, а потом без мата, но возгонка остается! Режиссер тоже я, как ты думаешь, мне надо губить собственный текст? Аня, это не слова примитивные, это героиня работает под дуру! Ей так надо, это такой театр в театре, понимаешь? Только такая умница, как ты, сможет изобразить такую дуру! Господи, да шучу я! Я главного не сказал — слетел Гавриленков, и партнером у тебя в этом эпизоде буду я! Счастлива? Не надо, не обижай меня, да, я старше персонажа, но не в три раза! И пойми, Анечка, я работаю по партнерше, я так устроен, если партнерша гениальная, то и я сыграю гениально, и будет гениальный эпизод, во ВГИКе студентам будут показывать, учить!
Тут голова отвлеклась от разговора и огрызнулась:
— В чем дело?
Дело было в том, что врач тянулся рукой к голове.
— Пульс пощупать, — промямлил врач.
— Щупайте, — разрешила голова.
Врач приложил пальцы к шее, а голова продолжила горячие уговоры:
— Анечка, я не люблю давить на личное, но просто хочу напомнить — «Кинотавр», две тысячи восьмой, берег моря, волны, звезды… Как не с тобой? Это ты путаешь! Девичья память, Анечка! Ну, значит, я так мечтал о тебе, что теперь кажется, будто это было! Кстати, не все потеряно… Молчу, молчу, жду тебя, хочу обнять! Договорились? Что? Так бы сразу и сказала! Не плачу я Караваевой столько, врет ее агент, они все врут, своим клиентам цену набивают! Караваева, если хочешь знать, сказала мне, что в этом проекте даром готова работать — потрясающая история, крутой сценарий, ей все дико нравится, но агент не дает опустить расценки! У нас же агенты — дебилы, они задрали цены и опустили отечественное кино! Я все трачу на актеров, а снимаю на остатки! А бюджет, сама понимаешь, не как у Спилберга! Короче, Анечка, плачу тебе столько, сколько якобы Караваевой, но мимо агента, хорошо? Чтобы никто не знал! Митя сейчас за тобой приедет. Митя? Митя, ты где?
— Здесь, — ответил Митя, дожидавшийся итога разговора.
— Езжай к Мигуновой, тащи ее на объект! На руках в машину неси! За талию хватай, в любви признавайся, ты симпатичный, ей понравится!
— А если машина не это…
— Пешком, бегом, на ступе с метлой лети! И такси мне вызови. Да, Саша? — ответила голова кому-то вызывающему. — Буду, буду, уже еду. Саша, ты послушай, у меня роскошная идея! Представь: авария, я, кстати, в аварию попал, это и навеяло, поэтому задержусь немного, ты постой, ты послушай! Люди куда-то едут, торопятся, у всех дела, у всех планы, и бац — тормоз, крушение, десятки людей, сотни, тысячи — застряли! Гениальная метафора, согласись! Была жизнь — до, и вот теперь жизнь — после! Переоценка ценностей, драма, парадоксы, комедия! Мир меняется в одну секунду — и навсегда! Вспомни, как было при коронавирусе?! Все в шоке, напуганы, жизнь застыла! Еле опомнились, но ведь опомнились же! Нет, прямо про эпидемию снимать — это масло масляное, а я хочу в образной форме, понимаешь? Фильм, конечно, только фильм! Сериал? На сколько? Двенадцать и четыре сезона? Ты шутишь? Час аварии растянуть на четыре года показа? Хотя… А знаешь, можно! Одна серия — одна судьба. Гениально! Сценарий на миллион, Саша! И миллион, для ясности, в данном случае не метафора. За серию, естественно. А сколько? Саша, ты у нас самый крутейший, не спорю, но и на меня всегда очередь! Это не наглость, друг мой, а объективная оценка самого себя! Все, до встречи!
Врач, похоже, так и не нашел пульса. Оглянулся на помощницу.
— Носилки? — спросила она.
— Какие носилки, на руках отнесем. Только… Ты у нас недавно отучилась, новые книжки читала, описывалось там что-то подобное?
— Не помню… Кажется, нет…
Какая-то женщина, очень пожилая, смотрела, смотрела, слушала, слушала и вдруг опомнилась:
— Что мы столпились тут, товарищи, человеку же нужен воздух!
Все на пару шагов отступили, а голова с делового тона перешла на мягкий и нежный.
— Полиночка, солнышко, — ворковала она, — нет, до вечера я занят. Уже вечер? В самом деле. И вечером, значит, не получится. Скажи маме, детка, что у меня ночная смена опять. Что? Что значит, она знает, какая это смена! Обычная рабочая смена, так ей и скажи! Дай мне ее! Почему? Ну, пусть смотрит. Папину работу ей, конечно, посмотреть некогда, а какие-то престолы, видите ли… Нет, Полечка, тебе мои фильмы тоже смотреть пока не надо, рановато, там про взрослых дядей и тетей. Почему все голые, нет, не всегда, но там… Там про то, как у тетей и дядей бывает плохо, и это неинтересно, у нас с мамой намного интересней, ведь да? И я тебя целую, и я тебя люблю, Полюнчик, принцесса моя. Да, а я король. Еще какой! До встречи, роднуся моя!
И только тут голова вздохнула, как после долгой и тяжкой работы, а глаза, до этого обращенные сами в себя, словно впервые заметили окружающих людей, почему-то нависающих сверху. И глаза стали испуганными, голова скосила их вниз и увидела близкий асфальт.
— Что это? — спросила голова. — Где я? Что случилось?
Люди молчали.
По щеке головы сползла медленная слеза страшной догадки.
* * *
— Где я? — повторил открывший глаза Пасловский.
— В аварию мы попали, Леонид Сергеевич, — ответил ему Митя виноватым голосом.
Пасловский лежал на носилках и недоуменно оглядывался. И вдруг схватился рукой за шею, пощупал ее.
— Черт, надо же… Сколько я был в отключке?
— Да пару минут.
— Всего-то? А такое привиделось, будто час прошел.
— Что-то креативное? — спросил хитроумный Митя, знающий, чем отвлечь Пасловского.
— Еще какое! Интересно, телефон доступен?
— У вас гарнитура на двести метров ловит.
— Отлично. Позвонить Башлаяну! Саша? Я, наверно, опоздаю, авария. Мне тут роскошная идея в голову пришла… — Пасловский хмыкнул и еще раз пощупал шею. — Так вот, идея. Представь — улица, трасса, множество машин, все куда-то торопятся, у всех планы на ближайшее будущее, на жизнь в целом, и тут бац! — …
Носилки с Пасловским подняли, стали запихивать в машину, а он, морщась от боли и от неудобства, продолжал излагать свою идею, радуясь так, будто уже воочию видел снятое гениальное кино.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9,
Успеть
Поэма о живых душах
Том 1
Ты целился в мишень, успев мечтой вонзиться
в успех, что разовьет все флаги над тобой.
Но на пути стрелы вдруг оказалась птица,
и кончился полет ее, стрелы и твой.
Из «Попутной баллады»
Эта история случилась в конце болезненного две тысячи двадцатого года, от которого все так устали, что задолго до праздников украсили гирляндами и елками квартиры, дома, магазины и улицы, словно намекая времени, чтобы оно шло побыстрее. А в новом году, конечно, будет лучше или хотя бы как прежде, – всем казалось, что прежде было хорошо, но не ценили мы, глупые, имевшегося счастья.
За прошедшее с тех пор время о пандемии, о связанных с нею бедах, утратах, откровениях, заблуждениях и безумиях сказано и написано много правды, еще больше вранья, появилась куча книг и фильмов, авторы наперегонки высказывались по горячей теме; им эта чума го века была только в радость, потому что у всех давно кончились и темы, и сюжеты, и идеи.
Кажется, ничего нового сказать нельзя, но дело ведь не в теме, не в сюжетах и не в идеях, а в людях. Да, ситуации могут быть похожими, но люди при всем сходстве и внешности, и поступков, – разные. Однако миллионы и миллиарды, пережившие что-то подобное, остались в безвестности, а моим героям повезло, у них есть я, и я о них расскажу. Наверняка что-то напутаю в деталях и частностях, которые легко мог бы уточнить в глобальной сети, но не хочется в сеть, хочется так, как рассказывали истории встарь – по памяти.
Ведь именно по памяти, из уст в уста передавались священные легенды человечества, каждый рассказчик при этом добавлял что-то свое или убирал то, что казалось лишним. Записанные позже тексты являются меж тем признанными шедеврами слова и мысли – и, мне кажется, именно потому, что случившиеся в реальности истории после многих обработок и доделок получились не такими, какими были, а такими, какими пожелалось их увидеть. Желания же выше реальности – они меняют ее, а не наоборот. Правда, желания сами вырастают из реальности, но из той реальности, что создана предыдущими желаниями, созданными, в свою очередь, предшествующей реальностью, истоком которой служили совсем уже древние желания, явившиеся в древней реальности.
Однако есть вещи очень конкретные, требующие точности, поэтому я перед публикацией разослал текст тем, чьи биографии и судьбы отражены в книге, с просьбой сказать, не соврал ли я где. Не в том даже дело, бывали или не бывали в их жизни именно такие случаи, а – возможны ли они были в принципе?
Короче и яснее других выразился мой старший брат Александр Иванович Слаповский, сказавший: «У нас возможно все!»
Эти слова достойны стать девизом не только моей книги, но, пожалуй, и всей страны. Я даже начал фантазировать, представляя, как в который уже раз переписывается гимн России (на ту же, естественно, музыку). Звучало бы примерно так:
Россия парит высоко, непреложно,
у всех на виду и у всех впереди.
У нас все реально, у нас возможно,
а кто не согласен, то лучше уйди.
Но к делу.
Итак, год две тысячи двадцатый, месяц декабрь, число двадцать девятое, вторник, страна Россия, город Саратов, место действия – вокзал.
1.
У кассы стояла небольшая очередь. Все были в масках, все соблюдали социальную дистанцию, но не предписанные полтора метра, поменьше. Полтора метра выглядят дырой, свободным местом, и его может занять кто-то наглый. Само собой, никто не позволит, выгонят, но лучше не искушать, не давать повода. К тому же, у наших людей веками выработалась привычка тесниться в любой очереди, напирать, наступать на пятки, опасаясь, что то, за чем они стоят, кончится. Или двери закроют, и тебя не впустят. Или, наоборот, не выпустят. Вроде бы, если ты сделаешь полшага вперед, ничего не изменится, близость к цели измеряется не расстоянием, а людьми, но слишком могуч инстинкт, и ты все-таки делаешь эта полшага.
Но все же не вплотную стояли, не как в доэпидемические времена, угроза научила осторожности. Лишь пара, молоденькие юноша и девушка, не только не соблюдала дистанцию меж собой, но, пользуясь преимуществом близких отношений, стояла в обнимку, ее рука на его талии, его рука на ее плече. Юноша, склонив голову, что-то тихо говорил девушке, почти прикасаясь к ее щеке губами, вернее, маской, щегольской, черной, с пиратским принтом в виде скрещенных сабель и черепа, а иногда и прикасался – приспустив маску, коротко целовал в щеку под ушком, будто отмечая цезуры своей речи, и, надвинув маску, продолжал говорить. Девушка слушала и улыбалась глазами; маска на ней была тоже красивая, красная, с золотыми серпом и молотом, как на бывшем советском флаге. Юноша и девушка понимали, что все на них смотрят, завидуют им, но как бы не замечали этого, создавая свой маленький безгрешный театр любовной игры.
У окошка кассы, традиционно имеющего вид арки, что намекает на особенность ритуала, будто здесь продаются не просто билеты, а пропуска в иной, лучший мир, стояла молодая женщина, высокая, полная, в пальто фиолетового чернильного цвета из плащевой ткани, сквозь которую там и сям пробивались катышки подкладки, это бывает после стирки или очень долгой носки. Она не могла выбрать, каким поездом ехать в Москву.
– Махачкалинский когда отправляется? – спрашивала она.
– В четырнадцать сорок одну, – терпеливо отвечала кассирша.
– А саратовский?
– В пятнадцать семнадцать, почти сразу же. Что берем?
– Купе свободные в каком есть?
– И там, и там.
– А можно, чтобы в купе никого? Я с двумя детьми. Чтобы нам три места, и уже никого не сажать?
– Я этим не распоряжаюсь. Даже если тут придержу место, не продам, на другой станции кто-то возьмет билет и к вам подсядет. Имеет право.
– А все купе можно купить? Два билета на одно лицо?
– Да хоть весь вагон купите, правила не запрещают.
– Тогда все купе. В смысле, два билета на детей и два на меня.
– В какой?
– А махачкалинский хороший?
– Нормальный.
– Но там же с юга люди едут. Нахватались неизвестно чего. Да еще Кавказ сплошной.
– Чем вам Кавказ не нравится? – тут же послышался уязвленный, но вежливый голос.
Женщина оглянулась. В конце очереди стоял и, кстати, в отличие от прочих, соблюдал положенную дистанцию плотный мужчина лет пятидесяти в серой куртке и серой вязаной шапочке, с большими глазами, полными грусти оттого, что жизнь непроста, а Родина далеко.
– Да всем он мне нравится, но у меня дети! – с оправданным материнским вызовом ответила женщина.
– И что? Съедим мы ваших детей? – спросил мужчина, спросил весело, показывая женщине и всем остальным, что он шутит.
Женщина тут же возмутилась:
– Я ничего такого не говорила, а беру билет, а вас не касается!
И повернулась к кассе, продолжила уточнять подробности:
– Саратовский, значит, сразу после махачкалинского отходит?
– Полчаса разницы.
– Фирменный, наверно? Дорогой?
– Обычный. Цены такие же.
– И купе тоже есть?
– Есть. Везде есть, пустые поезда идут. Раньше перед Новым годом не пробьешься, все в столицу рвались, а сейчас никого. Вот оттуда в Саратов билетов нет практически, понять можно – люди домой возвращаются.
– А в Москву саратовский когда приходит? Позже махачкалинского?
– Даже раньше.
– Как это?
– В пути обгоняет.
Женщина задумалась. Возможно, в слове «обгоняет» ей почудилось что-то опасное.
– А в смысле удобств есть разница? – спросила она. – У меня же дети!
– Никакой разницы.
– Хорошо, оформляйте на саратовский.
Кассирша занялась своим делом. Показалось, что очередь облегченно вздохнула.
За женщиной в чернильном пальто стоял невысокий мужчина довольно необычного вида: в замшевой куртке с белым меховым воротником, с бахромой на нагрудных и боковых карманах, в голубых джинсах, в сапогах ковбойского фасона с острыми носами, окованными металлическими пластинками, а в руке он держал кожаную широкополую шляпу. Осанка, стать, прямые плечи, все в нем было молодое, и глаза казались молодыми – карие, ясные, и коротко постриженные волосы были густыми, темными, почти черными, с редкими искрами седины, но резкие морщины у глаз и борозды на лбу, казавшиеся незаживающими шрамами, выдавали его возраст – за пятьдесят, а то и больше. На голову ниже мощной женщины, он казался ее пожилым сыном. Может, потому, что было в нем что-то неуловимо мальчишеское, даже, пожалуй, пацанское, непоседливое, нетерпеливое.
Он выглядел человеком, впервые или после долгого перерыва попавшим на вокзал, а то и вообще в человеческое общество. С любопытством иностранца он смотрел на окружающее, на людей, с внимательным интересом слушал их – и что говорила женщина в чернильном пальто, и как отозвался обиженный кавказец, и как реагирует очередь на их диалог. Во взгляде его сквозило удивление: надо же, какие бывают люди, надо же, о каких занятных вещах они толкуют!
Сейчас он подвинулся в сторону и любовался через стекло девушкой-кассиршей – так жадно, будто никогда подобных девушек не видывал. А она и впрямь была хороша: светло-русые волосы до плеч, густые, ровного цвета и ровной плотности, волосок к волоску, красивые серые глаза. Мужчина смотрел на девушку в высшей степени одобрительно и жалел, что нельзя увидеть закрытых маской губ, которые гармонически дополнили бы лиричный славянский образ.
Этот мужчина был Василий Русланович Галатин, преподаватель одной из саратовских музыкальных школ. Также он подрабатывал в ресторанах, на корпоративных и семейных мероприятиях, нередко его приглашали сессионным гитаристом на концерты местных и заезжих рок-групп, он и сам являлся бывшим рок-музыкантом. Впрочем, рок-музыканты бывшими не бывают, как и русские офицеры, о чем давным-давно сказал в прекрасном фильме «12» Никита Сергеевич Михалков, сглотнув патриотический ком в горле и с трудом удержав в глазах честно выступившую гражданственную слезу.
Галатин послушно принял режим самоизоляции, а не так давно, когда умер один из педагогов, здоровый пятидесятилетний мужчина, он в приступе боязливой осторожности две недели просидел безвылазно дома со стариком-отцом. Но устыдился, вышел, нарочито прогулялся по центральным улицам, и ему показалось, что за эти две недели что-то изменилось в городе и людях. Или изменился он сам.
Пошел снег, Галатин свернул в магазин, это оказался магазин с ковбойским отделом: джинсы, куртки, шляпы, сумки, сапоги, ремни и все прочее. Этот стиль всегда нравился Галатину. Не потому, что он очень уж любил Америку или фильмы-вестерны, хотя смотрел их с интересом. В этой одежде – что-то приключенческое, авантюрное, чего Галатину всю жизнь слегка хотелось и чего он сознательно избегал, будучи человеком умеренным. И одеваться предпочитал просто – серые или темно-синие костюмы, одноцветные рубашки и однотонные галстуки.
В центре отдела стоял манекен в зимнем наряде. Галатин оценил добротность куртки, сапог, лихость вида манекена. И обратил внимание, что молоденькая симпатичная продавщица улыбается, глядя на него.
– Вы так на него похожи! – объяснила она свою улыбку. – Только лицо другое, а фигура – один в один!
– Так давайте его разденем и примерим, – вдруг сказал Галатин.
– Прямо с него снимем?
– Прямо с него.
И все Галатину пришлось впору, и он очень себе понравился.
– Вы даже не представляете, как вам идёт! – искренне радовалась девушка.
– Вижу. Но смешновато как-то, нет? Будут смотреть как на клоуна.
– Да ладно! Завидовать будут, что они себе это не могут позволить, а вы взяли и позволили!
Галатин сомневался, но посмотрел на голый манекен и представил, что все вернёт ему, и стало обидно: что ж я, хуже манекена, что ли?
И купил этот наряд, потратив почти все деньги, что сберегались у него на банковской карте, куда ему перечисляли зарплату и пенсию. Так и вышел на улицу, держа в руках большой пакет с прежней свой одеждой. Сначала было неловко и непривычно, прохожие глазели на него, кто исподтишка, а кто и открыто, с удивлением и усмешками, но Галатин укрепил себя такой мыслью: пусть смеются, зато небольшое развлечение, людям будет что рассказать дома – дескать, встретили ряженого чудака, который будто из кино выскочил. А то ведь все такое обычное и скучное вокруг, что и рассказать не о чем.
Но привык к новому образу удивительно быстро, дня за три-четыре. И как только перестал стесняться себя, заметил, что и окружающие перестали глазеть и удивляться.
При этом ощущение изменившегося мира осталось – вместе с ощущением изменившегося себя.
Женщина в чернильном пальто получила билеты и отошла, Галатин подал в окошко паспорт и сказал:
– На сегодня, на семнадцатый, одно купе, можно верхнее.
Девушка постучала по клавишам, посмотрела в монитор компьютера.
– Какой вагон хотите?
– Да все равно, – любезно сказал Галатин.
– Мне тоже, – ответила девушка. – Шестой, седьмой?
– Ну, пусть седьмой. Любое место, но не рядом с туалетом. Есть посередке?
– Есть. Нижнее, верхнее?
– Нижнее, ладно уж. Раз такой простор.
Девушка взяла паспорт, раскрыла его, глянула на фотографию, на Галатина. Галатин потянул было маску вниз – так требуют в некоторых местах при проверке документов, но девушка сказала:
– Не надо. Вам шестьдесят шесть?
– Совершенно верно. Без шестерки число зверя.
– Чего?
– Шестьсот шестьдесят шесть. Число зверя, Вельзевула, дьявола, Левиафана, сатаны.
Галатину показалось, что он сквозь голубую маску девушки увидел, как та скривилась. На самом деле он понял это по сузившимся ее глазам и чуть сдвинувшимся бровям: Галатин, как и все люди той поры, быстро научился считывать настроение современников только с глаз, без помощи других частей лица.
– Не знаю, какая там у вас сатана, – сказала девушка, – а нам на планерке сказали, что гражданам после шестидесяти пяти билеты продавать не рекомендовано. Зато новая услуга появилась, можно сдать невозвратный билет.
– У меня нет невозвратного билета, – сказал Галатин. – Я, наоборот, хочу купить билет. Что значит – не рекомендовано? Запрещено? Кем? Номер приказа, кто издал?
– Понятия не имею.
– Тогда будьте любезны, оформите билет.
– Не имею права.
– Почему?
– Я же говорю: на планерке сказали…
Галатин не любил быть напористым, но, если требовалось, умел.
– Кто сказал? Конкретно – должность, имя, фамилия?
– Начальница смены.
– У нее есть право запрещать продажу билетов каким-то категориям пассажиров? – ласково допытывался Галатин.
– Она сказала – не рекомендовано, – со скукой ответила девушка.
– Вы уверены, что не рекомендовано и запрещено – синонимы? Мне кажется, это означает, что вы должны действовать, сообразуясь с обстоятельствами. То есть если человек явно болен и немощен, то, возможно, сначала направить его к врачу, а если он вполне свежий, бодрый, как, извините, я, то почему не продать? Очень даже можно продать, никакими законами и указами, насколько я знаю, это не регламентировано, пока, по крайней мере, – втолковывал Галатин девушке, стараясь, чтобы в его голосе не было обидной нравоучительности.
Стоявшая позади Галатина дама в меховой шубе, возможно, норковой или бобровой, или собольей, рассказчик в этом не разбирается, дама солидная, с золотыми украшениями на пальцах и в ушах, такая бизнес-леди несколько устаревшего пошиба, не выдержала и сердито сказала:
– Что вы, ей-богу, придуриваетесь, мужчина? Не знаете, как у нас? Не рекомендовано – значит, запрещено! И не держите других, пожалуйста!
– А через интернет пробовали? – спросил молодой человек в пиратской маске.
– Пробовал! – ответил ему Галатин. – Не могу оформить, все заполняю, а подтверждения нет! Сбои какие-то в системе, так и пишут: извините, оформление в данный момент невозможно, попробуйте еще раз.
– И мы не смогли, вот и торчим тут, – напомнила девушка молодому человеку.
– Поэтому и спрашиваю, – ответил он. – Значит, везде сбой.
– Перекрыли кислород! – тоскливо отреагировал стоявший за дамой и перед молодыми людьми мужчина неопределенного возраста, с неопределенной внешностью и в неопределенной одежде. Такой может совершить убийство на твоих глазах, тебя будут потом допрашивать, как свидетеля, а ты не сумеешь вспомнить ни одной его приметы.
– Это в каком смысле? – поинтересовался у него Галатин.
– Во всех. Что хотят, то и делают. Сегодня вас ограничили, завтра нас обложат.
– Ерунда! Никаких оповещений не было! – возразил Галатин.
– Будут они вас оповещать, – сказал кавказский мужчина с горечью, но и с призвуком почтения к бесконтрольной силе власти. – Поставят перед фактом, как всегда!
И махнул рукой, вспомнив неоднократные случаи, когда его ставили перед фактом.
Галатин повернулся к кассе.
– Голубушка, – сказал он, – вы уж простите, но вам деваться некуда. Или покажите письменный приказ, или продайте билет.
– Идите к начальнице смены или к дежурной, или вообще к начальнику вокзала, а я работу терять не хочу!
И девушка сунула Галатину паспорт, держа его за краешек двумя пальцами, словно намеревалась уронить, если он не подхватит. И Галатин подхватил, взял паспорт и отошел, потому что на него уже надвигалась бизнес-леди в своих соболях или норках.
Он направился к застекленному окну, на котором красовалась надпись: «Дежурный по вокзалу». А под ней: «STATION MASTER ON DUTY». Наверное, для форса – иностранцев в Саратове никогда много не бывало. Появился в девяностые «Корпус мира», да и тот быстро прогнали, заподозрив в шпионской деятельности.
За открытым окном никого не было, зато сидел на подоконнике милейший серый кот с белой треугольной манишкой. Он посмотрел на подошедшего Галатина, как тому показалось, с некоторым недоумением. И это понятно – вокзал почти пуст, пассажиров мало, дежурного, наверное, давно уже никто не тревожит.
– Привет, – сказал коту Галатин.
Сказал без заискивания, уважительно, как равному, но, похоже, кот не поверил, принял это за подхалимаж и не повелся на провокацию, не дрогнул ни усом, ни ухом, лишь устало смежил глаза, и на его погружавшемся в забытье лице читалось: «Мне бы ваши заботы!»
Галатин постоял, озираясь. Заглянул внутрь. На спинке кресла висела бирюзовая кофточка, а за креслом, у стеллажа с папками стояли теплые домашние тапки, бордовые, с узорчатой тесьмой по краям.
Не дождавшись дежурной, он поднялся по лестнице на галерею второго этажа, нашел дверь с табличкой «Начальник вокзала», постучал, вошел. В приемной находились две женщины в светло-серых форменных костюмах, одна постарше, другая помоложе. Та, что помоложе, сидела за столом, это было ее служебное место секретарши начальника, а та, что постарше, устроилась сбоку. Они пили чай с шоколадными конфетами из коробки, поэтому маски были приспущены. Младшая тут же надела маску, а старшая пренебрегла, спросила:
– Чего хотели?
– Здравствуйте. Начальник у себя?
– Чего хотели-то? – повторила старшая, будто от ответа зависело, у себя окажется начальник или нет.
– Билет не продают! – развел руками Галатин, обращаясь к женщинам, как к сообщницам, которые должны понять и разделить его недоумение. – Ссылаются на мифические указания, что пенсионерам продавать билеты якобы не рекомендовано.
Старшая женщина сказала веско и официально:
– Не пенсионерам, а после шестидесяти пяти, и не мифические, а нам из управления спустили.
– Что значит спустили? Есть письменный приказ? Или устно распорядились?
– А какая разница?
– Такая, что устные распоряжения, уж извините, не имеют никакой юридической силы, – сказал Галатин так, будто и не рад был своей правоте, но не мог и скрыть ее.
– Вы юрист, что ль? – спросила старшая с неприязненной иронией; эта ирония основывалась на извечной убежденности всех российских чиновников в том, что жизнью правят указания начальства, а не законы, а кто ссылается и уповает на законы, тот либо не имеет опыта, либо глуп.
– Я не юрист, но я грамотный человек, – пояснил Галатин.
Младшая фыркнула сквозь маску и приспустила ее, чтобы откусить конфетку и отпить чаю. Она догадалась, что с таким посетителем правила соблюдать не обязательно.
– Если вы грамотный, то должны понимать обстановку в стране, – учила старшая женщина Галатина. – Ездят все, кому надо и не надо, а статистика ужасающая. Вы и себя подвергаете риску опасности, и всех. Себя не жаль – других бы пожалели!
Галатин приложил руку к сердцу:
– Очень жалею, но, согласитесь, я сам могу решить, надо мне ехать или не надо. И вынужден повторить: если вы отказываете в продаже билета, то обязаны предъявить мне письменные распоряжения, с печатью и подписью, на основании которых вы мне отказываете. Понимаете?
Младшая поддержала старшую.
– Ничего мы вам не обязаны, а обязаны выполнять, чего нам сверху посылают!
И она указала пальцем на то, откуда возникают послания – на монитор компьютера, где сейчас была анимационная заставка: красный небольшой куб медленно крутился в другом кубе, прозрачном, который тоже крутился, но в противоположном направлении. Наверное, эта заставка секретаршу успокаивала, а Галатину она показалась метафорой безысходности: торчит куб в кубе и не вырваться кубу из куба. Он решил смягчить ситуацию шуткой:
– И где там распоряжения? Давайте посмотрим.
– Вы не скандальте! – прикрикнула старшая. – Привыкли на простых работниках отыгрываться! Если есть претензии, обращайтесь туда, где все решается!
– В правительство?
– Да хотя бы! А то вечно мы крайними выходим! И личную сознательность иметь надо, а то каждый сам по себе!
– Имею! – заверил Галатин. – Моя сознательность всегда при мне! Но и билет мне нужен. И вы меня очень обяжете, если прямо скажете, продадите билет или нет? Если нет – на каком основании?
– Да продадим, успокойтесь! – устала спорить старшая. – Но учтите, если вас с поезда ссадят, сами виноваты будете!
– Это почему же ссадят?
– Мало ли. Вдруг вы больной?
Младшая опять смешливо фыркнула, по-своему поняв слово «больной».
– Может, я и справку обязан предъявить? – осведомился Галатин.
– Не обязаны, но вдруг вы по факту нездоровый? У вас вон лоб какой-то красный. Вот что, пойдемте-ка в медпункт и померяем температуру! – старшая встала. – Давно говорю, что пора пост выставить с градусником и на вокзал температурных не пускать! Пойдемте, чего вы?
Галатин понял, что пора перейти на строго официальный уровень общения. Не хочется, но надо.
– Послушайте, не знаю, кто вы по должности…
– Дежурная по вокзалу!
– Послушайте, госпожа дежурная по вокзалу, я вас, кстати, искал и не нашел на вашем рабочем месте, послушайте, я допускаю, что на поезд могут не пустить с температурой, но я сейчас не сажусь на поезд, я хочу купить билет!
– Боитесь идти в медпункт? – проницательно спросила дежурная. – Может, вы уже насквозь ковидный?
И надела маску.
И младшая подруга надела, глаза ее стали испуганными.
Тут открылась дверь начальника, и вышел мужчина лет примерно сорока. Он вышел задом, пятясь, закрыл дверь, повернулся и распрямился, и ясно стало, что начальнику он был подчиненный, а для женщин – сам начальник.
– В чем дело? – спросил он, тут же учуяв непорядок опытным административным нюхом.
– Скандалит тут, билет требует, а сам, наверно, больной, в медпункт идти не хочет! – пожаловалась дежурная.
– Я не больной и не скандалю! – возразил Галатин.
– Не шуми, отец, – посоветовал мужчина. – Тут люди работают, а ты мешаешь. Пойдем.
И он взял Галатина под локоть – довольно цепко и жестко.
Галатин тут же преобразился. Только что казался он чудаковатым, странноватым, как заблудившийся путешественник среди туземцев, и вдруг так распрямился, так глянул, что сразу стало видно старожила здешних мест.
– Руку убрал, сынок, – сказал он негромко и внушительно.
Сынок удивился, замешкался, Галатин сам взял его руку сильными пальцами и отвел от себя подальше. Подержал ее там в воздухе секунду-другую, словно фиксируя и убеждаясь, что она никуда не денется. Отпустил. Повернулся к женщинам:
– Жаль, что мы не поняли друг друга. Всего хорошего, с наступающим вас!
Он сказал это с полным уважением – ему не хотелось, чтобы в душах женщин осталась обида на него, не хотелось также, чтобы они терзали себя и раскаивались. Считается, что раскаяние полезно, что оно исправляет человека. Не всегда. Оно на пользу только человеку умному и совестливому, а людей обычных злит и вызывает желание не исправить ошибку, а сделать что-то еще более гадкое, причем сделать осознанно, чтобы укрепится в своей злой, но привычной и удобной неправоте.
На старшую это не никак не подействовало, а младшая с неожиданной теплотой вдруг откликнулась:
– И вас так же!
Галатин благодарно кивнул ей и вышел, не глянув в сторону начальственного мужчины, – его реакция Галатина не интересовала.
А тот был тугодум и очнулся лишь тогда, когда за Галатиным закрылась дверь.
– Жизнь полна уродов! – сказал он бодро, показывая женщинам, что небольшое поражение, свидетельницами которого они стали, объясняется его снисхождением к престарелым идиотам – не драться же с дураком! Кстати, что жизнь полна уродов, это была не просто фразой, а его давнишним твердым убеждением. Он любил не уважать людей и ценил моменты, когда его нелюбовь получала подкрепление, это оправдывало ту череду ежедневных пакостей, которые он проделывал по службе для материальной личной выгоды, а вне службы для удовольствия, и об этом типе рассказчик мог бы сочинить целый роман, но и некогда, и противно.
2.
И тут же рассказчику стало совестно. Что значит некогда? Что значит противно? Да, этот маленький начальник был отчасти пакостник, но, чтоб вы знали, он, влюбившись в разведенную женщину с сыном-инвалидом, мальчиком, страдающим редкой болезнью – буллезным эпидермолизом, заботился о нем, как о родном, продолжая делать это, когда появилась своя дочь от любимой женщины. Если жена была на работе, а приходящая сиделка отсутствовала, он сам смазывал ребенку язвы и накладывал повязки, он возил его на консультации к лучшим врачам, а когда нашли наконец эффективные способы лечения, был счастлив не меньше матери. Мальчик, ставший юношей, выздоровел, завел семью, подарил родителям внука и внучку, порадовала и дочь: выучилась на архитектора, добилась международного признания, проектировала здания по всему миру и построила два особняка в Подмосковье – себе и родителям, к тому времени подстарившимся; и весело было видеть, как на общей лужайке меж домами собирались дети, внуки, а потом и правнуки, и наш бывший маленький начальник чувствовал себя кем-то вроде Ноя, родоначальника нового человечества.
Секретарша же, если и ее упомянуть, на Новый год тосковала, встречая праздник одна на съемной квартире, – год назад ушла от родителей, доставших ее разговорами о замужестве. Тем не менее, она собиралась провести с ними новогоднюю ночь, но мама позвонила и сказала, что отец подозрительно кашляет, лучше поберечься. Никто другой, учитывая вспышку эпидемии, ее не позвал, она и сама никого не позвала, валялась на диване, глядя в телевизор и не желая ничего делать, но, глянув на часы – до Нового года всего ничего! – заставила себя подняться, сходила в магазин, купила шампанского и полуфабрикаты для приготовления оливье и селедки под шубой – чтобы все было как у людей. Можно было купить и готовые салаты, но чем тогда себя занять? Однако, взявшись за составление и смешивание салатных ингредиентов, она вдруг сначала заплакала, а потом рассмеялась, сказала: «Да пошли вы со своим Новым годом!» – и вывалила все в ведро, и злорадно заказала пиццу. Пиццу привез молодой человек, веселый и бодрый, несмотря на нелегкую работу. Значит, выносливый и с легким характером, девушка таких всегда ценила. Отдавая в крохотной прихожей коробку и принимая деньги, молодой человек глянул в квартиру-студию, где все было на виду, и спросил:
– Одна встречаешь?
– Типа того.
– Я тоже дома приму на грудь – и спать.
– Принять и здесь можно. Или еще заказы есть?
– Нет, твой крайний. Ты серьезно предлагаешь?
– Конечно. Только, кроме пиццы, ничего и нет. А пицца тебе и так, наверно, надоела.
– Смотря с кем есть. Но я не с пустыми руками! – и молодой человек достал из сумки бутылку виски.
Они выпили ее шампанского, потом его виски, а тут и куранты торжественно ударили, и они поцеловались, как того требовал перенятый нами западный обычай; с этого поцелуя и началась их любовь, а потом возникла семья – ну, и так далее.
Дежурной по вокзалу повезло меньше, она осталась на праздник совсем и окончательно одна. Но это был ее выбор. В прошлом были у нее и отец с матерью, и муж, отец рано умер, мать через год заболела обыкновенным гриппом, но так тяжело, что попала в больницу и не выжила, а муж погиб в аварии. Каждую смерть несчастная женщина воспринимала как конец и своей жизни, но все же оправлялась, продолжала существовать. Не хотела замуж, не заводила подруг, ни к кому не приближалась душой, боясь будущей потери и горя, которое ее доконает. Так жила до старости, а однажды возвращалась домой, и ее встретил у двери подъезда мяукающий полуслепой котенок. Он не просто мяукал, он истошно орал, кинулся к ногам женщины, терся о них, тыкался носом в сумку, где были продукты.
– Даже не надейся, – сказала она. – Пожалеешь тебя, возьмешь, привыкнешь, а ты сдохнешь, мне оно надо? Ко мне вон на вокзале общий кот подласкивается, измором берет, а я игнорирую.
И пошла домой.
Котенок орал и ночью, и утром.
Измученная женщина высунулась в окно, посмотрела вверх, вниз, по сторонам, оглядывая бесчувственно молчащую пятиэтажку.
– Сколько людей, а ни одного человека, – сказала она. И котенку: – Брысь отсюда, имей совесть!
Котенок не ушел, наоборот, заблажил с такой силой, с таким отчаянием, с такой обреченностью, будто его волокли топить.
И она не выдержала, взяла котенка. Напоила и накормила, протерла ему салфеткой глаза. Но тот продолжал жалобно мяукать, словно говоря этим, что ему нужны не только вода и еда, а что-то еще. Три дня возилась с ним женщина, страдая от криков малолетнего животного и от невыносимо вонючего запаха его поноса, на четвертый запихала котенка в старую сумку и повезла к ветеринару. Тот осмотрел, дал попить какой-то жидкости, прописал лекарства, объяснил, как кормить, как глистогонить и как вообще ухаживать.
– Надо же, – удивилась бывшая дежурная. – Сколько мороки с ними.
– А вы как хотели?
– Да никак я не хотела.
И остался котик у женщины, и полюбила она его всей душой, страшась своей любви и заранее тоскуя, что кот умрет, и тут соседи, уезжавшие навсегда за границу, уговорили ее взять их кошку. А потом появилась каким-то образом третья кошка, потом четвертая… Через год было двенадцать кошек. Женщина кормила и лечила их на всю свою пенсию. Соседи ругались, жаловались на запах, она отмалчивалась. Однажды пришли двое полицейских. Один, побледнев и схватившись за нос, тут же вышел, а второй, прижав ладони к лицу, мычал что-то упрекающее. Женщина сказала:
– Закон не запрещает!
И перестала впускать кого-либо в квартиру, общалась только через дверную цепочку.
Запах, конечно, был, хотя она приучала кошек к лоткам, регулярно меняя содержимое, и бранила тех, кто пренебрегал местами общего пользования.
Она и сама почувствовала себя матерью-кошкой. Однажды, чтобы понять своих питомцев, попробовала их корм. Понравилось, стала есть его регулярно наряду с обычной человеческой пищей. Было и такое: ощутила непреодолимое желание сходить на лоток. Совсем сбрендила, дура старая, сказала себе, но, бессонно поворочавшись несколько ночей, исполнила желание. Кошки стаей ходили вокруг, одобрительно мурлыча и задрав хвосты. Женщине стало легко и радостно, будто она окончательно сроднилась со своими кошачьими братьями, сестричками и детьми. Кошки старились, начали одна за другой умирать, женщина вместо выбывшей тут же заводила новую. Ей было жаль покойницу (или покойника, если кот), но не так нестерпимо, как ожидалась. Она поняла простую вещь: чтобы не страдать от потери частного, надо иметь много общего. И еще: смириться с печалью об ушедших помогает только забота о живых.
Расскажем и о красавице-кассирше. Она вместе с мужем уехала к его брату в Германию, муж выучился на сантехника и стал таким мастером, что был нарасхват, немцев поражали его пунктуальность, аккуратность, знание дела, скорость исполнения не в ущерб качеству. Неразумелецслышалвсвойадрес: «Wer von uns ist Deutscher, wir oder Sie?»[1]И с улыбкой отвечал: «Русский в Германии немец, во Франции француз, а у папуасов папуасом станет лучше самих папуасов. У нас жизнь то и дело меняется, вот мы и стали гибкие, умеем подлаживаться к любому дерьму!» Впрочем, вслух он произнес другое слово, не дерьмо, он политкорректно сказал – условия. Но мысленно в нем прозвучало именно то, что имелось в виду, и эта двойственность позволяла ему оставаться русским человеком. Кассирша же и в Германии стала кассиршей, только в торговом центре. У них родилось двое детей, которые растут не по дням, а по часам. Бабушка, мама кассирши, обожает их, часто говорит по видеосвязи со старшим, Петром, он же Петер, а на младшую любуется молча: семилетняя Николь не знает русского языка или делает вид, что не знает.
У Галатина была причина не идти в медпункт, причина довольно экзотическая: в течение дня у него могла повышаться температура до 37 градусов, иногда и больше. Галатин впервые заметил это лет пятнадцать назад, хотя, возможно, началось раньше. Никаких неудобств не ощущал, чувствовал только иногда легкое горение щек. К врачам специально по этому поводу не обращался, лишь спрашивал между делом во время периодических медицинских обследований, обязательных для него, как и для каждого педагога, отчего, дескать, это может быть? И, как правило, получал один и тот же ответ:
«Да отчего угодно. Вас это как-то беспокоит?»
«Не особенно».
«Вот и хорошо. Главное – организм у вас в полном порядке, не считая мелочей, даже странно для такого возраста».
Действительно, Галатин всегда был очень здоровым человеком – и наследственно, в отца, девяностодвухлетнего Руслана Ильича, и потому, что никогда не курил, чурался алкоголя, не объедался, регулярно посещал бассейн, старался много ходить пешком и вообще вел правильный образ жизни, что среди рок-музыкантов не такая уж редкость, взять хотя бы монстров-долгожителей Маккартни, Мика Джаггера, Кита Ричардса, Джона МакНелли, Грэма Эджа, эти восьмидесятилетние парни хоть будто бы и злоупотребляли в молодости выпивкой, наркотиками и беспорядочным сексом (наверняка тут больше самооговоров для популярности, чем правды), но в основное время жизни берегли здоровье ради творчества, они все, как на подбор, крепкие, энергичные и поджарые. Вот самое верное слово – поджарые, рок жарит, поджаривает, вытапливая лишний жир, оставляя лишь кости и мышцы.
Одно досадно – начинающийся артрит кистей рук. Артрит – ужас для любого музыканта. Какой ты скрипач, пианист или гитарист, если суставы пальцев болят, опухают и плохо гнутся, особенно по утрам? Правда, когда поиграешь с полчаса, разомнешься, становится легче. Галатин смазывает пальцы разными мазями, вымачивает в целебных растворах морской соли и овса, обвязывает бинтами, пропитанными тертым хреном, врачам пока не сдается, считает, что все болезни от головы, если ее содержать в порядке, то все поправимо.
Все поправимо, все в наших руках, любит он приговаривать, хоть и знает, что это не так, особенно если дело касается не тебя, а других, в том числе твоих близких.
Близких, после того как двенадцать лет назад скоропостижно умерла жена Женя, а восемь лет назад скончалась тяжело болевшая мама, у Галатина осталось немного: отец Руслан Ильич, сын Антон тридцати семи лет и дочь Нина, ей тридцать четыре. И, конечно, дочь Антона, десятилетняя Алиса, Алиска, Лисенок, которую Галатин любит до смерти, так любит, что не мыслит без нее своего существования. До трех лет она росла на его глазах, а потом Антон с женой Настей уехали в Москву, где оба нашли работу, жили на съемной квартире, вскоре купили по ипотеке свою, хорошую, трехкомнатную, в новом доме, пусть и за МКАД, но инфраструктура столичная, хвасталась Настя, и Галатин каждый год ненадолго приезжал к ним, гостил, не отходил от Алиски, вел с нею разговоры о жизни, играл для нее на гитаре и ее учил играть, он радовался ладу семьи, тому, как ровно и хорошо общаются мягкий, добрый, немного медлительный Антон и веселая, улыбчивая и бойкая Настя.
С прошлого лета не видел он свою любимицу, страшно соскучился. Общаются по телефону, через интернет, но это не то. Звонил Галатин обычно раз в три дня, хотел бы и чаще, но боялся надоесть любимому существу. И вот вчера под вечер позвонил ей, Алиса не брала трубку. Он чуть позже позвонил еще, потом заглянул в интернет и увидел зеленый кружочек возле ее имени в одной из детско-родительских сетей, через которую дед и внучка иногда переписывались и созванивались. Значит, она тут, в онлайне. Нажал на значок камеры, вызвал. Алиса ответила голосом, не включив камеру.
– Привет, Дедась, тебе срочно?
«Дедась, Дедася» – это с ее раннего детства повелось, превратилось из «дед Вася». Одно из первых ее слов, чем Галатин гордился – «Дедася». Антон, посмеиваясь, и сам стал иногда называть так отца. А Настя нет, только Василий Русланович. Соблюдает дистанцию.
– Покажи хоть себя, – сказал Галатин. – Давно не виделись.
Алиса включила камеру, Галатин увидел часть ее лица с печальным и, показалось, заплаканным глазом.
Встревожился:
– У тебя неприятности? Что-то случилось?
– У меня все нормально, – ответила Алиса, нажав на «у меня».
– А у кого ненормально?
– У папы с мамой.
– Что такое? Заболели?
– Они не велели говорить. Все, давай, мне пора.
– Погоди! Ты не говори, ты намекни! – подсказал Галатин.
– Намекнуть? Как в крокодил мы с тобой играли?
– Точно!
Алиса подумала. Показала пальцами идущие ноги.
– Идут? Кто идет? Переезжают?
– Нет. А вот так?
Алиса сложила руки и тут же резко разорвала.
– Мама с папой поссорились?
– Хуже. Она на него в суд подала.
Теперь видно лицо Алисы целиком. Она не смотрит на деда, смотрит куда-то в сторону. У нее, как и у большинства нынешних детей, полный набор устройств: смартфон, планшет, ноутбук, иногда она общается по всем сразу с несколькими собеседниками. Но сейчас, скорее всего, делает вид, что занята, чтобы не показать, насколько ей грустно и плохо. Такая вот она особенная девочка, вся в себе, никаких внешних проявлений, плачет очень редко и не по капризу, а по серьезному поводу – если, например, больно ударится.
– В суд – зачем? – спросил Галатин.
– На развод, господи, вот ты тоже! Все, пока, у меня дела тут.
Галатин был ошарашен. Никогда он не замечал признаков тайного конфликта между сыном и невесткой, да и не было повода к раздорам: Антон человек положительный, без вредных привычек, как и отец, и дед, увлечен своей работой, он специалист по ремонту электроники, его охотно взяли в одно из московских подразделений «Apple», зарабатывает не очень густые, но приличные деньги, утром отвозит Алису в школу, уроки с нею делает, книжки вслух читает, на лыжах ходит с ней зимой по лесу, который начинается прямо за домом, золото, а не отец.
И все же Галатин, как ни горько это осознавать, был готов к такому повороту. Потому что Настя – совсем другая. С отличием закончила экономический университет, защитила кандидатскую диссертацию, стала преподавателем в этом самом университете, но для ее честолюбия и запросов этого было мало, она рассылала резюме по солидным московским компаниям и фирмам, и ее пригласили куда-то в «РосНефть» или «РосГаз», или «РосТранс» или «РосПил» (это – шутка Галатина), молодая семья тут же переехала в Москву, Настя вскоре перешла в серьезную государственную структуру, где зарплата была средняя, зато имелись перспективы роста, и она уже выросла на две или три административные ступеньки, возглавляла какой-то отдел. Дома не строила из себя начальницу, но была, несомненно, главной.
Вот пример из прежней жизни: Алиса просится погулять, отец не против, но ставит условие: собрать раскиданные по полу игрушки. Алиса не собирает, обращается насчет погулять к Дедасе. Дедася тоже не против, но воспитание есть воспитание, и у него то же условие: собрать игрушки. Алиса не собирает. Приходит Настя, Алиса жалуется, что с ней не гуляют, а дед и отец жалуются, что она не хочет собирать игрушки.
«Девочка моя, – говорит Настя, – тут так: или ты собираешь и идешь гулять, или остаешься дома на всю неделю. Без вариантов».
Отец и дед тоже грозили чем-то подобным, на Алису не действовало, а теперь, нахмурившись и пыхтя, она начинает ползать по полу и собирать игрушки. Медленно, нехотя, страдая. И убрала все до одной. Разгадка нехитрая: строгости отца и деда она не верила, а строгости матери верила, потому что та была настоящей.
Галатин удивлялся, какими холодными становились небесно-голубые глаза Насти, когда она что-то приказывала Алисе – будто не на дочь смотрела, а на раздражающую помеху, будто проглядывала здесь, дома, та Настя, какой она была во внешнем мире, где никому нельзя давать спуску, где все жестко и где ситуацию надо всегда держать под контролем.
«Настасья Филипповна», называл ее иногда Галатин, шутливо намекая на мятущуюся и злодейски прекрасную героиню Достоевского, мощно мучавшуюся трагической придурью, и Настя улыбалась, польщенная. Она читала «Идиот» и могла бы оскорбиться, если бы главной чертой Настасьи Филипповны считала ее сладострастную подлость, но, конечно, видела лишь то, что и положено видеть женщине-читательнице – роковую красотку.
Ее родители, автослесарь Филипп Вадимович и продавщица Роза Степановна, называя так дочь, Достоевского не имели в виду, оба его сроду не читали, а когда люди более грамотные указали им на совпадение, то ли Филипп Вадимович, то ли Роза Степановна, а может, оба сразу хладнокровно ответили: «Идите вы со своим Достоевским, мало ли кто с кем совпадает, у Забоевых сын вообще Владимир Ильич – и чего?» Галатин, кстати, давно уже с родителями Насти не общается: нет у них ни о чем общих слов, поэтому позвонить им насчет Насти даже мысли не возникло.
Тут поневоле вспоминается, что и дети Галатина, Антон и Нина, тоже не великие читатели. И с общим кругозором у них так себе. У Галатина на этот счет есть теория перемежающихся поколений. Мы, говорил он, уроженцы пятидесятых-шестидесятых, если взять нас в целом, – самая образованная и разносторонне развитая генерация в истории России, мы, поднявшись на плечи отцов, оказались выше их, а вот наши дети на наши плечи карабкаться не захотели, теперешние сорокалетние (плюс-минус десять лет) – народ скучно практичный, без широкого кругозора, а главное – это поколение, оставшееся без больших дел: шестидесяти-семидесятилетние отцы крепко сидят на главных местах, правят страной, сорокалетние пацаны у них на побегушках…
Правда, исходя из этой теории, поколение next, двадцатилетние, должны быть опять умнее и развитее, но, увы, это не бросается в глаза, скорее наоборот, они еще проще, не сказать примитивнее. Но перемежение не обязательно должно быть в музыкальном размере двух четвертей – и раз, и два, и раз, и два, может начаться долбление по одной ноте или синкопа – растягивание одного поколения на несколько временных тактов, то есть двадцатилетние то же самое, что и сорокалетние.
Не стерпев, Галатин опять позвонил Алисе.
Получил сообщение из готовых шаблонов:
«Извините, не могу говорить. Оставьте, пожалуйста, сообщение».
Галатин написал:
«Только один вопрос».
«давай»
«Когда будет развод?»
«беспонятия»
«Без понятия!»
«без понятия»
«А без развода никак? Пожить отдельно и подумать? Они об этом говорили?» – Галатин стыдился, но продолжал спрашивать.
«без развода нельщя за муж» – ответила Алиса.
Тут же исправила опечатку:
«нельзя»
«Мама собирается замуж?» – не отставал несчастный Дедася.
«типа того»
«За кого?»
«спроси сам у нее все мне некокда»
Пришлось Галатину все-таки звонить сыну. Сказав, что он из Алисы обманом вытащил информацию и попросив не упрекать ее за это, потребовал прояснить ситуацию.
– А чего тут прояснять?
– Как чего? За кого она выходит? Почему развод?
– Ее дело, – ответил Антон.
– Может, она ребенка ждет от него?
– Не волнует, – ответил Антон.
– А сколько ему лет? Кто он?
– Не интересовался, – ответил Антон.
– Олигарх, что ли?
– Пофиг, – ответил Антон.
– Тебе, что ли, вообще все это пофиг?
– Абсолютно, – ответил Антон. – Она хочет развестись, я ее за попу удерживать не буду. И за другие части тела.
– А как же Алиса?
– Будем видеться.
– У отца и матери равные права. Ты можешь оставить Алису у себя. Если захочешь. И если она согласится. Ты пробовал с ней говорить?
– Нет. Я вообще не собираюсь это ни с кем обсуждать. С тобой тоже, не обижайся.
– Я не хочу обсуждать, я понять хочу! Может, вас бытовые проблемы заели? Ипотеку выплачиваете, получается?
– Получается, хотя немного в долги залезли.
– Сколько?
– Пап, не надо, ты все равно не сможешь…
– Смогу, не смогу, мое дело! Сколько?
– Четыреста. Но это все решаемо, и она не из-за этого.
– Вот что, давай я приеду. Вмешиваться не буду, просто – поговорим.
– Нет смысла. Да не бойся, я не пропаду, не одна Настя на свете.
– У тебя тоже кто-то есть?
– У нас у всех кто-то есть. Я у тебя, ты у меня. И так далее.
– Антош, не морочь мне голову. Я чувствую, тут не только Настя замешана.
– Само собой. Развод всех касается.
– Антон, в виде исключения скажи серьезно. Только серьезно, ладно? Развод – ее инициатива? Или твоя? Или оба решили?
Антон после паузы сказал:
– Ее.
Сказал без выражения, а у Галатина ком встал в горле.
– Я приеду, – сказал он. – Завтра же поеду поездом.
– Не надо, пап. Опасно в твоем возрасте сейчас путешествовать. И деда куда денешь?
– Нина присмотрит.
– Дело твое, но – не надо. Давай, пока, не хворай.
Галатин хорошо знал сына, он понял: тот не против приезда. Похоже, Антон в растерянности, в отчаянии, не знает, что делать, но не хочет в этом признаваться. Это – гордость мягкого человека, имеющего стержневое чувство собственного достоинства, Галатин и сам вел бы себя так же. Но сейчас не в Насте дело, а в Алисе. Галатин представил: Алиса живет где-то с чужим дядькой. Возможно, деду не разрешат даже приехать, повидаться. А ведь у него давно зрело в планах не просто приехать и повидаться, а переехать в Москву, продав квартиру, взяв с собой отца и сняв какое-нибудь недорогое жилье – на покупку квартиры в Москве денег не хватит. С одной целью – чаще видеть Алису, без которой для него нет теперь жизни, которую он любит так, как никого никогда не любил.
Через полчаса после разговора с Антоном он не сдержался, написал с телефона Насте:
«Дражайшая Настасья Филипповна, ничего не хотите рассказать?»
Получил ответ:
«Нет».
И тут же вопрос:
«Кто проболтался?»
«Неважно, я сам узнал. Рано или поздно это все равно стало бы известно», – написал Галатин. И тут же добавил:
«Если считаешь, что поступаешь правильно, зачем делать из этого секрет?»
«Никакого секрета, просто никого не касается. В том числе вас», – ответила Настя.
Через секунду добавила:
«Извините».
В этом извинении почудилось что-то ехидное. Дескать, не уважаю, но соблюдаю правила хорошего тона.
«Очень касается! – написал Галатин, не скрывая раздражения. – Антон мой сын, а Алиса моя внучка».
«С Алисой разрешу видеться», – Настя тут же сообразила, что больше всего волнует Галатина.
«Благодарствую!» – саркастически написал Галатин.
Но тут же ему стало очень худо, даже закололо сердце, которое сроду до этого не болело. И Галатин малодушно написал:
«Мы можем хотя бы пообщаться на эту тему? Не письменно? Я позвоню?»
«Смысл? Все решено».
«Тобой? Ты решаешь за всех?»
«Да».
Это «да» было – как приговор. Нет, хуже, пренебрежительней, как – отвали, старче, тебя не принимают всерьез и не собираются перед тобой оправдываться.
Галатин тут же хотел купить билет через интернет, через сервис РЖД, не вышло, через другие сервисы тоже. Поэтому он и поехал утром на вокзал. А вчера позвонил Нине, предупредил, что утром зайдет поговорить о важном деле. Он собирался попросить ее побыть с дедом, потому что Руслана Ильича оставлять одного опасно. Может включить газ и забыть его зажечь. Может выйти на улицу и заблудиться. Без присмотра ему никак нельзя. Нина, конечно, будет недовольна, придется уговаривать. И вот сейчас, после неудачи на вокзале, он позвонил ей, она сказала, что не дома, будет к одиннадцати. Оговорилась:
– Там Гера, но он занят, поэтому раньше не приходи, ладно?
– Ладно.
Галатин шел от вокзала домой пешком – всего-то пятнадцать минут. Несмотря на рабочий день, город казался пустым. Витрины многих магазинов были украшены гирляндами, стояли искусственные елочки, Снегурочка-манекен, наряженная в голубую шубку и белую шапку, казалась живой из-за окружающего безлюдья – хоть что-то антропоморфное.
Он обдумывал положение. Да, билет не взял, но что-нибудь придумает. Сложнее с деньгами. У Галатина появилась идея раздобыть полмиллиона. Четыреста тысяч на покрытие долга Антона и сто тысяч на дорогу, на подарки Алисе и прочие дела, включая непредвиденные обстоятельства. Идея хорошая, но – у кого занять? Коллеги-педагоги и коллеги-музыканты сами бедствуют, богатых бизнесменов у Галатина в друзьях нет. Гера, друг Нины, вроде неплохо зарабатывает, попробовать попросить у него? Неудобно, но надо. Попросить через Нину. Это тоже неловко, но не привыкать – ему с родной дочерью давно уже непросто общаться, и не поймешь, кто в этом виноват, она или он. Или оба.
4.
В детстве Нина была такой же обожаемой, как сейчас Алиса. Сына Галатин тоже любил, но спокойнее, дочери же отдавал все свободное время, покупал ей книги, игры, и до восьми-девяти лет Нина благодарно отзывалась на отцовскую дружбу. А потом охладела. Книжкам не особо радовалась, в совместные игры играла неохотно. Семье тогда повезло, они сменяли с доплатой свою двухкомнатную квартиру в пятиэтажке аж на четырехкомнатную в старом доме, в центре, рядом с родителями Галатина. Каждый заимел свою комнату, в том числе и Нина, вот там, в своей комнате, она и пропала, появляясь в общем пространстве редко и наскоро. Галатин и жена не могли понять, что происходит. Переходный возраст? – рановато. А что тогда?
– Склад характера, – сказала Женя. – Моя мама тоже такая была. Всю жизнь одна, без мужа, без подруг, сидела в библиотеке своей, а вечерами дома, и никуда не вытащишь.
– Наверно, – соглашался Галатин, скучая о прежней Нине, но понимая, что ее не вернешь.
Родители ждали, в чем проявятся интересы дочери, – они ни в чем не проявились. После школы не захотела больше учиться, лениво бездельничала, валяясь у себя в комнате, слушала музыку – все подряд, смотрела телевизор – тоже все подряд, часами говорила с кем-то по телефону. Вечерами уходила, возвращалась поздно, брала на кухне еду и уходила с нею к себе в комнату, чтобы избежать общения с родителями. Своя загадочная жизнь. Потом устроилась официанткой в ресторан. Потом – продавщицей в небольшой обувной магазин. После этого ее посадили в табачный киоск в торговом центре, где ей понравился график – день с утра до вечера на работе, день дома. В свободный день долго спала, потом уходила и где-то пропадала до позднего вечера, до ночи, иногда и до утра. И так себя вела, так, вернее, себя поставила, что отец и мать стеснялись спросить, где и с кем она была. Попробовали все же выяснить с наивозможнейшей деликатностью, Нина сказала:
– Не курю, не колюсь, не нюхаю, не выпиваю, беременеть не собираюсь. В чем претензии? Остальное – моя жизнь, хорошо? Будет повод – будем говорить, нет повода – нет разговора. Спасибо за внимание.
Однажды Галатин, зачем-то зайдя в комнату дочери, когда та была в ванной, увидел включенный компьютер, машинально нажал на клавишу и увидел страницу переписки. Это была одна из социальных сетей, которые в ту пору начинали развиваться во всю мощь и ширь. Нина переписывалась с кем-то по имени Кей. А себя назвала почему-то на грузинский манер – Нино. Оглянувшись на дверь, Галатин быстро просмотрел страницу.
КЕЙ есьли у тебя претэнзии я готов
НИНО мог бы догадатся
КЕЙ о чем
НИНО я сто раз обьясняла
КЕЙ смотря про что
НИНО ты знаешь
КЕЙ нет
НИНО тогда какой смысл????
КЕЙ чтото предъяви и я отвечу
НИНО уверен?
КЕЙ я всегда уверен
НИНО ты мне это сказал вчера и хочеш сказать что ты уже забыл?????? не верю!!!!!!
КЕЙ мало что я говорил
НИНО то есть ты не отвечаешь за свои слова??????
КЕЙ я всегда отвечаю
НИНО тогда ответь
КЕЙ смотря что ты имееш ввиду
НИНО ты знаешь
КЕЙ беспонятия
НИНО тогда НЕОЧЕМ говорить
КЕЙ есьли хочеш сказать что у нас все я пойму
НИНО я этого не говорила!!!!! а ты какраз намекал что это так причем с моей стороны что вообще подлость!!!!!!!!!!
КЕЙ я тебе вобще ничего не говорил
НИНО а я и не сказала что мне с этого и надо было начать что ты не мне сказал а сам знаешь кому!!! и это у меня не умищаеться в голове как это можно это предательство так и знай
КЕЙ переведи на руский
НИНО если не понял то совсем тупой
КЕЙ будеш со мной так говорить я вобще не буду говорить
НИНО успокоились ладно?
КЕЙ мне надо оторватся по работе я скоро
НИНО я тоже у меня тут дела стукнусь через полчаса
НИНО иду в душ а ты помечтай
НИНО уже ушел?
НИНО ладно тебе же хуже
Галатин выскользнул из комнаты с чувством, будто что-то украл. Сидел в кухне, пил чай, не желая чая, – чтобы чем-то себя занять. Ему казалось, что в словах дочери видятся до обидного ясно ее пустота и мелкость, он чувствовал разочарование и этого разочарования стыдился: мы должны любить детей такими, какие они выросли, тем паче, что мы их и растили. Он хотел смириться и успокоиться, но не мог смириться и успокоиться.
Вошла в кухню после душа Нина – тоже попить чаю. Присела к столу. Галатин опасался глянуть на нее – вдруг догадается. Но дочь, съев печеньку, ушла с кружкой чая к себе. Как обычно.
После этого что-то окончательно оборвалось, Галатин прекратил попытки понять дочь, сблизиться с нею.
Нина стала ему неинтересна, и с этим уже ничего не поделаешь.
Осталось лишь родственное, кровное, привычное.
Потом умерла Женя, потом мама, отец стал плох головой, Галатин взял его к себе, а отцовскую двухкомнатную квартирку Нина выпросила себе, они стали видеться совсем редко. А потом появилась Настя, а вскоре и Алиса, новая любовь Галатина. Жили дружно, отец с сыном своими руками переоборудовали квартиру, соорудив два санузла и из черного хода сделав для Галатина отдельный вход, но сохранив и дверь меж его комнатой и остальными. И вместе, и отдельно, всем удобно, всем хорошо. Потом, когда Настя и Антон приняли решение перебраться в Москву, пришлось продать эту замечательную квартиру, чтобы дать им денег на обустройство, Галатин с отцом вернулись в родовое двухкомнатное гнездо, а Нина снимала квартиру или жила то у одного, то у другого бойфренда.
Полтора года назад у нее появился Гера Кружкин, человек неопределенных занятий, очень небедный. По предположению Галатина – авантюрист. Нина на вопрос о профессии и занятиях Кружкина, ответила коротко:
– Коучинг.
Галатин человек современный и нахватанный, все эти новые слова знает. Уточнил:
– И чему учит?
– Общению.
– Область неизведанная, загадочная, – иронично одобрил Галатин.
Утешительно, что Гера красавицу Нину ценит, балует подарками, летали вместе отдыхать на лазурные берега, недавно купил ей машину. А себе купил квартиру в хорошем малоэтажном доме на улице Мичурина, в пяти минутах от дома Галатина, и Галатин мог бы заходить хоть каждый день, но не очень-то приглашали, да не очень-то и хотелось. Поэтому он общался с Герой всего раза три или четыре, и то мимоходом. Себя перед собой оправдывал так: позавчера у Нины были какой-то Виктор, вчера какой-то Прохор, сегодня Гера, завтра будет кто-то другой, лучше ни к кому не привыкать. Ни какого-то Виктора, ни какого-то Прохора, ни Геру Галатин не видел отцами будущих детей Нины. По правде сказать, не очень расстраивался – не был уверен, что ему хватит душевных сил еще на одного внука или внучку помимо Алисы. Никого он так, как ее, уже не полюбит. А если вдруг полюбит, то получится по отношению к Алисе небольшое предательство, а на переживание предательства у Галатина тоже нет сил. Заметим тут не совсем к месту, чтобы не забыть: жизнерадостная подлость – штука нелегкая, она требует соответствующего здоровья и энергии.
До встречи с дочерью оставалось время, и Галатин заглянул домой, посмотреть, как отец.
Руслан Ильич завтракал: ел из кастрюльки макароны.
– Разогрел бы, – сказал Галатин.
– Нам, татарам, все равно, – ответил отец обычной поговоркой.
– Кефир пил?
– Пил.
На подоконнике стояла чашка, накрытая пластиковой крышкой. Галатин налил туда кефира утром, чтобы тот был комнатной температуры. Он поднял крышку: кефир не тронут. Поставил чашку перед отцом.
– Еще, что ли? – спросил отец.
– Тот самый. Не пил ты.
– Разве? А казалось, что пил. Вот память. Выпью, ладно. Как там погода?
– Зима.
– Холодно?
– Нормально.
Глаза человека в старости выцветают не цветом, а смыслом. Мы ведь даже не замечаем, как постоянно что-то обдумываем – и когда едим, и когда просто идем по улице, и когда чистим зубы, довольно туповато, надо признать, глядя в зеркало. Мозги ворочаются, совершается какой-то процесс, он отражается в глазах. А с возрастом процесс ослабевает, ничего не отражается, и это грустно видеть. Особенно у отца, остроумного красавца, короля пошивочного цеха, инженера-технолога, который ходил меж вздыхающих взглядов двух десятков швей, как капитан Грей, ожидающий, когда наконец сошьют алые паруса, хотя шили на этой фабрике трусы и майки для армии, милиции, больниц и тюрем. Внешне отец был очень похож на пианиста Вана Клиберна, кумира советского народа конца пятидесятых, волосы такие же кудрявые, только потемнее (от них давно ничего не осталось), выделялся в любом обществе, да еще умел и вести себя киношным аристократом. Мама была внешне попроще, советская женщина с обложки журнала «Работница», многие были уверены, что при такой жене муж обязательно погуливает, но нет, Руслан Ильич знал только работу и дом, жену ровно и преданно любил, уважая ее спокойный, тихий ум и ровную доброту, к рассказам друзей об амурных победах относился с брезгливым недоумением. Выписывал и прочитывал от первой до последней страницы журналы «Вокруг света», «Знание – сила», «Наука и жизнь», коллекционировал джазовые пластинки, сконструировал стереосистему с хорошим усилителем, любительски играл увлекался игрой на классической гитаре, никогда при этом не аккомпанировал застольным песням и не играл для гостей; он и выучил сына играть, а потом себя за это корил, огорчался, что Василий пошел не по технической части, стал музыкантом. Рок-музыку не принимал. Однажды Василий попросил отца послушать «Иисус Христос – суперзвезда», ему дали две катушки на день – переписать. Тот внимательно прослушал и сказал: «Местами неплохо, но это же эстрада». (Слова «попса» тогда еще не было). Василий был не согласен, но спорить не стал.
После смерти жены Руслан Ильич за полгода высох телом и умом, стал похож на благородно безумного Дон Кихота из старинного фильма – в исполнении актера Черкасова. Впрочем, это кино, а на самом деле ничего благородного в безумии нет. Есть жуткое ощущение, что человек, физически оставаясь здесь, с каждым днем все больше уходит, опускаясь в небытие. Потому старость и называют глубокой, а не высокой, язык умнее ума и знает, что впереди не высь, а глубь.
И вот отец ест макароны, и все усилия разума потрачены на то, чтобы подцепить очередную толстую макаронину и не промахнуться мимо рта, а глаза – пустые, далекие от всего, в том числе от себя.
– Ладно, пойду, – сказал Галатин.
Отец вздрогнул и обернулся.
– Это ты? Когда пришел-то?
– Неважно. По делам мне надо. Пойду.
– Надо, так иди.
– Выпей кефир.
– Я уже пил.
– Вот он.
– Ох ты… А я думал…
– Пей при мне.
– Да выпью.
– Пей сейчас.
Отец послушно берет чашку, выпивает кефир, вытирает рукавом губы.
– Молодец, – хвалит Галатин. – Не мой, я сам потом вымою. Пойду.
– Как погода там?
– Зима.
– Холодно?
– Нормально.
– Ты одевайся потеплее.
– Хорошо.
– А я уж пока не пойду.
– Не ходи, холодно.
– Не пойду. Сильно холодно?
– Мороз.
– Тогда не пойду. Если бы оттепель, я бы пошел. А так – чего уши морозить?
– И я о том же.
– Когда тепло, я разве буду дома сидеть? А в холод даром не надо.
– Хорошо.
– Когда будешь-то?
– Скоро.
– Ну, иди. Может, мне тоже сходить? У дома погуляю.
– Нет, холодно. И гололед.
– Тогда не пойду. Чего я там буду в мороз делать?
– И я о том же. Не скучай.
– Мне не скучно. Поем сейчас и лягу.
– Давай, пока.
– Иди. Не холодно там?
– Холодно.
– Ты одевайся.
– Уже оделся.
5.
Галатин ждал у подъезда дочь. В одиннадцать она позвонила:
– Ты где?
– У подъезда.
– Вот и постой там, подыши. Я скоро.
Галатин послушался, стоял, дышал.
Подъехала, густо порыкивая турбодвигателем, черная мощная машина, за бликами стекла Галатин не разглядел, кто за рулем; ожидался молодой мужчина жизнехозяйского типа, но выскользнула с гибкостью спортсменки высокая девушка с длинными светлыми волосами, в красной короткой курточке, в кожаных брюках; между брюками и курточкой показалась и скрылась, когда девушка выскальзывала, полоска обнаженной и загорелой летней кожи. На ходу надевая маску, она пошла к двери, набрала код, открыла дверь, обернулась:
– Вы к нам? Контакт?
Галатин не понял, но почему-то кивнул.
– Пойдемте. Вы кому звонили, мне, Гере? Или уже были у нас, я не помню. Всегда путаюсь из-за масок этих.
– Не был.
Галатин собирался в подъезде признаться в своей бесцельной шалости – дескать, просто растерялся. Но вошли в лифт, поднялись на третий этаж, вышли, девушка направилась к квартире, где жили Нина с Герой, и заинтригованный Галатин решил повременить. Девушка открыла дверь своим ключом. Они вошли. Девушка сняла высокие сапоги на тонких каблуках, повесила куртку в стенной гардеробный шкаф, оставшись в белой водолазке-топе – еще короче курточки, талия голая, край татуировки выглядывает из-под брюк, устремляясь от впадинки на животе вниз и скрываясь там. Галатин отвел невольно подглядывающие глаза, тоже разделся. Девушка по-хозяйски открыла обувной шкафчик, достала и надела туфли на шпильках, прошептала Галатину:
– Уже началось. Понаблюдайте пока, хорошо?
Она проследовала в гостиную, превратив несколько метров своей проходки в подиум для тысяч глаз, которых не было, но которые подразумевались: девушка была из тех, кто всегда представляет себя на виду у многочисленных зрителей, умея этих воображаемых зрителей с благородной царственностью как бы не замечать – не надо оваций, мы и сами знаем себе цену. А Галатин остался в двери, наполовину скрытый косяком и стоящим у стены шкафом. Хотел понять, что тут происходит.
Происходило следующее: Гера, сорокалетний, но юношески тонкий, с гладким зачесом назад темных волос, в черном костюме, в белой рубашке, в галстуке-бабочке и черной маске, стоял в эркерной нише, а перед ним разместились в раскладных пластиковых креслах дачно-пляжного типа, на некотором расстоянии друг от друга, несколько мужчин и женщин разного возраста. Все – в масках. Гера, увидев вошедшую девушку, движением головы поприветствовал ее, она приблизилась, встала неподалеку, а он продолжал говорить.
– Как я уже объяснял, не бывает недостатков, из которых нельзя извлечь преимуществ. Почему с древних времен были популярны маскарады? Потому что анонимность раскрепощает, а таинственность заинтриговывает. Правда, маски надевались на верхнюю половину лица. Рот оставался открытым, и тому есть причина. Как думаете, какая?
Гера обвел глазами присутствующих, ждал ответа. Женщина в коричневом платье без рукавов, надетом на белую блузку, похожая от этого на странную пятидесятилетнюю школьницу, подняла руку.
– Да, – разрешил Гера.
– Чтобы говорить? – вопросительно ответила женщина.
– Говорить можно и через маску – матерчатую, сетчатую, в виде забрала. Мы же с вами – говорим. Еще варианты?
Руку поднял худой мужчина в толстом свитере, связанном рельефом кольчуги. У него сзади до плеч висели пряди полуседых волос, не стриженных, наверное, с самого начала пандемии.
– Когда только губы, отдельно, они эротично смотрятся.
– Верно! – подтвердил Гера. – Абсолютно верно! Вы удивитесь, но не бывает некрасивых губ! Они кажутся некрасивыми только тогда, когда мы видим лицо полностью и отмечаем, что губы расположены либо слишком близко к носу, либо слишком далеко от него, они не всегда образуют гармоничный косинус со скулами, и так далее. Масками прикрывали тривиальные части, которые и портят лицо – скулы, нос, а заодно формировали вырезами масок контур глаз, который не у всех бывает удачным. Ибо! – Гера поднял палец, – глаз некрасивых тоже не бывает, имеются в виду глаза как органы зрения – зрачки, белки, радужка. Суть в контуре, в форме, именно поэтому женщины изобрели раскраску, которая есть тоже не что иное как…
Гера ждал подсказку.
– Маска! – радостно догадалась женщина-школьница.
– Да! Маска! Она придает заманчивость, она обещает и намекает.
– И обманывает! – со знанием дела подал реплику длинновласый мужчина.
– Не без этого, – охотно согласился Гера. – Но мы с вами целое занятие посвятили теме первичного обмана как естественного средства эволюционной борьбы. И пришли к выводу, что обман не так страшен, как его малюют, дело не в нем, а в отношении к нему. Помните про двух женщин в одной?
– Меня тогда не было, – сказал кто-то у стены, ближней к Галатину, невидимый за шкафом.
– Тогда прошу прощения за повтор, расскажу еще раз кратко. Парадокс касается в первую очередь мужчин. Сплошь и рядом мужчина до самого момента сближения, понимаете, о чем я, не знает, с кем имеет дело. Он видит красивое лицо, стройную фигуру, он видит, и это главное, что его избранница нравится окружающим. Ему кажется, что он выбрал ее добровольно, на самом деле тут выбор тройной: во-первых, выбрала его уже она сама, во-вторых, выбрал и одобрил социум, окружение, и только в-третьих выбрал он сам или повелся на два предыдущих выбора. И вот сближение. Прекрасная ночь, беспощадное утро. Мужчина впервые видит свою любовь без маски, то есть без макияжа, видит, в сущности, другую женщину. И понимает, что она не только не красавица, а часто наоборот. Почему же он не разочаровывается, не бежит и не уходит? Потому, что он помнит: в маске его избранница опять станет красавицей и для него, и для всех остальных. Другими словами говоря, он любит не только ее, но и народное мнение о ней. И если народное мнение считает ее красавицей, он готов сколько угодно не замечать, что это не так. Фигуры, частей тела, которые он открывает для себя во всей полноте и во всех недостатках, это тоже касается: народное мнение считает ее фигуру превосходной, и все, и для него достаточно.
– Я не согласна! – негромко сказала девушка, сидевшая сзади, боком к двери, поэтому Галатин видел ее в профиль. Бледное лицо, обрамленное тонкими рыжеватыми волосами, такими жиденькими, что сквозь них видны просветы кожи. Глаза цвета слабо заваренного чая. Несколько веснушек у глаз.
– С чем вы не согласны? – спросил Гера.
– С тем, что женщины все напяливают маски и раскрашиваются. Давно уже в тренде естественность.
– Тем хуже для тренда, – парировал Гера. – На самом деле маски есть у всех и всегда. Вернее, полумаски: что не надо, закрываем, что надо – открываем. Не в макияже только дело. У мужчин вместо масок – деньги, положение в обществе, машины, одежда, возможности, у женщин обаяние, сексуальность, умение слушать и понимать, ум, в конце концов! – отнесся Гера непосредственно к бледной девушке. – И – речь, голос! Это, дамы и господа, и есть наша тема сегодня – голос. Как мы говорим?
Все молчали – вопрос был слишком расплывчатым.
– Смелее, смелее, дайте общую характеристику – как говорит большинство людей?
Круглоголовый юноша, сидевший рядом с бледной девушкой, попробовал угадать:
– Не очень хорошо?
У него самого голос был точно не очень хорош – скрипуче-басовитый, подростковый, с призвуком невысказанных обид и претензий к окружающему миру.
– Безобразно! – огорчил его и всех Гера. – Безобразные тембры, но это полбеды и даже совсем не беда, безобразные, вот в чем корень, интонации!
– Актерствовать, что ли? – спросила бледная девушка.
– Ни в коем случае! Управлять голосом! Владеть им! Это как с телом. Мало кто без подготовки сразу хорошо танцует. Но вот один урок, второй, третий, и человек начинает получать удовольствие от танца, от своих движений. И те, кто смотрит, тоже получают удовольствие. То же касается гимнастов, бегунов, вообще спортсменов. Наслаждение своим телом! Но голос у нас у всех – в полном забросе. Мы принимаем его как абсолютную и неизменяемую реальность, не пытаемся ничего с ним сделать, даже когда он нам не нравится. Вот вы, Петя, – обратился он к круглоголовому, – любите свой голос? Только честно?
– Не очень.
– И что делаете для того, чтобы он понравился? Ничего! А ведь это легко исправляется, так легко, что вы сами поразитесь! Если не трудно, встаньте и подойдите. Подойдите к Стелле.
Круглоголовый встал и вдоль стены, боком, по шажку приблизился к напарнице Геры, которая смотрела приветливо и ободряюще.
– Осанку держите, осанку! – напомнил Гера. – Мы с вами три занятия на это ухлопали!
Круглоголовый выпятил живот и откинулся назад дугообразной сколиозной спиной.
– Ну, хотя бы так, – согласился Гера. – Теперь вот вам ситуация. Перед вами девушка, с которой вы хотите познакомиться. Эпидемия вручила вам бонус –полуанонимность за счет маски. Даже самый застенчивый человек становится вдвое менее застенчивым. Прикрытый рот раскрепощает. Уверен, что ученые психологи уже пишут об этом диссертации. Что видит девушка? Глаза. Глаза ей нравятся. Нужно добавить голос. Тут важно единство формы и содержания. Девушки любят оригинальность. Вы обычно что говорите, когда хотите познакомиться?
Круглоголовый Петя замялся. Все понимали, что он никогда не знакомился с девушками на улице или в общественных местах, и ждали, что он придумает.
И Петя придумал.
– Телефон спрашиваю, – сказал он.
– Тускло, плоско, не оригинально, – отверг Гера. – Предлагаю вариант: «Девушка, пандемия напомнила, что жизнь коротка, раньше я бы не решился с вами заговорить, а теперь вдруг я завтра умру, и вы не успеете узнать, какой я хороший. Не верьте на слово, дайте телефон, созвонимся, и вы поймете, что я вам нужен!»
– Длинно очень, – пробурчал Петя.
– Скажите короче.
– Попробую.
Петя тяжко вздохнул и выдавил:
– Девушка, вдруг мы завтра умрем, дайте телефон!
Стелла удивленно округлила глаза и осмотрела окружающих, спрашивая их взглядом: это что за нелепое чудо тут нарисовались?
– По смыслу сойдет, – сказал Гера. – В вашей формулировке – простодушие, наивность, не так уж плохо. Но почему так мрачно, Петр? Веселее, легче, бодрее, чтобы не напугать! Девушки любят веселых и бодрых!
Бред какой-то, подумал Галатин. Неужели эти бедолаги воспринимают всерьез эту чепуху? Да еще, наверно, и деньги платят – иначе с чего купил бы Гера такую замечательную квартиру?
Меж тем Петя выставил ногу вперед, поднял руку, покрутил зачем-то в воздухе пальцем и крикнул, будто через улицу:
– Девушка, дайте телефончик, а то умру от ковида и не успею позвонить, а вы мне нравитесь!
Стелла засмеялась, засмеялись и другие, кроме девушки с жиденькими волосиками.
– Отлично! – ободрил юношу Гера. – По словам совсем хорошо, нелепо и симпатично, но голос очень уж клоунский. Интонация-то у вас веселая, но намерения-то серьезные, Петр! Еще раз!
Петя скрестил руки на груди и произнес со странно высокомерными нотками, будто одолжение делал:
– Девушка, такое дело, все могут умереть, а вы мне нравитесь. Дайте телефон, и я вам тоже понравлюсь.
– Уже лучше! – воскликнул Гера. – Но гонора поменьше, Петя, поменьше гонора! Откуда он у вас? Будьте самим собой! Хорошо, мы еще с вами позанимаемся, а пока сделаем так: разобьемся на пары и будем тренироваться. Тема: познакомиться, попросить телефон.
– У нас состав не парный, – заметил мужчина в свитере-кольчуге. – Женщин больше.
– Ничего страшного, они потренируются друг на друге. Важно освоить интонацию, найти голос, объекты в жизни все равно будут другие. Отстраняемся от конкретики, представляем, что никого вокруг нет, вы это уже прекрасно умеете!
Все, повернувшись друг к другу, начали тихо совещаться, готовясь к выполнению упражнения. Тут зазвонил телефон Галатина.
Только сейчас Гера заметил его.
– Василий Русланович?
И посмотрел на Стеллу.
Галатин достал из кармана телефон, успокаивающе помахал Гере рукой и пошел в кухню-холл, которая была не меньше гостиной.
– Ты где? – спросила Нина.
– Уже здесь.
– Где?
– В квартире.
– Я просила подождать!
– Ничего страшного. У вас же не секта, – пошутил Галатин.
– Не секта, но работа! Ладно, жди, сейчас буду!
В это время вошли Гера и Стелла.
– Здравствуйте, – сказал Гера, не снимая маски. – Нина мне не сказала, что вы придете.
– Хотел у подъезда подождать, а девушка вот ошиблась, позвала. Она не виновата.
– Я понял. Надеюсь, вам понравились наши игры?
– Даже не знаю, что сказать…
– Тут все просто, Василий Русланович. Вы, наверно, подумали, что мы флирт-коучингом занимаемся…
– Флирт-коучинг – это… – подхватила было Стелла, намереваясь объяснить, но Гера ей не позволил:
– Стеллочка, Василий Русланович – продвинутый человек, он все знает. Так вот, у нас не флирт-коучинг, не обучение тому, как знакомиться и общаться. Нет, и это тоже, но это обертка, фантик. Конфетка в том, что они думают, будто репетируют, а сами уже и знакомятся, и общаются.
– Уже пары наметились, – похвастала Стелла.
– Да! И потом, – Гера понизил голос и оглянулся, – разве в реальной жизни несчастный Петя осмелится попросить у такой девушки, как Стелла, телефон? И вообще заговорить с ней? А тут – пробует! Они ведь до пандемии все сидели по домам, общались и знакомились через сеть, а тут поняли, что могут сдохнуть в одиночестве, потянуло на волю!
– Вам на счастье? – с улыбкой спросил Галатин.
– И нам, и себе!
В это время в квартиру вошла Нина, быстро разделась и проследовала в кухню.
– Все нормально, – упредил ее Гера, видя, что она собирается сказать отцу что-то укоризненное. – Беседуем, понимаем друг друга. Я объяснил Василию Руслановичу, в чем гуманистическая суть нашей деятельности.
– Это не совсем официально у нас, – сказала Нина отцу. – Рассказывать не обязательно.
– Официально, – поправил Гера, – но вы же знаете, сейчас все клубы запрещены, все массовые мероприятия[2]. Поэтому да, почти подпольно получается. Ну что ж, пообщайтесь тут, а мы еще немного поработаем.
Они со Стеллой ушли, и Галатин изложил дочери свою просьбу – пожить у отца несколько дней. Удобней было бы взять его к себе, но он ни за что не согласится оторваться от родного угла.
– А я хочу к Антону съездить, посмотреть, как там и что. Ты знаешь, что происходит?
– Знаю. Ничего особенного. Давно ему пора с этой креветкой разойтись.
– Почему креветка?
– Скрюченная она какая-то. По натуре. Скрючится, и не поймешь, что думает, как к тебе относится. Хитрая.
– Он ее любит.
– Не повезло. Ничего, молодой еще, найдет кого-нибудь. А ты ничем не поможешь. Поэтому, пап, нет. С дедом сидеть не буду, и тебе ехать никуда не надо. Ты как собирался, поездом, самолетом?
– Придумаю. На поезде проблема – из-за температуры могут не пустить. На самолете, наверно, еще строже. Да и дорого.
– У тебя температура?
– Ты же знаешь, иногда повышается.
– Понятия не имею. Часто?
– Каждый день почти. До тридцати семи, редко выше. Я читал, бывают такие люди. Живут до глубокой старости, просто у них такая особенность организма.
– А почему ты не говорил?
– Разве не говорил?
– Ни разу.
– Значит, не придавал значения.
– Ты не придавал, а другие придадут. А если с тобой в дороге что-то случится? Я что буду делать тогда?
– Имеешь в виду – помру? Действительно, за телом ехать, хоронить, морока.
– Плохие шутки! Ты разве не знаешь, для чего этот вирус создали? У китайцев перенаселение, они придумали – выморить своих стариков. А заодно всех стариков мира. Старики – плохие потребители! – уверенно рассказывала Нина; так гладко обычно излагают чужие мысли и слова, накрепко затверженные. – А китайцам надо сбывать товары, они убирают плохих потребителей, оставляют хороших! Ну, и пенсию старикам платить не надо.
– Насколько мне известно, в Китае не очень-то ее платят.
– А Америка? А другие страны? Они все сговорились, это реально третья мировая война, уничтожают лишнее население! Мы проснулись в другом мире, ты не заметил? Все против всех, все друг друга боятся!
– И ты тоже?
– Конечно! Я только в машине чувствую себя спокойно, когда одна!
– Поэтому не хочешь с дедом побыть? Заразы боишься?
– Боюсь, не боюсь, но лишний риск – ни к чему. Может, он уже носитель.
– И я, может, носитель.
– Если нет, после Москвы точно будешь!
– Похоже, тебя зараза больше волнует, чем родной брат, – не совсем логично высказался Галатин, и Нина удивилась:
– Брат-то при чем?
– У Антона настоящая трагедия. Не жалко его?
– С какой стати? Он знал, на ком женится.
– Жесткая ты, дочурочка.
– Только дочурочкой не надо! Дочурочка, чурочка!
– Не буду. А вопрос можно?
– На здоровье.
– Кто тебе Гера? Сожитель, бойфренд, как это называется? А эта Стелла – кто? У вас тут тройничок, что ли? – с корявой игривостью спросил Галатин.
Нина поморщилась:
– Пап, я знаю, ты на уровне хочешь выглядеть. Не старайся, это смешно. И сапоги эти твои, шляпа дурацкая – тоже смешно. Показываешь, что не старый? А получается наоборот – ты не просто старым кажешься, а доисторическим каким-то.
– Я ничего никому не показываю, мне нравится. И ты ошибаешься, дочь, я не на уровне. Наоборот, я настолько ничего не понимаю в теперешнем мире, что жить в нем не хочу.
– Другого не будет.
– Знаю. Но он мне иногда глубоко противен.
– Мне тоже, это нормально.
– Для тебя все нормально.
– Поругаться хочется?
– С тобой поругаешься. Ты какая-то… Ничем тебя не прошибешь. Что тебя волнует или хотя бы интересует? Я не про то, как Китай стариков морит, я про тебя. Чем хочешь заниматься? Быть при Гере? А если он тебя бросит, что тогда?
– Неизвестно, кто кого бросит.
– Нет, правда, мы с тобой никак не поговорим об этом, но я понять хочу – в чем твое дело жизни? Семью – хочешь? Детей – хочешь? Чего хочешь вообще?
– Сейчас – помолчать.
– Довольно грубо с папой говоришь, не кажется?
– А не нарывайся.
Смута, тяжкая смута была в душе Галатина: кажется, что много можешь сказать, но не сообразишь, что именно. Дело, наверно, в той далекой трещине, которая образовалась, когда Нина подросла, образовалась ни с чего, сама собой, и это невыносимо обидно, и хочется понять, в чем причина. Никогда Галатин не заговаривал об этом, и вдруг решился:
– Я вот думаю. Мы с тобой были очень близкие папа с дочкой, когда ты маленькая была, лет до восьми-девяти. И потом я тебя тоже любил, и сейчас люблю, а ты, мне кажется, перестала. И меня, и маму. Будто мы исчезли для тебя. Или я ошибаюсь? Скажи честно.
– А чего тут говорить? Я уродка, пап, – спокойно сказала Нина.
– То есть?
– Я безэмоциональное и бездуховное существо. Меня ничего не волнует, ты прав.
– Я думал, наоборот. У тебя всегда были с кем-то бурные отношения.
– Это я так, накручивала себя. Люблю накрутить, особенно когда выпью.
– Ты выпиваешь?
– Конечно.
Ну вот, думал Галатин, ты желал откровенного разговора, ты его получил. Радуйся.
– Может, я как-то…
– Нет. Ничем не поможешь, я только разозлюсь. Знаешь, очень жалко, что мама умерла, но, если бы она была живая, я бы ее ненавидела.
– За что?
– За все. Постоянно восторженная, все время восклицает, хочет, чтобы все вокруг такие были. Раздражало страшно.
– И я раздражаю?
– Меньше, но тоже. Меня все раздражают. Я, пап, людей вообще ненавижу. Наглухо. Ненавижу и презираю. Гера это хорошо понимает, он сам такой. Он в эпидемию прямо расцвел – все бегут к нему, как дети. Мне тоже нравится – люди притворяться перестали, показали, какие они слабые, какие убогие, ничтожные, трусливые. Я раньше думала, что одна такая, злилась на себя. Теперь вижу – все такие. Не вдохновляет, конечно, но успокаивает. Общая трусость примиряет с собственной.
Галатин чувствовал себя чуть ли ни раздавленным, будто узнал, что дочь тяжело больна. Но ведь и правда – больна. По ее безнадежным тоскливым глазам, глядя в которые плакать хочется, видно, насколько ей тяжело.
– Ты прости за то, что я сейчас скажу, Ниночка, – предупредил Галатин, – но, может, тебе со специалистом посоветоваться?
– С психиатром? Уже советовалась, таблетки пью.
– И ничего мне не говорила? Почему?
– Потому. Чтобы не видеть, как ты от этого мучаешься. Сейчас вот – мучаешься? Можешь не говорить, вижу. Думаешь, мне от этого легче? Только хуже. Пап, ты ничего не можешь сделать. И Антону тоже не поможешь. Успокойся. Скоро Новый год, купи елочку, сядьте с дедом, выпейте. Я забегу на полчасика, посидим, маму вспомним, она Новый год любила очень, поплачем. А?
– Ты прости меня, – сказал Галатин.
– За что?
– Я догадывался, что что-то не так. А поговорить боялся.
– И правильно делал.
Галатин вытер глаза, встал. И вдруг усмехнулся.
– Ты чего? – не поняла Нина.
– Да странная мысль. Что сейчас самый неподходящий момент попросить у тебя денег, но именно поэтому – попрошу. То есть у Геры – можешь для меня попросить?
– Сколько?
– Только не пугайся. Полмиллиона. Антон в долги влез, хочу ему помочь. И на поездку.
– Антон сам выкрутится, а на поездку просить не буду.
– Тысяч пятьдесят хотя бы.
– Нет.
– Окончательно?
– Окончательно.
– Ну и ладно. Тогда давай-ка встань, обниматься будем.
– Только не это! – воскликнула Нина.
Но встала, подошла к отцу, они обнялись и постояли так какое-то время. Тихо и молча.
Лет пятнадцать не обнимал родную дочь, подумал Галатин. Вот жизнь.
Умрет, жалеть ведь буду, подумала Нина. И шмыгнула носом.
Галатин шепнул:
– Приеду, и мы обо всем поговорим. Со мной можно говорить, я понимающий.
– Я и сама хотела. Но думала, тебе это не надо.
– С чего это?
– Казалось так. Когда была маленькой, была тебе нужна – как кошки нужны, как собачки. Типа – умиляться. Потом выросла в человека, а людям умиляться труднее. И ты перестал мной интересоваться.
– С ума сошла? Я сто раз пробовал к тебе как-то… Ты сама отделилась, отгородилась, разве не помнишь?
– Я же говорю: уродка.
– Да хватит, нашла слово! Пусть и уродка, все равно люблю. Дождись меня, нам обязательно надо поговорить.
– А куда я денусь?
– Действительно. Глупость сказал. А с дедом все-таки никак?
– Прости, пап, нет.
– Звони ему хотя бы.
– Это можно.
6.
Три задачи надо решить Галатину, три насущные задачи: найти, кто побудет с отцом, добыть денег и придумать, как добраться до Москвы.
Насчет добраться возникла идея – позвонить другу и бывшему однокласснику Ивану Сольскому. У Ивана три подержанных грузовика, которые курсируют по всей стране, не слишком отдаляясь от Саратова, чтобы не застрять где-то из-за своей ветхости, ездят в том числе и в Москву. Вдруг один из грузовиков как раз туда снаряжается?
И он позвонил, Иван обрадовал, сказал, что да, вот прямо сегодня вечером машина с грузом отправится в столицу, но говорить надо с водителем.
– Я к нему собираюсь, заеду за тобой, сам с ним обсудишь. Захочет – возьмет, не захочет – извини.
– Так у тебя, значит? Демократия?
– Разделение полномочий! – с веселой досадой сказал Иван. – Я где-то часа через полтора буду, ничего?
– Годится.
– Вот и хорошо!
Галатин зашел домой, увидел, что отец спит, и спустился на первый этаж к соседке Наталье Владимировне, которую знал с детства. Она уже тогда казалась дамой в возрасте, а сейчас ей за девяносто. Работала преподавательницей английского языка в университете, жила с дочерью, а потом одна в очень темной квартирке, окна которой были загорожены близко стоящими густыми деревьями, да еще решетки на окнах, да плотные шторы, почти всегда задернутые, потому что Наталье Владимировне не хотелось, чтобы ее рассматривали люди, проходящие по узкому тротуару между домом и деревьями мимо ее очень низких окон – подоконник на уровне пояса взрослого человека. Она была хромой из-за перенесенной в детстве болезни, о которой никогда не рассказывала, припадала на одну ногу, но припадала удивительно изящно, высоко держа при этом голову. Жители дома и подъезда считали ее заносчивой гордячкой – она ни с кем не общалась, только здоровалась. Но и здоровалась не по-людски, с преувеличенной вежливостью, которая многим казалась ехидной, а то и издевательской, не произносила, а почти выпевала: «Здрав-ствуй-те, здрав-ствуй-те!» Начитанному Василию Наталья Владимировна виделась барыней-дворянкой из девятнадцатого века. Никогда ни к кому не заходила по-соседски, и к ней не заходили. Тетя Тоня, которая не раз забегала к родителям Василия занять рубль-другой до получки, однажды высказалась о ней: «Какая-то она, знаете, не народная. Неприятная она!»
Для Галины Сергеевны, мамы Василия, Наталья Владимировна делала исключение, регулярно общалась с нею, и всегда это было церемониально.
«Не желаете ли на чашечку кофе зайти в воскресенье?» – спрашивала она Галину Сергеевну при встрече.
«С удовольствием!» – отвечала Галина Сергеевна.
Иногда брала Васю с собой и просила Наталью Владимировну оценить его знания английского.
«Ну что ж, молодой человек, блистайте», – соглашалась Наталья Владимировна и начинала говорить с ним по-английски. Василий забывал и то, что знал, терялся, мама переживала, милосердная Наталья Владимировна задавала несколько совсем простых вопросов из программы начальной школы, Василий отвечал, мама радовалась.
Галина Сергеевна сама очень неплохо знала язык, потому что закончила романо-германский факультет, и Наталья Владимировна, когда хотела сказать что-то, не предназначавшееся для ушей подростка, переходила на английский, мама волновалась и старалась, как на экзамене, запиналась, но все же могла поддержать беседу, Василий ею гордился.
Наталья Владимировна встречала гостью всегда в нарядном платье и в туфлях, пусть и на низких каблуках, Галина Сергеевна тоже принаряжалось, это было похоже на маленький светский прием. Василию Наталья Владимировна казалась странноватой, особенно то, как говорит: врастяжку, с улыбочкой, последние слова предложений часто произнося по слогам. И ни одной фразы в простоте, даже на вопрос о здоровье, отвечала так:
«Хотелось бы пожаловаться, но, знаете ли, не люблю прибедняться, поэтому сознаюсь, что чувствую себя здоровой просто до не-при-ли-чия!»
Выйдя на пенсию, она окончательно засела дома, лишь иногда отлучаясь за продуктами, при этом за последние десятилетия совершенно не изменилась: черные волосы с серебряными нитями, очень белое лицо, и все тот же голос, те же манеры, и темы бесед исключительно интеллектуально-духовные, ничто практическое и материальное ее не интересовало. Книг у нее было немного, один двухрядный шкаф, но она читала с утра до вечера. Наверно, фантазировал Василий, начинает с верхней полки, слева направо, доходит до нижней, и, когда заканчивает последнюю книгу, берется опять за первую.
Однажды Галина Сергеевна, лет пятнадцать назад, когда зашла вместе с Василием, уже пятидесятилетним в ту пору, упомянула имя современного популярного автора и неосторожно сказала, что может дать почитать его книгу. Наталья Владимировна отозвалась следующим образом:
«Я, конечно, допускаю, что среди современных авторов есть такие, кто умеет более или менее внятно складывать слова, но мне крайне трудно представить, что кто-то из них лучше Толстого, Диккенса, Гоголя, Голсуорси или Че-хо-ва. Поневоле возникает вопрос: почему, имея возможность погружаться в первосортные тексты, я должна отнимать у себя время потреблением чего-то вто-ро-сорт-ного? Что не исключает, Женечка, вашего права этим интересоваться, видимо, вы более терпимы, нежели я, старая пе-реч-ница!»
Галатину казалось, что и сорок, и тридцать, и двадцать лет назад, и вчера он слышал от Натальи Владимировны одно и то же. Она давно не читает газет, да их и нет сейчас, у нее давно сломан телевизор, а новый она принципиально не покупает, поэтому живет в счастливом неведении относительно событий внешнего мира, хотя кое-что все-таки узнает из кухонного радио, от дочери, от внука, имени которого Галатин не помнит, от подросших двух правнучек. На новости она обычно реагирует одним презрительным и коротким словом: «Мерзость!» Кроме книг, у нее есть проигрыватель и два десятка пластинок с классической музыкой, иногда классику передают и по радио, Наталья Владимировна любит повторять, что каждый раз открывает в классике что-то новое, и это ее поражает.
Собственно, не Наталья Владимировна нужна была Галатину, а ее дочь Варвара, которая подрабатывала сиделкой и в свое время очень помогла, ухаживая за Евгенией Сергеевной. Он мог бы сразу позвонить Варваре, но вспомнил, что очень давно не заглядывал к Наталье Владимировне. Может, почтенная старушка уже Богу душу отдала, а он и не заметил. Стало, к примеру, ей плохо, скорая помощь увезла в больницу, там Наталья Владимировна и упокоилась, а похоронили из морга, и никто из соседей не знает, привыкнув подолгу не встречать ее и не видеть света в плотно зашторенных окнах.
Да нет, припоминал Галатин, кажется, месяц назад, возвращаясь домой вечером, он видел полоску света над шторами. И ведь была мысль зайти, спросить, как и что, почему-то не зашел. Чем-то занят был? Занятие сейчас одно: тревога и смятение. Занятие пустое, бессмысленное, но очень отвлекает от всего привычного, при этом замечаешь, что меньше думаешь о других. Печально.
казино с бесплатным фрибетом Игровой автомат Won Won Rich играть бесплатно ᐈ Игровой Автомат Big Panda Играть Онлайн Бесплатно Amatic™ играть онлайн бесплатно 3 лет Игровой автомат Yamato играть бесплатно рекламе казино vulkan игровые автоматы бесплатно игры онлайн казино на деньги Treasure Island игровой автомат Quickspin казино калигула гта са фото вабанк казино отзывы казино фрэнк синатра slottica казино бездепозитный бонус отзывы мопс казино большое казино монтекарло вкладка с реклама казино вулкан в хроме биткоин казино 999 вулкан россия казино гаминатор игровые автоматы бесплатно лицензионное казино как проверить подлинность CandyLicious игровой автомат Gameplay Interactive Безкоштовний ігровий автомат Just Jewels Deluxe как использовать на 888 poker ставку на казино почему закрывают онлайн казино Игровой автомат Prohibition играть бесплатно